Бабушка тяжело вздохнула.

Конечно, Полина помнила. Она очень любила эту фотографию. На ней бабушка выглядела гораздо лучше некоторых иностранных кинозвезд. Надо сказать, что и дед рядом с ней в двубортном костюме и расстегнутом элегантном пальто смахивал, уж если не на Джеймса Бонда, то на советского разведчика Штирлица обязательно. Дед закончил войну под Берлином, имел целую шкатулку орденов и медалей, а после войны работал начальником автобазы. У бабушки и у мамы действительно по тем временам было все самое лучшее. Дед заботился о своих девочках. Даже машина в семье была. «Победа». По магазинам, конечно, на ней никто не ездил, а вот на дачу, которую дед построил в престижном пригороде Ленинграда, в сосновом лесу практически на берегу залива, он регулярно семью вывозил. Полина, когда была маленькая, жила на этой даче все лето, у нее даже была своя комнатка под самой крышей. До сих пор ей иногда снятся сосны за окном и кружевные тюлевые занавески. Дед, конечно, и о Полине заботился. Она же тоже его девочка. Потом дед умер, дачу продали, о чем постоянно жалели, и о Полине, маме и бабушке никто больше не заботился. Папа не в счет. О нем самом постоянно заботиться надо. Он рассеянный до невозможности, как и положено быть настоящему доктору Айболиту. И еще совершенно не приспособленный к жизни. В больнице, где он работает, его вечно кто-то обходит, подсиживает и присваивает себе более выгодные должности и большие зарплаты. Мама ругается, а папа при этом улыбается и щурит красивые близорукие глаза. Вот и сегодня, в воскресенье, все люди как люди, дома с семьей сидят или по театрам ходят, а папа на дежурстве.

– Сейчас, мама, другое время – в магазинах, хоть с шофером туда езди, хоть пешком ходи, все равно шаром покати, а ребенок как-то изворачивается, сам себе шьет и выглядит на все сто! – сказала мама и погладила Полину по спине.

Полина была благодарна матери, что та взяла беседу с бабушкой на себя.

– Если она будет ночами не разгибая спины сидеть за этой своей пукалкой, то выглядеть будет, как драная кошка, что ни нацепи, да еще и горб у нее вырастет, – не унималась бабушка.

– Хорошо. Что ты предлагаешь? – мама решила взять быка за рога и перевести беседу в конструктивное русло. – Никакого шофера с машиной пока на горизонте не наблюдается. А если одеваться в то, что предлагает отечественная швейная промышленность, то никакой шофер уже точно никогда не нарисуется.

– Нечего было выходить замуж за всякую шантрапу. Уж если вышла замуж, то пусть муж о тебе заботится. Иностранные шмотки, например, у нэпманов покупает. Пока их «шопы» не прикрыли.

– Может, он бы о Полине и заботился, да таких денег у него нет. Он же не новый русский какой-нибудь.

– Я и говорю – шантрапа.

– Хорошо. Вернее, плохо, конечно. И что ей теперь делать?

– Как что?! Мужа менять, разумеется.

– На кого?

– А хоть бы и на того же нового русского! Вот скажите, зачем ей нужен этот оболтус?

– Сил моих больше нет! Полина, ответь бабушке. Тут я с ней полностью согласна. – Мама явно сдалась под бабушкиным натиском.

Полина подняла голову от шитья и посмотрела на своих любимых родственниц. Обе они глядели на нее с укоризной во взоре.

«Ну, до чего же у меня красивые предки!» – подумала Полина.

Бабушка была невозможно хороша. Кожа бархатистая, гладкая. И это несмотря на то, что она принципиально не признавала никакие кремы, а лицо умывала простецким детским мылом. Конечно, на ее замечательном лице присутствовали морщины, но они были какие-то благородные, что ли, можно сказать, даже элегантные. Густые серебряные от седины волосы бабушка укладывала в прическу тридцатых годов, и эта прическа ей очень шла. На лице никакой косметики, даже очки простецкие – в роговой оправе, а в целом, тем не менее Мери Пикфорд отдыхает. Про маму и говорить нечего. Какая там Мери Пикфорд! Голливуд в полном составе плачет и рыдает. Мама-то еще совсем не старая, пятидесяти нет. И тоже практически без косметики. Гены! Очень хорошие, красивые гены, которые и Полине достались в полном объеме. Повезло.

– Девушки, так уж вышло! Я полюбила оболтуса. Признаю свою ошибку, но альтернативных вариантов пока не вижу. Это ж надо сначала найти кого-то подходящего, а потом еще и влюбиться в него. А с Вадиком Скворцовым половина дела сделана. Я в него уже влюблена! Буль, ты что хочешь, чтоб меня звали разведенкой? – Полина вздохнула, как бы представляя, как тяжела жизнь этой пресловутой разведенки, и опять склонилась над шитьем.

– Вот! Походящий вариант. – Бабушка с торжеством в голосе сунула Полине под нос свою газету.

– Ну? «Санкт-Петербургские ведомости», и что? – не поняла Полина.

– Не что, а кто!

Полина взяла газету. На первой полосе красовался портрет замечательного молодого человека. Подпись под ней гласила «Чемпион мира по гребле на каноэ ленинградец Владимир Чернышев». Спортсмен улыбался, демонстрируя безукоризненные зубы, и выглядел очень даже ничего. На все сто, как сказала бы мама. А плечи его так и вовсе не вмещались в кадр.

– И?.. – поинтересовалась Полина у бабушки.

– Тебе надо найти этого парня и выйти за него замуж.

– Хорошо, буль, так и сделаю. С завтрашнего дня приступлю к поискам. А сейчас дай костюмчик дошить, а то мне завтра на работу выходить не в чем. Я ж должна там поразить воображение трудящихся инженерно-технических работников.

– Надо поражать воображение не инженерно-технических работников, а чемпионов.

Мама взяла газету, посмотрела на фотографию чемпиона и фыркнула.

– Красивый мужчина – чужой мужчина, – наставительно произнесла она.

– То-то ты за урода замуж вышла, – расхохоталась бабушка.

В действительности папе Полины Киселевой до урода было очень далеко. Это факт. Иначе, как бы Полина уродилась такой хорошенькой?

– Потому и говорю, что нажилась с красавцем. Он же ни одной юбки не пропускает! – возмутилась мама. – Только вид делает, что не видит ничего. Глаза щурит. Малохольным прикидывается, а сам в засаде сидит. Уж юбку на бабе, чтоб за нее ухватиться, он точно различает. А в больнице у них баб этих… И медсестры, и врачихи, про пациенток я вообще не говорю.

– Дура, она дура и есть, – бабушка покрутила пальцем у виска. – По-твоему, урод бы сидел и исключительно за твою юбку держался? Мужики все как один бабники и кобелюки. Независимо от внешних данных. У них природа так устроена, для продолжения рода. А с красавцем жить куда как приятней, чем с уродом.

– Странно, – не смогла удержаться Полина. – Урод же должен радоваться, что его приласкали? Вцепиться в эту свою единственную и неповторимую юбку и держать ее крепко.

Вот вечно втянут, в какие-нибудь психологические рассуждения!

– Урод будет самоутверждаться почище завзятого бабника. Причем именно за твой счет! Вот, мол, как я этой красотке изменяю. – Бабушка даже руками неприличный жест сделала, как бы изображая процесс этой самой измены.

Полина задумалась. В бабушкиных словах был некоторый резон. Особенно если вспомнить всех этих неказистых исторических личностей. Выбирают себе самую красивую девчонку и мучают ее почем зря! Можно сказать, душу на кулак наматывают. То налево, то направо. Хотя, может, личности эти исторические за счет своего природного обаяния и магии этой самой личности окружающим и самим себе кажутся писаными красавцами? С другой стороны – это ж какие комплексы должны быть у человека, чтобы пол-Европы захватить и на Азию замахнуться. У красавца вряд ли до такой степени кризис в голове организуется. Получается, что раз вы меня в школе дразнили заморышем или пром-сосиской-лимонадом, то я вам всем устрою кузькину мать и все такое прочее! И все самые красивые красавицы будут мои, а кто откажется – отключим газ. А что? Вполне возможно. По всему выходит, чем страшнее мужичок, тем больший он бабник. И наоборот.

– Буль, ты думаешь, что этот чемпион не кобелюка?

– Конечно, кобелюка! Только он кобелюка, которая всем уже доказала, что он чемпион. Ему не надо самоутверждаться и доказывать, что его хозяйство самое большое хозяйство в мире. Всё, доказал. Об этом даже в газете прописали. Вот, видишь, написано. – Бабушка ткнула пальцем в газету. – Черным по белому.

– Мама! Чему ты ребенка учишь? – Мама даже поджала губы. С виду ни дать ни взять училка младших классов.

– Жизни, чему ж еще? Тебя вот не научила, так хоть внучке, может, чего полезного скажу. Ребенка нашла! Ребенок уже целый год замужем и про мужские причиндалы, наверное, догадывается. Это ты все думаешь, что детей в капусте находят.

Полина с удивлением заметила, что мама покраснела.

– Я просто не люблю разговоров на эти темы. Это неприлично!

– Неприлично, когда это на заборе нарисовано, а между нами девушками можно кой-чего и обсудить. У них, у кобелюк этих, так все хозяйство устроено, что они непременно должны всем вокруг доказывать, что они лучшие. Так что, Полинка, бросай своего оболтуса и выходи замуж за чемпиона.

Бабушка аккуратно сложила газету и спрятала ее в карман своей длинной вязаной кофты.

– Ага! У спортсменов плечи широкие и мозги куриные, – мама выдала решающий аргумент.

– Мозги куриные у оболтусов, а чемпион потому и чемпион, что соображает. А кроме того, чемпионы обычно ребята трудолюбивые. Просто так, за здорово живешь, в чемпионы не возьмут. Семь потов должно сойти, только тогда мир тебя в чемпионы допустит! Это не на гитаре в самодеятельности бренчать, – парировала бабушка. – Был бы, Полька, твой оболтус с мозгами и трудолюбием – давно бы уже по телевизору выступал.

– Девчонки! Вы о чем тут спорите? Толкаете меня к разводу, опять же шить мне мешаете, – Полина закончила строчить и накинула новый пиджачок себе на плечи.

– Класс! – восхитилась мама. – Как из иностранного журнала.

– Погоди, вот еще юбочку сошью, все трудящиеся штабелями полягут.

– Смотри, Полина, среди трудящихся и тетки попадаются! Ты б на работу-то поскромней одевалась. Неровен час затопчут. – Бабушка опять не удержалась от критических замечаний.

Полина подскочила, поцеловала бабушку в лоб.

– Не боись, буль, я сама кого хочешь затопчу. Видала, каблуки у меня какие? О-го-го! И вообще, шли бы вы лучше телевизор смотреть. Чего вы вокруг меня вьетесь? Скоро оболтус мой притащится, есть попросит, а у меня еще юбка не сшита.

Бабушка тяжело вздохнула, встала и пошла к выходу из комнаты.

– Что в лоб, что по лбу! – сказала она, закрывая дверь.

– Может, помочь тебе еще чем? – поинтересовалась мама. – Котлеты супружнику твоему никчемному жарить не буду, а вот юбку могу запросто сметать.

– Не надо. Я булавками закалываю. Это намного быстрей. Иди лучше займи бабульку чем-нибудь, а то сейчас опять философствовать начнет. Ей газеты вредно читать.

– Ладно, ладно, удаляюсь! Однако насчет оболтуса твоего бабушка права абсолютно. На все сто!

– Не скажи. У него есть и положительные качества. Вон он как здорово поет и на гитаре играет. Как настоящий артист. Не каждый, между прочим, может. Ну, не везет ему пока. В телевизор ведь пробиться очень не просто, все туда попасть хотят, – сказала Полина, а потом вдруг подумала, что и в чемпионы мира тоже, наверное, пробиться трудновато.

– Ну, ну! Гитараст по елкой. Ля-ля-ля-ля-ля, солнышко лесное… – пропела мама.

– Мама! Ты опять?

– Чего? – Мать сделала невинные глаза. Даже хлопнула пушистыми ресницами несколько раз для пущей убедительности.

– Того! Употребляешь слова, значения которых не понимаешь!

– Да? Гитараст? Это что, что-то неприличное? Пойду, погляжу в словаре. – С этими словами она, наконец, скрылась за дверью.

Полина вздохнула. Ну, что ты будешь с ней делать! Было совершенно не понятно, как она до седых волос ухитрилась сохраниться этакой невинной ромашкой, да еще при бабушкином демократичном воспитании. Ведь даже о существовании матерных выражений только догадывается.

Сама-то Полина в этом отношении подковалась еще в третьем классе. Лучшая школьная подруга Любка получила важную запретную информацию от своего двоюродного братца, и чтобы не забыть, даже написала на бумажке в клеточку. Они, наверное, целую неделю заучивали эти слова, постоянно сверяясь с бумажкой и хихикая. То есть вели себя в точности, как и должны себя вести круглые дуры. Выучить-то эти слова, они выучили, а вот употреблять никак не получалось. Полина всегда чувствовала, что у нее внутри находится какой-то барьер, переходить который ни в коем случае нельзя. Потом, конечно, уже в институте, поработав все летние каникулы в Ленавтоматторге, торгуя мороженым, Полина Киселева научилась материться легко и виртуозно. Но в отсутствие в дальнейшем общения с работниками советской торговли, перестала и материться. Как будто вышла из-за своего барьера, похулиганила слегка, изобразила из себя бывалую торгашку и тут же спряталась назад в свой родной и привычный мир толстых книг, очков, шахмат и философских бесед о разумном, добром и вечном. А вот матушка странным образом этого барьера внутри себя, похоже, не ощущала и, услышав где-то незнакомое слово, произнесенное веско и со значением, начинала вовсю употреблять его к месту и не к месту. Можно сказать, даже смаковала его. Поэтому иногда у Полины волосы становились дыбом от некоторых материнских выражений. Так недавно, услышав от какой-то своей подружки слово «мудак», матушка щеголяла им при каждом удобном случае, считая, что это просто какая-то разновидность скромного невинного обзывательства «дурак». Так-то оно, конечно, так. Но Полина на всякий случай отправила матушку почитать толковый словарь и та, была несказанно удивлена, что данное слово имеет непосредственное отношение к мужским гениталиям. Долго хихикала и радовалась, что не успела начальника своего припечатать новеньким словцом. С тех пор «мудак» у нее из употребления, слава богу, вышел. А теперь вот, здрастье пожалуйста, «гитараст»! Не дай бог Скворцов услышит. И так у него с тещей ножи и вилы. Про бабушку и говорить нечего. Она, как только Скворцов переступает порог квартиры, сразу же уходит к себе и включает телевизор на полную катушку. Один папа относится к Скворцову более или менее спокойно, ну так папы дома практически и не бывает. Наверное, с утра до вечера у себя в больнице за юбками бегает, а если б дома почаще бывал, так, может, уже тоже со Скворцовым не разговаривал бы.