Анна Леманн - Наказание для продюсера

Ксюша

— Нет! Я не хочу на экономический, мам! — в который раз спорю с этой до жути упрямой женщиной. — Мы живем в свободной стране! Мне уже восемнадцать, и я вольна сама выбирать свою судьбу! — гордо вскидываю подбородок, всем видом показывая, что я могу за себя постоять и в этот раз не сдамся.

Уже около месяца мы каждый день ссоримся с мамой из-за того куда я должна подать документы.

— Ксюша, не спорь со мной! Я так сказала — значит, так оно и будет! Могу предложить еще юридический, — заявляет мама, тоже вскидывая подбородок — этот жест я переняла от нее.

Как же меня это раздражает! Почему она считает, что лучше меня знает, что мне делать со своей жизнью?! Ничего она не знает! Целыми днями в своих ресторанах… Понятия не имеет, чем я живу, о чем мечтаю и как сильно этого хочу. Работа же превыше детей! И меня на экономический хочет сунуть, чтобы потом заключить в плен бесконечных столиков, накрахмаленных скатертей и просторных залов.

— Какой юридический, мам? — от бессилия падаю на стул и изображаю плач. — Я хочу стать певицей! Хочу выходить на сцену, петь и понимать, что это то, что выбрала я, а не кто-то другой.

Я помню каждое свое выступление. Когда выходишь на сцену, поешь — чувствуешь свободу. Ты летишь нотами и аккордами в сердце каждого слушателя. Видишь, как горят глаза зрителей, и мечтаешь увидеть еще больше таких глаз. Увидеть отдачу.

Многим может показаться, что я мечтаю о популярности, но это не так. Меня поймут лишь те, кто хоть раз был на сцене. Сцена, как наркотик. Она манит тем, что на ней ты можешь быть кем угодно. Лишь там, в свете софитов, ты забываешь обо всех проблемах, чтобы отдать себя другим, получая взамен тепло. Я мечтаю именно об этом — о тепле, которого мне так не хватает после того, как братья съехали от нас.

Им удалось сбежать от попыток мамы, лишив ее возможности решать за них. Теперь я — ее последняя надежда и…жертва. Последняя наследница ее ресторанной империи.

— Ксюша, ради бога, становись кем угодно! Мы с отцом и дальше продолжим оплачивать твои поездки, выступления и занятия с Риммой Андреевной, но поступишь ты на экономический или юридический.

Господи! Снова… Сколько же можно уже?!

Как же папа ее терпит?!

— Пап, — обращаюсь к отцу, который сидит на диване и листает новости на планшете. — Ну, хоть ты ей скажи! Она душит меня своими планами на мою жизнь! — слово «мою» выделяю, бросая в сторону мамы укоризненный взгляд.

— Твой отец со мной полностью согласен, — отвечает за него мама, на что папа горько усмехается.

— Ксюшенька, пойми… — начинает папа.

— Ясно все с вами, — делаю вывод, прервав его. — Почему ты не такая как дедушка? Ты хотела стрип-клуб, он тебе позволил! Так почему меня — ты душишь?

— Ксюша, твой вокал — это хобби, а профессию ты должна получить нужную, — отвечает мама. — Дедушка мне разрешил, потому что знал, что стрип-клуб для меня хобби. Понимал, что в конце я брошу клуб и займусь чем-нибудь важным.

Конечно, но он позволил жить, как она того хотела. Ей следовало взять пример с него, а не упираться, чем мама занималась все это время

— Ну, пойми же ты меня, я хочу петь! Мне скучно в твоих ресторанах! Я мечтаю о сцене, — простонала я со слезами.

— Ты можешь заниматься вокалом во вне учебного времени, — произносит мама тоном, не терпящим возражений

— А вот и нет! Я не собираюсь подавать документы туда, куда ты хочешь!

Шах и мат, мамочка!

— Я уже все сделала сама, — равнодушно заявляет она.

Шах и мат, доченька!

— Мам, ты этого не сделала! Это незаконно! — протестую.

— Незаконно ломать свою жизнь мечтами о сцене, — равнодушно продолжает она.

— Но ведь ты ведь сама знаешь, как сцена манит! Ты должна понять меня!

— Я тебя, Ксюша, прекрасно понимаю. А еще я понимаю, что все это глупые мечты, которые ты перерастешь!

— Да? А ты переросла? — решать бить по больному, потому что она меня понимает, но маскирует истинную причину под пледом отговорок.

Почему она так против?

В чем причина?

— Да, я не прочь вернуться на сцену, но мне некогда разменять свою жизнь на это. У меня семья и дети!

— Вот! — выхватив главное из ее фразы, восклицаю. — Тебе некогда! Потому что ты взрослая. А я еще нет! У меня самый рассвет молодости, и я хочу прожить ее так, как того хочу сама! Хочу наступать на свои грабли, набивать шишки сама! Я никогда не научусь жизни, делая так как того хочешь ты! Вы с папой расставляете вокруг меня подушки безопасности, боясь, что я могу упасть и начну плакать. А может стоит позволить мне раз упасть, чтобы я поняла насколько это больно?

— Ксюша, твоё падение может быть слишком болезненным, — тихо произносит папа, сжимая кулаки.

Боится, что я расстроюсь не добившись того, о чем мечтаю?

Так не надо! У меня все получится!

— Да? А вы не думали, что я могу упасть, когда вас не будет рядом? Сейчас я могу упасть и прийти к вам, зная, что вы меня пожалеете. А что будет потом?

— Ксю, — обращается мама ласково. — Пойми ты нас. В шоу-бизнес можно попасть либо с огромными деньгами, либо через постель. Ты хочешь стать очередной куколкой какого-нибудь продюсера?

— Не правда! Вон сколько девушек сами выбиваются в шоу-бизнес и без денег и постели!

Я знаю, что некоторые попадают на сцену через постель, но есть же действительно талантливые девушки, которые сами!

И я буду такой.

— Никто сам там не появляется, родная. Все это хорошо поставленный спектакль. Поверь, я знаю, — тихо произносит мама, взяв меня за руку. — Мы могли бы оплатить твоё появление на сцене, но даже потом все будет через постель. Ты готова спать со всеми ради выступления?

— Но ведь я могу попробовать всего добиться сама! — не унимаюсь.

— Не можешь! — строго произносит мама. — Ты моя дочь и я не могу позволить тебе стать игрушкой в чьих-нибудь руках. Лучше я буду медленно подводить тебя к верному решению, чем позволю сломать!

— Нет! Я стану певицей! Это моя мечта!

— Ты смотришь на это сквозь розовые очки!

— И я докажу тебе, что добьюсь всего сама!

— Да? И с продюсерами ничего общего кроме работы не будешь иметь? — спрашивает мама с вызовом.

— Да! — твердо заявляю ей.

— Хорошо! Твоя взяла, — сдается мама. — Я даю тебе времени до конца лета! Два месяца! Ты обеспечиваешь себя сама, пробиваешься наверх сама и твоя жизнь в твоих руках. Но если через два месяца ты не станешь певицей, то поступаешь на экономический и мы больше не поднимаем эту тему!

— Хорошо.

— И никаких связей с продюсерами и всяческими мужчинами! — вклинивается папа.

Ну конечно!

Папа… Вечно отгоняющий от меня парней папа.

Но это легко! Я не влюбчивый человек и за два месяца не влюблюсь ни в кого! А спать без любви не намерена!

— Да! Ни дай бог узнаю, что ты переспала с кем-то ради достижения этой цели! Тогда сделка аннулируется, и ты возвращаешься домой, в ресторан и поступаешь в выбранный мной университет.

— По рукам!

Ксюша

— Ксения Тимофеевна, к вам можно? — дверь открылась, и в комнату заглянул папа.

— Конечно, пап, — с улыбкой отвечаю ему и, оторвавшись от сбора чемодана, сажусь на край кровати.

В комнату с широкой улыбкой входит папа. Он держит в руках мои любимые эклеры, что аппетитной горой высятся на тарелке. Пройдя через спальню, отец садится рядом со мной, предлагая угощение. Обычное дело, после того, что произошло в нашей гостиной. Отцовская мягкость и лояльность всегда компенсировали мамину жесткость и неосторожно брошенные слова. Папин визит в компании кондитерского чуда после таких бесед предполагал разговор по душам — так было всегда.

— С банановым кремом, как ты любишь, — отмечает папа. — И куда ты? — спрашивает, указав глазами на чемодан.

— Не знаю, но я должна все сделать сама, — грустно произношу и откусываю эклер.

— Вот, — отец протягивает ключи. — Ключи от городской квартиры, что я купил для Никиты, но он в командировке. Еще перевел тебе на карту денег, на первое время. Будет что-то нужно еще — звони.

— Пап, ну это… — начинаю я, умилившись от этого жеста. — Мама узнает, и я проиграю.

— Мы ей не скажем! Квартиру ты у меня снимаешь, — повеселев, расписывает все папа. — Месяц будешь мою машину мыть! Как представлю, что мою радость будет популярная певица мыть, даже гордость за свою ласточку берет.

— Пап, — хохотнув, возвращаю эклер на тарелку, чтобы забрать ее полностью из папиных рук и обнять его. — Ты у меня самый лучший. Ты ведь это знаешь?

— Правда? А ну повтори это еще раз! — театрально нахмурившись, просит он.

— Не повторю, а то зазнаешься! — я обняла отца еще крепче, чувствуя, как нежность буквально переполняет меня. — Пап, а что если у меня не получится? Я не хочу на экономический. Это вы с мамой технари, а я гуманитарий. Мне лучше языком чесать, чем считать что-нибудь.

— Все у тебя получится, Ксюш. Я в тебя верю, и мама верит, просто она не хочет отпускать тебя во взрослую жизнь. Ты для нее все та же вредная малышка.

— А для тебя? — поднимаю на него улыбающийся взгляд, так и не выпуская из объятий.

Мы часто так проводим время. Я его обнимаю, а он говорит, как сильно любит меня, маму, Никиту и Гришу. Именно такого мужа я хочу себе, но таких больше нет.

Завод по выпуску нормальных мужчин сломался! Прекратил выпуск качественной продукции.

— Для меня ты, Ксения Тимофеевна, навсегда останешься моей маленькой умной врединой.

Несколько часов мы с папой валяемся на кровати и хохочем, вспоминая наши с братьями детские проделки. С отцом у меня особенная связь — пусть он не заступается за меня при маме, потакая ей, но потом тихо придет и разрулит все. Мама даже не догадывается о том, что он делает ради нее. Всякий раз, после наших ссор, отец находит нужные слова, чтобы донести до меня, что мама не со зла диктует мне свое мнение. Лишь после этого я понимаю, что никто не пытается подавить меня или навязать чужую жизнь. Папа словно личный переводчик матери, которая часто говорит на незнакомом языке власти и материнского диктата. Лишь ему удается увидеть истинную цель ее поступков.

Ну, а как иначе? Кто, если не любящий муж?

— Даже не верится, что я сейчас собираю вещи и ухожу от вас, — говорю ему тихо, когда мы уже второй час лежим в темноте и смотрим на ночь за моим окном.

— Но ты же ведь вернешься?

— Конечно, вернусь. Когда это случится, я буду звездой! Меня будет сопровождать охрана, вокруг папарацци, вспышки камер…

— А мы с мамой должны будем постелить для тебя красную дорожку?

— Неплохо-неплохо, Тимофей Альбертович! Вы сечете фишку! — хохотнула я в ответ.

— Я потом всем буду рассказывать, как будущая звезда любила в детстве прыгать в лужи и кричать, что она принимает грязевые ванны, как мама! — подразнил отец.

— Пап, ты не посмеешь!

— Еще как посмею! А еще расскажу про ваши кулинарные изыски, которыми вы накормили своих братьев насильно.

— А я что виновата, что они всеядны и песок тоже едят?

— Песок в сливках, — поправляет меня папа, и мы вновь начинаем хохотать до боли в животе.

— И долго вы тут хохотать будете? — недовольно спрашивает мама, войдя в комнату без стука.

— Долго, — отвечает папа. — Нельзя?

— Можно, — отвечает она и глазами выискивает причину, чтобы тоже остаться в этой комнате с нами. — А чего вы окно не закрыли? Продует! — и направляется, чтобы закрыть его, после чего оборачивается и натыкается взглядом на чемодан. — Ты куда-то собралась?

— Ну да, — я нахмурилась, приподнимаясь.

— Куда? Где ты будешь жить? Зачем так радикально? — мамин голос звенит от возмущения, но даже это не скрывает испуга, что проглядывает в обеспокоенном взгляде.

— Ты сама сказала, что эти два месяца я самостоятельна и вольна делать все так, как мне вздумается. Съезжаю от вас на два месяца.

— Но я не имела в виду съезжать от нас, Ксюша!

— Я дал ей ключи от квартиры Никиты, — вмешивается папа. — Поживет там одна и поймет, насколько ты незаменима для нее.

Вот папа, вот жук! Мне одно напевает, ей — другое… И как понять, когда он говорит правду.