Поэтому я застонала. От удовольствия. Это, несомненно, был стон удовольствия. Я не хотела стонать, но так уж вышло. Я тяжело вздохнула.

Его руки замерли, большими пальцами он надавливал на мою поясницу и массировал мой голый живот. Я чувствовала его пальцы на своем боку.

— Я не могу продолжать, если ты будешь издавать такие звуки.

— Пожалуйста, не останавливайся,— выдохнула я. Это так хорошо. Я не хотела, чтобы он останавливался. Вообще никогда.

Теперь он застонал. Упершись лбом в мое плечо.

— Ты не можешь говорить такие вещи.

Я пошевелилась, прижимая задницу и спину к нему, пытаясь заставить его руки двигаться снова.

— Кэйтлин, не двигайся так больше.

— У тебя слишком много правил, — пожаловалась я, положив руки на его бедра, пытаясь максимально эффективно подтолкнуть себя к его умелым пальцам.

Он поднял лоб с моего плеча, меняя положение рук, проскользнув в чашечки и шортики моего купальника. Я ахнула.

Когда он заговорил, его шепот был больше похож на рычание.

— Я знаю, что ты не хочешь быть привлекательной для мужчин, но уже чертовски поздно. Перестань сводить меня с ума. Если ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе, тебе нужно перестать дразнить меня.

Инстинктивно я подалась назад, прижимаясь к его груди, вытаскивая руки из воды и протягивая их к его шее.

— Клянусь, я не пыталась тебя дразнить, и я никогда не говорила, что я не хочу...

— Я слышал это в моей комнате. Я слышал, что ты сказала. Не важно, потому что я не шутил, когда сказал, что все, о чем я могу думать, — это ты. — Он укусил меня за ухо, как будто не мог удержаться, чтобы не попробовать меня, и добавил: — Честно говоря, тебе должно быть немного страшно. Я хочу тебя взять столькими способами и не могу перестать думать об этом.

Я задыхалась от вожделения, которое наполняло мои легкие, посылая жидкое, ноющее тепло к моему центру. Мое дыхание стало поверхностным, слова прозвучали приглушенно и сдавленно.

— Мартин, ты даже не знаешь меня. Мы здесь уже три с половиной дня. Три с половиной дня —не так много времени.

Он невесело рассмеялся, посылая странный холодок по моей спине. Медленно, очень медленно, словно лаская, он нежно убрал руки там, где касался меня, и положив пальцы на мои плечи. Немного приподняв меня, он переместился в сторону, создавая между нами расстояние, насколько это возможно в таком маленьком пространстве.

Сглотнув, он сфокусировался на чем-то за моей головой, приходя в себя, собираясь с мыслями, восстанавливая самообладание, прежде чем посмотреть напряженным взглядом, пригвоздив меня к месту.

Когда он заговорил, его голос был гипнотически спокойным и загадочно непримиримым.

— Паркер, ты стала звездой моих сексуальных фантазий с того самого момента твоего падения в лаборатории. Не думаю, что ты знаешь об этом... Я наблюдал за тобой. Я знаю, что ты пьешь черный кофе из одной и той же кружки с Доктором Кто. Твоя любимая группа —Визер, у тебя просто невероятное количество их концертных футболок. Я знаю, что ты про себя проговариваешь синонимы, и это чертовски очаровательно. Я знаю, ты всегда стремишься помогать людям, как например, когда ты дала булавку девушке, у которой в лаборатории порвалась блузка, или как ты отдала свои записи, этому придурку Кеннету.

— Ты помнишь это? — Мои глаза метались между его, очарованно, в восторге, шокировано.

— Да, и все другие добрые поступки за последние шесть месяцев. А ну еще, что ты единственная девушка, которая отказалась дать мне свой номер телефона.

Я была поражена печальными мыслями.

— Это... Так что, я просто какой-то вызов для тебя?

Он покачал головой, выглядя расстроено от моего вопроса.

— Нет. Ты для меня не вызов или проблема, которую нужно разрешить. Я все это время хотел быть с тобой. Ты думаешь, что это просто совпадение, что мы партнеры по лабораторной уже два семестра подряд?

Мой рот приоткрылся, уверена, что мои брови выделывали странные вещи на моем лбу. Небольшой писк неверия слетел с моих губ, но в целом я потеряла дар речи. Это было... Это было... Я была...

Потрясена, удивлена, ошеломлена, сбита с толку, смущена, в недоумении, озадаченна.

Я была бы огорчена, если не считать того, что Мартин был в главной роли всех моих грязных фантазий с первого дня после падения в лабораторной.

Я прочистила горло, думая, как лучше ответить. И выпалила:

— Я буду честной, Мартин. Если бы ты не был таким горячим, это меня действительно расстроило бы. Но по какой-то причине, то, что ты так горяч, исключает весь этот негатив.

Его рот слегка дернулся, но глаза остались неподвижными, и голос не дрогнул.

— Я счастливчик .

— И если быть до конца честной, я тоже думала о тебе, преимущественно о твоем теле и лице, и глазах, но ты мне не нравился так сильно до этого путешествия.

— Знаю. Я все время искал возможности, чтобы ты увидела меня, заговорила со мной, но ты не рассматривала меня в таком смысле.

— Но я видела тебя. Я видела, как ты дрался с тем парнем в столовой в прошлом семестре, я видела, как ты кричал на девушку возле здания Фундаментальных наук в октябре и довел ее до слез.

Мартин уставился на меня, его холодное безразличие постепенно оттаивало, пока он рассматривал меня. После чего сказал:

— Не удивительно, что ты подумала, что я придурок.

Я пожала плечами и сказала прежде, чем успела одуматься:

— Ты, вроде как, и есть придурок.

Он выдохнул, удивленно рассмеявшись, поразив меня, когда сказал:

— Ага. Думаю, это так. Но мне не нравится быть использованным, Паркер. Знаешь, как часто люди просят у меня денег? Люди, которых я считал друзьями? Знаешь, сколько девушек, готовых наброситься на мой член? Это не для меня. Речь идет о жадности. Я устал от этого. Я ненавижу это. Всю мою жизнь люди пытаются использовать меня, чтобы получить то, что хотят. И если я придурок, что теперь поделаешь.

Я кивнула, вспомнив разговор, подслушанный несколько дней назад в шкафу лаборатории, что привело ко всему этому. Та девушка собиралась накачать его наркотиками, изнасиловать его в надежде забеременеть — все из-за денег. Он ей не нужен был. Она, очевидно, даже не знала его.

Я рассеянно добавила:

— Типа мозолей на твоих руках.

— Что?

Я пристально посмотрела на него, задумавшись, понравилось бы ему или его разозлила бы такая аналогия. Я решила, что сегодня Неприкосновенный вторник, а завтра была бы Влажная и Дикая среда. Если я решилась на это, то должна была быть честной и откровенной, насколько это было возможно сейчас.

— Мозоли на твоих руках. Они важны, чтобы защитить тебя в долгосрочной перспективе. Они —словно броня, чтобы тебе не было больно. Такие же, как и твое отношение к людям... Грубые.

Он прищурился, глядя на меня, задумчиво, анализируя, но не агрессивно. Ничего не говоря.

Я продолжила:

— Ты грубый, потому что хочешь таким быть. Потому что, в противном случае, ты все время будешь истекать кровью.

Лицо Мартина сделало забавную вещь: он стал выглядеть, словно раненый зверь. Его глаза засверкали, он как-то отстранился и стал осторожным. Его внезапная реакция и ярость, скопившаяся в глазах, заставили мое сердце колотиться. Очевидно, я затронула за живое, и теперь он выглядел слегка опасно.

Я пыталась придумать, что же сказать, чтобы рассеять эту перемену в его поведение, но прежде, чем я смогла сделать это, он сказал:

— Как на счет тебя? — Тон его голоса подсказал мне, что он был близок к срыву.

— Я?

— Да, ты.

— Ух, и что со мной?

— Что на счет твоих мозолей?

Я повернулась в сторону, сбоку глядя на него.

— Мои мозоли?

— Да. Ты не очень чувствительная натура. — Он сказал эти слова так грубо, что стена между нами теперь чувствовалась, словно настоящая, ощутимая вещь.

—Я не?.. Что? — Волосы на затылке зашевелились, но я не знала это было от того, что его вопрос вводил в заблуждение, или просто мое подсознание предупреждало меня, что я попала бы в ловушку. — Я чувствительный человек. Я забочусь о людях.

— Я не говорю о сочувствии к другим людям. Я говорю о твоих чувствах. — Он бросил на меня взгляд, и следующие слова он сказал, словно говорил сам с собой. —Ты все держишь под контролем, по-детски и сдерживаясь.

Приоткрыв рот, я указала пальцем на себя, мой голос сочился недоверием.

— Сдерживаюсь? По-детски?

— Пижама с Губкой Бобом?

— Ну и что? Что не так с Губкой Бобом? Он смешной.

— Ты не хочешь почувствовать себя сексуальной?

Теперь моя кожа зудела, горло сжалось в напряжении, я почти ничего не слышала, поскольку кровь шумела в ушах. Мне пришлось сделать успокаивающий вздох, прежде чем я смогла заговорить, потому что я была зла, сама не знала почему.

— Конечно.

Он медленно покачал головой, изучая меня.

— Я так не думаю.

— Почему? Потому что я не готова для тебя, чтобы... Чтобы... Ты положил свой рот на мою личную зону?

— Видишь. Ты даже сказать это не можешь.

— Я могу сказать это. — Я скрестила руки на груди, горячая ванна внезапно показалась слишком горячей.

— Тогда скажи это, Кэйтлин. — Он усмехнулся, что больше походило на оскал. — Скажи эти слова. Скажи:"Трахни меня языком".

Глубоко вдохнув, я взглянула на него, его хищную улыбку, готовясь сказать эти слова. Затаив дыхание. Стиснув зубы. Прищурившись.

— Ты не можешь сказать это, — прошептал он, выглядя при этом торжествующе и печально— не за себя, из-за меня. Я понимала, что он пожалел меня.

Я вздохнула, посмотрев в сторону, мой румянец теперь выглядел малиновым. К гневу прибавилось еще и унижение, мой желудок бушевал от разочарования и тревоги. Почему я не могла сказать это? Что, черт возьми, со мной? Я зажмурилась, закрыв лицо руками. Я чувствовала, что вот-вот расплакалась бы, это было просто смешно.

Секунды прошли в относительной тишине, пока я пыталась прийти в себя. Но у меня ничего не получалось. Я расплакалась.

Внезапно Мартин сказал:

— Лучше не делай этого.

— Чего? — огрызнулась я.

— Ты всегда закрываешь лицо, когда мы разговариваем.

Я скорее почувствовала, чем услышала, как он приблизился. Когда он положил руки на мои запястья, я подпрыгнула, вздрогнула, хотя знала, что он преодолел барьер между нами.

— Позволь мне посмотреть на тебя. — Его захват усилился, решительный, но безболезненный, и он убрал мои руки в сторону.

Я плакала. Не сильные отвратительные рыдания, нет, не так. Обычно я плакала молча, в подушку. Я редко плакала. Последний раз я плакала, когда умер мой кот в средней школе. Моя мама добавила очередной пункт к нашей еженедельной повестке: "Новый кот для Кэйтлин — Плюсы\Минусы".

— Зачем ты так? — Голос Мартина напугал меня, потому что был таким... нежным.

Я подняла на него слезящиеся глаза, мне пришлось прикусить губу, чтобы мой подбородок перестал содрогаться. Его взгляд соответствовал его нежному тону. Он выглядел немного обеспокоенным и любопытным.

— Ты боишься, когда на тебя смотрят?

Прочистив горло, я посмотрела через его плечо.

— Просто потому, что я не готова сделать следующий шаг в физической близости, не значит, что я боюсь, чтобы на меня смотрели.

— Согласен, не значит. Но ты напугана, Кэйтлин. Каждая дискуссия с тобой логична, все проанализировано и аргументировано. Ты чувствуешь влечение к чему-либо?

— Конечно.

— К чему?

— Я люблю родителей. — Я сказала это запинаясь, это было неубедительно. Не то чтобы любовь к родителям неубедительна, но единственное, что я смогла придумать близкое к влечению, была моя любовь к родителям.

— Я не об этом говорил, и ты знаешь. — Я скрежетала зубами, не уверенная, что сказать.

Повернувшись, Мартин приподнял меня с собой, усаживаясь на месте. Потянув меня на себя, руками двигая по моему телу, он расположил меня так, как ему нравилось —лицом к себе, так, чтобы я оседлала его бедра. И я позволила ему, потому что была потеряна. Этот разговор вводил меня в заблуждение.

Влечение... было запутанным понятием для меня, ведь оно само по себе было странной, запутанной вещью. Я упрекала себя, чувствуя себя неуклюжей и глупой, и да, по-детски. Как влечение могло быть настолько чуждым? Я достаточно прочитала об этом в книгах. Теоретически я знала, что оно в себя включает. Я чувствовала некое влечение к книгам и гениальным культурам, песочному печенью и любимым группам. Кроме того, однажды я чувствовала нечто близкое к влечению в музыке.

У нас с мамой был разговор, почему страсть к музыке —одновременно хорошо и плохо.