Ангелина Алябьева - Намерение

— Если я не могу видеть — это не значит, что я ничего не понимаю, — не сдвинулась с места Морганит, и Ральф обернулся к жене. Воинственная поза. Стойкость. Готовая броситься на защиту родителя. Только бледность и застывшие слезы выдавали смятение. Скрытую боль.

— Как ты смеешь обращаться с моим отцом так? — ярость полыхала внутри нее, и Ральф проглотил подступивший ком. — Для этого ты женился на мне? Отобрать все, что есть у моего отца? Ты хитро обвел его, Ральф Вуд, заставив переписать то, что принадлежало мне, до последнего актива, на себя, отказываясь от имущества жены, чтобы потом взять вдвойне? Знай, уйдет мой отец, то не останусь здесь и я. Подавись всем богатством!

— Не угрожай мне! Принимаешь его сторону? Пошла вон вместе со своим дрянным папочкой! — зарычал Ральф, находя силы не встряхнуть ее. Ломает две жизни. Разбивает вдребезги. Обещала верить ему, а не дает возможности и высказаться. Принадлежала ему, но именно сейчас остро ощущал, как она ускользает. Хрупкая надежда на будущее.

— Ты не можешь выгнать ее, — застыл, когда Джованни Сальери, гордый и непоколебимый, привыкший подгибать под себя других, упал перед ним на колени. Презрительно скривился, заверяя, что его не разжалобить. Пусть и невыносимо больно от того, что в двух шагах с трудом сдерживала плач Морганит. — Моя дочь беременна. Твоим ребенком. Неужели за мои грехи ты заставишь заплатить собственную кровь? Я уже сломлен, Ральф.

Тишина. Мертвая тишина. Всегда придает излишней мрачности в без того беспросветную тьму. Вечную мглу, отдающую пронзительным холодом в каждую клеточку дрожащего тела. Сломанная девочка. Пополам. Вторая половину разбилась вместе с унижением отца.

Подлинная и настоящая ненависть к тому, кого так безумно любила. Больше ненавидела себя. За то, что не могла впустить ее в сердце. Оставляя броней, отталкивая мужчину. Щитом. Слишком много любви поселил в мрачной душе Ральф, что ненависть, словно отскакивает, натыкаясь на прочную стену из воспоминаний. Привязанности. Жалкой попытки найти оправдания его действиям. Поведению. Отыскать правду в грязной лжи.

Дверь спальни распахнулась. Физически ощутила приближающиеся решительные шаги мужчины. Просила не превращать ее в слабую и безвольную рабыню любви, но он именно этого и добивался. Слабая. Сломленная. Не в силах даже возненавидеть. Устала мириться с темнотой, окружающей ее двадцать один год. Устала от всех игр. Фальши.

— Папа ушел, — то ли спрашивала, то ли утверждала Морганит, обессиленно опуская голову на подушки. Смутно помнила, как тетя Беатрис увела ее в комнату, обнимая и что — то успокаивающе приговаривая. Голова кружилась от навалившихся событий, чередующихся разного вида потрясениями. Единственное, что до нее дошло, отец нагло солгал снова ради нее. Ради ее блага. Няня так же настойчиво просила — не раскрывать правду, пока ее отец что — то не придумает. Не найдет выход. Не уходить из дома, который прибрали, пользуясь доверием. Не сдаваться. Если врал он, почему будет честной она? Если этот вымышленный ребенок даст возможность остаться в особняке — использует. Низко, но нет иного выхода.

— Я отправил твоего отца в гостиницу вместе с охраной, — произнес Ральф, рухнув в соседнее кресло. — Если бы я посадил его за решетку или убил, ты бы возненавидела меня.

— Думаешь, сейчас я испытываю к тебе любовь? — бесцветно поинтересовалась Морганит. — Я ненавижу тебя. Ты сломал меня ради выгоды. Какая я глупая была! Из нас двоих «Я люблю тебя» говорила только я, а ты забавлялся, что слепая дурочка тает от твоих ласк.

— Ты права, — не опровергнул ее слова Ральф. Сердце болезненно кольнуло, и она поджала губы. С чего бы ему что — либо отрицать? Истина перед ней, просто, не умея отличить черное от белого, продолжала тщетно надеяться, что он найдет объяснение столь отвратительному поступку. — Это было до тех пор, пока я не узнал тебя ближе.

— Теперь я не хочу верить, — резко приняла вертикальное положение Морганит и прижала кончики пальцев к гудящим вискам. От долгих рыданий мозг раскалывался. Кажется, уже больше и не заплачет, израсходовав запас слезы. Изливала в них боль, наивно полагая, что станет легче. Наоборот, невидимыми острыми шипами впивалась везде. Разнося яд по всему телу.

— Осторожно, — дернулась не только от прозвучавшего слишком близко хрипловатого голоса, но от прикосновение его ладони к ее плечу. Обожгло сильнее, причиняя саднящую боль. Не удовольствие. Изменилось. Даже аромат корицы заставлял сжиматься и прикрывать рот, лишь бы не вдыхать. Не заполнять легкие.

— Я давно перестал искать смысл наказать тебя, — вновь вернулся в кресло Ральф, видимо, понимая, что меньше всего ей приятно его присутствие. Близость. Касания. — Я понял, что ты совсем другая. Несмотря на то, что дочь человека, которого я ненавидел много лет. Его, но ни тебя. Тобой я хотел только наслаждаться. Полностью и без остатка, потому что ты принадлежишь мне.

— По генеральной доверенности я тоже перешла тебе? — горько усмехнулась Морганит. — Зачем вам слепая жена, синьор Вуд? Отныне, вы — миллиардер, и ваша спутница должна быть достойна вас.

— Мне нужна ты, — прежде, чем успела опомниться, сильные руки сжали вновь ее плечи. Губы, знакомые до пронизывающей дрожи и теплые, впиваются. Языком сквозь зажатые зубы прямо в рот, по — хозяйски прорываясь внутрь. Тело перестало слушаться, прижимаясь к разгоряченной коже. Мертвая хватка усилилась, но она упорно не отвечала на поцелуй. Призывала волю. Собирала судорожно по крупицам остатки разума, мысленно перемещаясь обратно в гостиную, где ее отца прилюдно унижали. Топтали. Укусила его нижнюю губу до крови. Еще сильнее укусила. Безжалостнее. Пока не отпустил ее, высвобождая из душащих объятий. Мучительно долго проводил кончиком пальца по щеке, принуждая отвернуть голову. От него. Ощущался железный привкус.

— Неужели ты, правда, считаешь, что я все делал ради денег? — в его тоне не проскальзывали привычные нотки сарказма или подчинения. Другой разговор. Другая интонация. В последний раз слышала ее в ту ночь, когда впервые призналась в любви, добровольно шагая в пропасть саморазрушения. — У меня тоже есть деньги. Я не ищущий подработку певец, Морганит. Уже и твой отец узнал. Ральф Саймон Вуд. Владелец адвокатского кабинета в Филадельфии. Личность, известная американскому закону.

— Тогда…зачем?… — растерялась девушка, с трудом вникая в смысл услышанного. Вот почему, каждый раз невольно становясь свидетелем его общения на английском языке, он переводил тему. Уверял, что исключительно по заданиям ее отца. Сводил рождающиеся подозрения на «нет».

— Мне было семь лет, когда мой отец познакомил нас с прилетевшем из Италии начинающим бизнесменом, — после долгой паузы, казавшейся, что Ральф вышел из спальни. Бесшумно покинул, оставляя ее с вопросами без ответов. С пугающей неизвестностью, грозящейся нахлынуть. Затопить. — На грани разорения. Джованни Сальери искал поддержку у моего отца, Саймона. Из простого партнера, ищущего выгодное сотрудничество и инвестиции, стал лучшим другом. Доверенным лицом. Когда — то семья Вуд входила в чисто самых богатых людей США. Многочисленные гектары земли, аграрное производство — было все, но мой покойный отец, несмотря на состояние и успех, оставался слишком…чувствительным к чужим бедам. Он помог Джованни Сальери, а тот лихо подставил. Моя старшая сестра страдала эпилепсий, на ее лечение шли дорогие лекарства. Мой отец отвозил ее в лучшие клиники, и только в Австралии нам давали надежду. Экспериментальное лечение. Доверил бизнес как раз вовремя оказавшемуся рядом Джованни Сальери. Был уверен, что тот присмотрит временно за его делами. Мама не могла лететь по той причине, что ждала еще одного ребенка. Запрещали. Твой отец позаботился. Генеральной доверенностью он забрал себе все имущество. Земли переписал. Счета банковские переоформил. Такая крупная подстава, не так ли? Зато он поднял империю в Тоскане. Спас от банкротства деньгами моего отца. Предательством.

Слушала и…верила. Насколько она ужасна и глупа, раз принимала сей бред. Представляла в воображении страшные картины, не связывающиеся с ее заботливым отцом. Для нее он был такой. Нежный и понимающий. Ни в чем не отказывающийся и мягкий. Другие, даже тетя Беатрис, боялись. Уважали, но больше страшились гнева.

Всегда хотелось, чтобы Ральф доверял ей. Делился хоть чем — то, кроме малозначительных выдуманных эпизодов. Чувствовалась в его рассказах про его талант певца, ничем не примечательное существование откровенная ложь. Власть и надменность, присущая его тону, не обрисовывала амбиции. Показывала состоявшегося мужчину. Нарочито гнала подобные мысли, уверяясь, что ее муж — простой и бедный певец. Обман.

— Моя сестра не выдержала лечения, — глубоко вздохнул, продолжая. Не притворная, а откровенная боль. Обнажающие его слабости. Его раны, до сих пор не зажившие. Кровоточащие. Ему больно. И сейчас. Ту же боль он так старательно причинял ей всегда, надеясь хоть как — то облегчить муку. Голос дрогнул, тем не менее Ральф не переставал говорить. — Папа вернулся с гробом моей сестры, не зная, что его ожидает еще один удар от человека, которому больше всего доверял. Он даже не успел похоронить ее, потому что…сердце — оно же не каменное и не вечное, перестало биться. Обширный инфаркт возле дверей кабинета, откуда твой отец выгнал его. В этот же день Джованни Сальери принес моей матери известие о смерти ее мужа и дочери. Мама уже знала о случившемся. Заперла меня в спальне, чтобы я не конфликтовал с ним. С первого знакомства он мне показался хитрым. Лучше бы я ошибся. Твой отец изнасиловал мою мать. В одно мгновенье я потерял все. Дом. Землю. Деньги. Главное — семью. Только благодаря сводному брату моего отца исчез маленький мальчик, который был сломлен. Ты знаешь, каково это смотреть в безжизненные глаза матери? Трясти ее и умолять, просто посмотреть. Столько крови под ней. И мой руки были в крови моей мамы. Он забрал меня из дома, ставшего моим личным адом. Мы были счастливы. Мы любили друг друга.

— Папа, — сорвалось с ее побелевших губ. По щекам скатились слезы. Воздух накалился до предела. Вынуждая жадно делать вдох, ловя остатки кислорода. Дышала им, наслаждаясь той свободой, той легкостью, что давал ей муж. Вдыхала его запах, погружаясь в неимоверную безмятежность. Правда нанесла удар по легким, опустошая, и будто выбрасывая рыбкой на берег. Ее отец — чудовище. Бессердечное и мерзкое. Какую же любовь она ждала от Ральфа, если в ней течет кровь Сальери? Он выбрал правосудие. Он сделал правильный выбор. Почему так быстро поверила? Слепые не видят мир, но распознают, в чем заключена ложь. Ощущают, лишь не придают значения. Не в этот раз.

— Его дочь — его слабость, — признал Ральф. — Скажи, Морганит, зная, кем дорожит он, кого больше всех любит, я не должен был отнять у него это? Отомстить. Он же не пожалел.

— Месть не приносит ничего, кроме краха, Ральф, — с трудом ответила девушка. — Я не оправдываю моего отца, но и тебя простить я не смогу. Ни ты, ни он не считались с моими чувствами. Он же должен был понимать, что за его грехи отвечу я. Наверное, мне уготовлено было получить двойное наказание. Сначала — от Бога, лишившего зрения, а потом — от тебя, который получил право распоряжаться моей судьбой. Я — дочь Джованни Сальери. Нельзя изменить. Прогони меня, Ральф! Не приближайся! Не заставляй страдать себя снова! Всякий раз, когда ты будешь смотреть на меня, будешь бороться с собой.

— Что за чушь ты несешь? — взорвался мужчина, одним движением схватив ее за запястье, рывком ставя на ноги. — Ты не уйдешь. Ты носишь моего ребенка. Мой долг сейчас забыть обо всем и объяснить тебе мои намерения. Ты веришь мне, Морганит? Веришь?

— Я не нашла своего места в твоей жизни. Откуда же взяться ребенку? Не в нашей судьбе. Прежде чем ты что — то скажешь, я прошу — отвези меня к синьору Сальери. Ральф, мне нужно с ним поговорить. Последний раз. Я хочу узнать — кто он — Джованни Сальери? Кто прятался столько лет под маской моего отца? Если откажешь — значит ты не веришь мне.

Только грустные воспоминания и темнота. Останется после нее. Не будет той своенравной девчонки, не соглашающейся и спорящей до последнего. Не будет прежней дерзкой жены, умеющей отстаивать собственное мнение и вовсе не кажущейся слабой из — за слепоты. Весь мир перевернулся с ног на голову. Происходящее было правильным и неверным одновременно. С одной стороны хотелось крушить и ломить, будучи обозленным за ложь, исходящую от нее. Воспользоваться вымышленной беременностью, чтобы не оказаться на улице. Выражать через уничтожение вещей то, что творилось внутри. Поверил, что станет отцом. В ней течет его кровь. Меняло полностью кардинально ситуация. Его семя. Плод. Наглая демонстративная ложь. Должен был немедленно вышвырнуть ее вместе с няней, наплевав на последствия. Не мог добровольно избавиться от нее. Выгнать. Убрать из жизни, как ненужный элемент. Дело уже и не в так называемой ответственности и выдуманном ребенке. Намного хуже. Проблема с его сердцем. Оно тянулось к ней. Пробилась, вытаскивая затаенные чувства. Наружу. Заставляя снова переживать целый шквал эмоций. Ощущать себя человеком, а не сфокусированным на правосудии и отчужденного от всего адвоката. Просто мужчина, который полюбил. Безумно. Дико. Вовсе не трепетно и нежно, как описывают любовь глупыми словами. Безудержная страсть, соединенная с более глубоким чувством. С необходимостью в ее близости. Сладкий аромат, заполнивший салон автомобиля, поднимал необъятную волну тепла. Сметал принципы. Расплавлял установленные трезвым умом границы. Огнем пробираясь в душу, устраивая настоящий пожар при мысли, что он теряет ее. Если уже не потерял…