Распустив волосы, что были собраны в пучок, руками взбиваю их, придавая объём, натягиваю пижамные шорты чуть выше, чтобы они казались больше похожими на трусики, чем на шорты. Хитро прищурившись, расстёгиваю рубашку снизу наполовину и завязываю полы под грудью. Расстегнув парочку пуговиц сверху, мысленно осеняю себя крестом и поворачиваю ключ в замке.

Надеюсь, это мне потом не аукнется.

Выпятив попку назад, грудь — вперед, соблазнительно отставляю в сторону ножку, после чего медленно открываю дверь.

— Ну, где анкета? — томно мурлыкаю и ослепительно улыбаюсь паразиту.

— Она… — удивленно моргает Владислав.

Его взгляд невольно отвлекается от моего лица, сползая ниже. Конечно, сейчас очень трудно смотреть мне в глаза! Какое-то время продюсер разглядывает меня, задерживаясь в особо интересных ему местах. Груди он уделяет больше всего времени, чуть не облизываясь на соски, которые набухли от такого внимания им. Все мое тело горело и мелко дрожало от стыда и непонятного мне чувства, но я уже не могла прекратить этот глупый спектакль.

Меня завораживало то, как он разглядывает меня. Кроме того, невероятно нравилось отвечать ему тем же. Разбитая губа уже немного поджила, и небольшая болячка напоминала ранку от герпеса. Синяк, который уже успел проступить на его щеке, был замазан чем-то, делая его чуточку меньше заметным.

Тоналка? Зачем он замазал его?

— Где анкета? — спрашиваю его, видя ее в его руках. — Тут? — указываю на свои ноги, что он рассматривал, не прерываясь, последние пару секунд. Провожу по своей ноге пальцем, гладя ее аккуратно, чуть ли не до самой коленки. — Или тут? — поднявшись вверх, вырисовываю ногтем круг на бедре по шортам. — Господин продюсер, вы меня слышите?

— Да! — отвечает он, сглотнув, и пристально смотрит мне в лицо, что ему удается с явным трудом.

— Ну, тогда где она? — спрашиваю его со смешком.

— Кто — она? — хмурится Златогорский.

— Ну, она… — продолжаю издеваться.

— Кто — она? — наш продюсер начинает злиться.

— Владислав, вы что, совсем меня не слушали, пока так откровенно разглядывали? — картинно возмущаюсь, будто не этого добивалась минутой ранее.

— Я? Я тебя не разглядывал! — протестует Златогорский.

— А что вы делали?

— Я… смотрел! — поясняет так, словно это не одно и то же.

— Разглядывал, — невозмутимо поправляю его.

— Я думал. Мысленно представлял, подойдет ли тебе то платье, что я выбрал для выступления.

— Какое платье?

Что-что, а о вещах я люблю говорить!

— Красивое, — вздыхает Владислав, изображая что-то похожее на улыбку.

Красивое… Очень содержательно!

— А если подробнее, господин продюсер? Мне нужно знать детали. Опишите это платье, — повернувшись спиной, направляюсь в номер, виляя бедрами.

Оставим месть и издевательства на сладкое. Сейчас на кону мой имидж и внешний вид, поэтому не стоит злить Златогорского.

— Черное, — произносит он, следуя за мной.

Влад садится на кровать, намеренно оставляя между нами небольшое расстояние, куда тут же втискивает подушку. Надо же, беспокоится о том, чтобы не коснуться меня. Похоже, мой фокус удался.

— А дальше? Рукава, длина юбки? — тороплю его, понимая, что он не собирается продолжать.

— Эээ… Рукава — их нет, а юбка… — он вновь бросает взгляд и продолжает, глядя на них, — выше колена.

Кажется, про платье кто-то все придумал, но мы подыграем. Зачем расстраивать бедного Нарцисса, который сейчас, кажется, сбежит?

— Выше колена… — хмыкаю задумчиво, а затем беру его руку и ложу на свое бедро. — Такая? Или… — перемещаю его дрогнувшие пальцы чуть выше, — такая?

— Роксен, что ты делаешь? — спрашивает Златогорский, тяжело дыша.

— Уточняю детали, — невинно улыбнувшись, отвечаю ему.

— Мне кажется, ты не это делаешь, а…

— А что?

— А… нарываешься на проблемы.

Вот это в точку! В десяточку.

— Нет. Что вы? — театрально удивляюсь. — Никаких иных мыслей у меня нет.

Для достоверности еще и улыбаюсь, как самый честный в мире человек, не знающий, что такое ложь, притворство и игра.

— Ну-ну… — произносит он, вынимая пальцы из моей ладони, после чего слегка отстраняется. — Давай анкету заполнять!

— Вместе?

— Ну, да! При мне, а то ты снова потеряешь ее. Скажу даже больше, я сам ее заполню с твоих слов.

— Правда? Так даже лучше, — встаю с кровати и направившись к шкафу достаю оттуда косметичку с нужными мне принадлежностями. — Я как раз хотела обновить маникюр.

— Ты же спала?

— Ну да! Спала и думала, что нужно маникюр обновить.

— Ну-ну… Приступим, — произносит он и зачитывает первый вопрос анкеты.

Глава 16

Ксюша

Целых два часа я повторно отвечала на вопросы анкеты, а Златогорский комментировал каждый мой ответ. Он даже умудрился подшутить над моим любимым красным цветом. Я в долгу не осталась и максимально долго красила ногти, стирала и опять красила, видя, как он морщится от противного запаха. Только он быстро привык к этому и пришлось искать следующий раздражающий факт в виде хрустения сухариками. Специально делала это максимально громко и противно. Продюсер кривился, но не возникал, напуганный перспективой быть вышвырнутым из номера.

— Вам идет, — замечаю словно между прочим, бросая в рот сухарик.

— Извини, что?

— Синяк вам идет, говорю. Шрамы украшают мужчину, не знали?

— Представь себе, — ухмыляется он в ответ.

— Болит?

— Только когда дотрагиваюсь, — отвечает продюсер и рукой касается синяка.

— У меня мазь есть хорошая! — говорю ему и, поднявшись, иду к чемодану, чтобы достать оттуда тюбик мази, что делает мой двоюродный дедушка, хирург по образованию.

Мазь и правда хорошая и такую ни в одной аптеке не найдешь. Я ни один раз говорила деду, чтобы собственное производство открыл, а он все отнекивается. Мол, старый и пусть дети этим занимаются, а ему некогда.

— Мази тут не помогут, — уверяет Златогорский, с сомнением глядя на баночку в моей руке.

— Эта поможет, — возражаю я, открывая посуду с вонючей, но действенной субстанцией. — Давайте, помажем?

— Может, ты знаешь, как скрыть это безобразие? Не хочу, чтобы до… журналисты увидели. Тональным кремом замазать…

— У меня нет тоналки.

— Как нет? — спрашивает он и смотрит на меня, как на инопланетянку.

— Я почти не использую косметику. Могу вам только тушью ресницы накрасить потом. Надо?

— Рокси, — он улыбается. Улыбается впервые с того времени, как мы знакомы. — Тушь не надо.

— А мазь надо? Поможет же!

Пусть помнит потом доброту мою! Упрямый осел! Сижу и уговариваю его, как будто это мне синяк поставили. Вот бы, как мама посмотреть на него, и он в миг шелковый — это только она умеет так.

— Хорошо, — соглашается он после минуты обдумывания.

— Ну и отлично, — не скрываю того, что довольна его положительным ответом, попутно думая о том, что продюсер снова странно ведет себя. Заикается, витает в облаках… Неужели мои голые ноги так на него подействовали? От этих мыслей по телу быстро пробегают мурашки, пуская огонь по позвоночнику.

Потянувшись к столику, беру в руки пачку влажных салфеток. Аккуратно протерев синевато-темную область кожи на скуле, покрытую очень тонким слоем явно какой-то мази, но точно не тоналки, погружаю палец в мазь. Следующие несколько минут проходят в тишине, пока я стараюсь максимально осторожно обработать его синяк, чтобы не причинить боли. Получается плохо, потому что Владислав изредка вздрагивает, но мужественно терпит мою неуклюжесть.

— Ведешь себя совсем как взрослая, — говорит он вдруг, перехватывая мою руку.

— Мой папа всегда так говорит, только в конце добавляет «Ксения Тимофеевна», — улыбаюсь в ответ.

— Ксения? Ксюша, значит…

— Ну, да.

— Ксюша, зачем тебе такая жизнь? — спрашивает Златогорский чуть ли не шепотом.

— Как зачем? Хочу петь!

— Я о другом. Почему ты выбрала такую жизнь? Ты же ведь красива и молода. Зачем ты так испоганила свою жизнь? Думаешь, у тебя бы не было всего живи ты обычной жизнью?

— Я не совсем понимаю вас. Это моя жизнь, и мне решать, какой она будет.

— Да, ты права. Извини. Просто не могу сидеть сложа руки, когда вижу, что кто-то ломает свою жизнь, и я ничего не делаю.

— Я не ломаю свою жизнь, а иду к цели!

— Тебе лучше знать, — вымученно улыбается Владислав, словно в одно мгновение устав спорить со мной. Точнее, не спорить, а навязывать свое мнение, которое имеет какой-то странный подтекст.

— А вы? Почему вы выбрали такую жизнь?

— Меня всегда тянуло к музыке.

— Вот и меня тянет, — подхватываю его идею.

И вновь передо мной другой Златогорский. Тот, что спокоен, ласков и добр ко мне. Куда делся тот напыщенный индюк — совсем не понимаю этого. Вроде минуту назад сидел передо мной, а сейчас я касаюсь уже другого человека. Того, что смотрит на меня заинтересованными глазами и, кажется, узнает с каждой секундой все больше и больше.

И пусть единственное, что я скрываю, точнее, о чем не хочу говорить, кто мои родители, но продюсер находит в моих глазах совсем другое. Он почти затрагивает ту самую грань, что заставляет меня бороться за мечту. Но Златогорский снова понимает что-то неправильно в моих глазах, потому и несет ересь, что кажется верной только ему. Но все это мелочи, по сравнению с тем, что творится со мной рядом с добрым Златогорским. Рядом с ним я хочу быть собой: смешной, доброй и заботливой — и это странно.

— Твоя мазь помогает, — произносит он, когда мы продолжаем, вернувшись к анкете. В этот раз Златогорский спокойно записывает мои ответы, порой улыбаясь.

— Охлаждает, — комментирую я, чтобы сказать хоть что-то. — Да! Она классная и помогает. Еще парочка таких сеансов и синяк сам собой рассосется, — радостно говорю ему, ловя себя на том, что назначаю ему подобие встречи.

Добрая ты, Ксюша! Счастье получаешь от того, что помогаешь.

— А как называется? Хочу купить и провести эти парочку сеансов.

— Ой, а она не продается в аптеках. Ее делает мой родственник для нашей семьи.

— И как мне тогда эту парочку сеансов провести? Может, отдашь свою? Я заплачу, — спрашивает продюсер и достает портмоне.

— Не могу отдать, — виновато опускаю голову. — Она последняя, а у меня тоже синяки на теле есть.

— У тебя? Откуда?

— Упала, — смущенно признаюсь, но он явно мне не верит. — Вы можете по вечерам заходить, и я буду давать вам, — предлагаю ему отличное решение проблемы, по моему мнению.

Владислав вскидывает брови, глядя на меня. В его взгляде загорается незнакомый мне огонек — там начинают свою дикую пляску черти.

— Мазь давать! — подхватываюсь я, понимая, что сморозила. — А я еще попрошу у дяди и для вас баночку тоже.

— Упала, значит… Показывай синяки! — приказывает Златогорский, метая молнии глазами, что уже обшаривали мое тело.

— Зачем? — спрашиваю нахмурившись, но встав, показываю ему икру с четырьмя синяками. — Обычные синяки!

Пару дней назад я доставала крупы с верхней полки и свалилась со стула. Чтобы люди не говорили, но маленький рост доставляет одни проблемы.

— И правда… обычные, — задумчиво подтверждает Златогорский мои слова и, взяв анкету обратно в руки, произносит: — И последний вопрос: Количество половых партнеров.

— Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Почему?

— Не хочу!

— Значит, сам напишу, — заявляет он и начинает внимательно меня разглядывать. — Самые короткие отношения?

— День.

Один день в школе с одноклассником считается? Это мои единственные отношения.

— Значит, семь!

— Что семь?

— Семь половых партнеров.

Ого! Это когда же я успела? Семь! На каждый день недели по одному?

— Все возможно, — отвечаю, улыбнувшись. Не буду реагировать на его провокации. — Вы попали в самую точку!

Нет, ну а что? Проверять меня у гинеколога не будут, а раз продюсер так хочет думать, то пусть думает. Нет, ну он серьезно? Семь в восемнадцать лет? Или он это даже еще скидку сделал?

— У тебя с Ташей все серьезно? — задает очередной вопрос.

— Очень.

— Не боишься, что он может узнать?

— Кто — он? — вообще уже ничего не понимаю.

Почему Златогорский вечно на что-то намекает, а когда я спрашиваю, то мы попадаем в мир Гарри Поттера, где нельзя произносит имя сами-знаете-кого?