В руке у Николаса я увидел длинный, сужающийся к концу стек в два фута длиной, к которому крепилась той же длины жесткая, стоящая торчком полоса кожи, упруго сгибавшаяся лишь в момент удара. Летописец как раз и испытывал сейчас на заднице одного из «скакунов» эту свою новую снасть.

— Как всегда, утренняя пробежка по городку, — услышал я его отчетливый голос.

«Лошадки» тут же тронулись неспешной рысью, и я волей-неволей потрусил вслед за ними. Хозяин же двинулся рядом со мной — в точности как минувшей ночью, когда мы с ним вдвоем шли по той же самой дороге. Вот только теперь я был пленником этой чудовищной упряжи, крепко держащей меня двумя жуткими фаллосами. И, в страхе получить от господина его болезненные весомые поучения, я старался поднимать колени так, как он того и требовал.

Темп наш был не слишком быстрым, но я все равно то и дело получал подгоняющие удары необычным стеком-хлыстом. Раз за разом он проходился по моим ягодицам, звучно шлепая сверху и на обратном пути оглаживая еще ноющие следы вчерашних наказаний. Николас шел в молчании, не издавая никаких команд, однако парочка впереди будто и так знала нужную дорогу, уверенно повернула на широкую улицу, ведущую к центру города. Так что мне представилась возможность увидеть обычную, будничную жизнь этого селения — и я, признаюсь, был немало удивлен.

Белые фартуки, деревянные башмаки, штаны из сыромятной кожи, закатанные рукава рубах, громкие, весело переговаривающиеся голоса. И повсюду — трудящиеся невольники. Я видел принцесс, отскребающих щетками пороги и балкончики, старательно намывающих витрины лавок. Видел принцев с тяжелыми корзинами на спинах — то и дело подскакивая от ударов плетки, они торопились перед идущими следом госпожами. В одних воротах я заметил массу сгрудившихся вокруг большой стиральной бадьи голых, покрасневших от «воспитания» задов.

За изгибом улицы показалась впереди лавка упряжных товаров, перед которой еще почище меня стянутая уздечками и поводьями болталась в воздухе принцесса, привязанная к вывеске над входом. Мы миновали кабак, в котором возле специального постамента стояли рядком несколько невольников в ожидании, когда их одного за другим затащат на эту маленькую сцену, чтобы потешить поркой равнодушных клиентов. Рядом с заведением оказался магазин, продававший фаллосы всех размеров, и перед ним стояли лицом к стене, согнувшись в полуприседе, трое принцев, выставив на всеобщее обозрение хорошенько вставленные им в зад торговые образцы.

«А ведь я мог бы оказаться одним из этих бедолаг, — невольно подумалось мне. — Стоял бы тут, раскорячившись, перед прохожими».

Хотя так ли уж это хуже, чем бежать рысцой по мостовой, сбиваясь с дыхания, обмотанному сбруей и влекомому вперед за голову и бока, да еще и подбадриваемому сзади смачными шлепками широкого кожаного хлыста?

Я не видел сейчас своего хозяина, но с каждым ударом представлял его таким, каким запомнил этой ночью, и то, с какой легкостью он мучил меня сегодня, признаться, удивляло. Конечно, я даже не мечтал, что из-за наших объятий меня перестанут постоянно лупить, — но чтобы так, от души наяривать…

Меня вдруг поразила догадка, что этим он хочет добиться от своего раба более глубокого подчинения — а именно полнейшей моей покорности как партнера.

Между тем по мере приближения к площади передние «лошадки» стали с чувством превосходства пробиваться, мотая головами, сквозь наводнившую улицу толпу горожан с корзинками и семенящих на привязи рабов. Куда ни кинешь взгляд, везде можно было увидеть прекрасно убранных, разряженных «скакунов», за которыми жалко трусил обычный раб. Так что если я предвкушал насмешливое внимание прохожих, то меня ждало разочарование. Местные жители выглядели так, будто получали особо пикантное удовольствие от созерцания обнаженных, бичуемых, или просто выставленных напоказ, или одетых в сбрую рабов.

И пока, труся по городку, мы сворачивали то за один угол, то за другой, пробираясь по узким улочкам, я почувствовал еще большую раздавленность, чем даже на «вертушке». Каждый мой день здесь будет протекать своим ужасным руслом, неся все новые скверные сюрпризы и добавляя мне унижения. И хотя от этих мыслей мне хотелось разрыдаться, мой приятель тем не менее налился и окреп в своих уздечках, и вскоре я зашагал тверже, стараясь по мере сил уворачиваться от ударов хлыста, а окружающая меня действительность обрела вдруг какое-то странное великолепие.

Я испытал явственное побуждение припасть к ногам господина и поведать ему, что я осознаю свой жребий и с каждым новым витком наказаний все больше постигаю его и что я всей душой благодарен ему за то, что он нашел-таки способы меня полностью укротить. Разве не говорил он, кстати, вчера что-то вроде «объезжать нового раба»? Еще сказал, что крупный фаллос как раз для этого сгодится. И вот сейчас здоровенный кожаный стержень снова растягивал мне анус, а другой распирал рот, отчего все мои выкрики становились хриплыми и невнятными.

Возможно, по этим звукам он и догадался, что со мной происходит, но виду не подал. Если бы он снизошел ко мне, успокоив одним прикосновением губ… И, вздрогнув, я осознал, что при всех суровостях, царивших в королевском замке, там я никогда не ощущал в себе подобной мягкотелости и раболепия.

Тем временем мы добрались до большой людной площади. Кругом виднелись трактиры с широкими вывесками и мощеными подъездными дорожками. Затейливо украшенные, с высокими, витиеватыми, как в богатых особняках, окнами, гостиницы здесь явно не бедствовали. И вдруг, когда я, подгоняемый хлыстом, огибал по широкой дуге колодец, а народ с готовностью расступался перед бегущими передо мной «лошадками», я с ужасом увидел капитана королевской стражи, вальяжно прислонившегося к дверному косяку.

Я потрясенно обмер. Это, без всяких сомнений, был тот самый капитан!

Я помнил его светлые волосы, небрежно бритую щетину, задумчивые зеленые глаза. Такого разве забудешь! Именно он увозил меня из родных земель, именно он схватил меня, когда я пытался вырваться и сбежать из их солдатского лагеря, и возвернул обратно, привязав за кисти и щиколотки к крепкому шесту и положив его на крупы двух коней. Я до сих пор помнил его могучий, неумолимо пронзавший меня член. Помнил его едва заметную улыбку, когда он приказал ежевечерне, до самого прибытия в замок, прогонять меня плетями через весь лагерь. И еще помнил то странное, непостижимое мгновение, когда, прежде чем расстаться, мы посмотрели друг на друга, и он с непривычной сердечностью в голосе произнес: «Ну, до свиданья, Тристан!» В ответ я молча, не сводя с него глаз, по собственному побуждению опустился поцеловать ему сапог.

Разумеется, мой приятель тоже его узнал.

Когда меня вели мимо капитана, я вдруг страшно испугался, что он меня заметит. Казалось, я не вынесу такого стыда. Царившие в королевском замке порядки и правила в этот момент виделись мне непреложными и справедливыми — и, нарушив их, я был связан, выпорот и препровожден в этот жуткий городок. И вот теперь капитан узнает, что выслан я сюда за еще более тяжким наказанием, нежели когда-либо устраивал мне он сам.

Между тем мой давнишний мучитель что-то с интересом рассматривал через открытую дверь под вывеской «Лев», и, глянув туда одним глазком, я увидел целое представление: симпатичная горожанка в красивой красной юбке и белой кружевной блузе с большим усердием охаживала колотушкой свою невольницу, опрокинутую на деревянную трактирную стойку.

И вдруг в выглядывавшем из-под волос, заплаканном лице я узнал Красавицу! Бедняжка ерзала и извивалась под ударами длинной деревянной лопатки. И я обратил внимание, что она не связана — как я накануне при публичном наказании на «вертушке».

Мы миновали дверь трактира. В этот момент капитан взглянул на нас — и, словно в кошмарном сне, я услышал, как Николас велел упряжке остановиться. Я замер, товарищ мой тоже напрягся в своих тенетах… Встреча была неотвратима. Капитан с летописцем поприветствовали друг друга, обменялись любезностями. Воин восхитился «коньками» своего знакомца, небрежно подергал правого за приделанный к нему, длинный блестящий черный хвост — и приподнял, и даже погладил, — затем щипнул невольника за покрасневшее бедро, отчего тот резко мотнул головой, тряхнув всей упряжью.

— Ух ты, какие у нас тут резвые жеребчики! — рассмеялся капитан и, разведя руки, придвинулся к рабу, явно раззадоренный его реакцией.

Подхватив бедолагу за подбородок и торчащий из попы фаллос, капитан несколько раз с силой поддернул «конька» вверх, пока тот не начал бешено дрыгаться и брыкаться. Поставив, наконец, невольника обратно, воин легонько похлопал его по седалищу, и «скакун» тут же успокоился.

— Знаешь, Николас, — заговорил капитан низким рокочущим голосом, от одного звука которого меня парализовало страхом, — я ведь сколько раз советовал Ее величеству, чтобы вместо обычных коней для коротких прогулок брала таких вот «лошадок». Мы бы очень быстро приспособили для них какую-нибудь конюшню, и, думаю, ей бы это доставило немало удовольствия. А ей кажется, будто это занятие для простолюдинов. Ей такое, дескать, не пристало!

— Да, у Ее величества особые вкусы, капитан, — молвил летописец. — А скажи-ка мне, ты когда-нибудь видел вот этого раба? — И, к моему ужасу, взявшись под уздцы, потянул меня к себе.

Не поднимая глаз, я ощущал на себе взгляд капитана. Представляю, какой у меня был вид — с уродливо распяленным ртом и вдавившимися в кожу ремешками.

Он приблизил ко мне лицо, оказавшись не более чем в трех дюймах.

— Тристан! — удивленно пророкотал он, и тут же его могучая ладонь придавила мне пенис. Он крепко ухватил его, сщипив плоть над головкой, затем выпустил ее наружу, оставив на конце ощущение вздутия. Потом потеребил мне яйца, пощипал ногтями натянутую тугой сбруей кожу мошонки.

От всех этих манипуляций лицо у меня сделалось пунцовым. Я не мог встретиться с ним взглядом. Зубы непроизвольно вонзались в запихнутый в рот толстый фаллос, точно я хотел его пожрать. Челюсти отчаянно задвигались, язык судорожно заскользил по его гладкой коже.

Капитан похлопал меня по груди, потом по плечам. И сразу в голове полыхнула картинка, как меня, привязанного к большому деревянному перекрестью в виде «X» (какие там стояли широким кругом) насмешливо разглядывают слоняющиеся без дела солдаты, всячески раздразнивая и упражняя моего бедного приятеля, — а я час за часом, до самого вечера, терплю их выходки в ожидании того момента, когда меня погонят плетями по лагерю. Вспомнилась загадочная полуулыбка капитана, что прошагал тогда мимо в своем золотом плаще, наброшенном через одно плечо.

— Да, именно так его и зовут, — кивнул мой господин, и в сравнении с рычащим звериным басом капитана его голос звучал молодо и аристократично, — Тристан.

И то, как он это выговорил, кольнуло меня еще больнее.

— Еще бы я его не знал! — Тут здоровенная туша капитана чуть сдвинулась, пропуская мимо стайку молоденьких женщин, весело хохочущих и переговаривающихся между собой. — Я ж всего полгода назад доставил его в замок. Этот был один из самых диких. Когда приказали его раздеть, то вырвался и дал деру в лес. Еле отловили! Но я все же сумел его как надо приручить, пока доставил к ногам королевы. Он стал, так сказать, любимчиком двух моих солдат, чьей обязанностью было каждый день проводить его плетями через весь лагерь. А ведь они скучают по нему так, как не скучали еще ни по одному пленнику!

Я тихо поежился, не в силах произнести ни звука, тем более что пришедшаяся впору затычка все равно не дала бы мне что-либо сказать.

— Взрывной и горячий, как никто! — продолжал рокотать его голос. — Вот только приручила его ко мне вовсе не суровая порка, а кое-какой ежедневный ритуал.

«Да уж, это верно», — горько подумал я, весь зардевшись.

Страшное, неотвратимое чувство унижения от собственной наготы вновь нахлынуло на меня. Я как сейчас видел взрытую ногами землю перед палатками, чувствовал хлесткие удары плетей и слышал шаги и голоса идущих рядом: «Еще одна палатка, Тристан». Вспомнилось также их ежевечернее приветствие: «Давай-ка, Тристан, пора нам прогуляться по лагерю!» И то, как они переговаривались на ходу: «Вот так, отлично… Глянь-ка, Гарри, как быстро учится этот молодой человек». — «Что я тебе говорил, Джефри! Три дня — и его можно будет водить несвязанным». И то, как после они кормили меня с рук, и любовно утирали мне испачканный рот, и щедро напаивали вином, а потом, когда совсем темнело, уводили в окрестный лес. Припомнились и их страждущие причиндалы, и споры, кому быть первым и куда лучше — в рот или сзади. И то, как иной раз меня пользовали сразу оба. Причем капитан обычно держался невдалеке и неизменно ухмылялся…

Так, значит, та парочка ко мне успела прикипеть — это мне вовсе не примерещилось. Я же, напротив, никогда не испытывал к ним никаких теплых чувств.