Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Мадам дю Кайла была потрясена. Она не могла без омерзения представить себе, что должна предложить себя — пусть даже ради отечества и Церкви — скрюченному от подагры, страдающему от ожирения старику.

— Вы хотите соблазнить меня мишурным блеском власти и главенством при дворе? — свысока глядя на виконта, сказала она. — Как вы смеете равнять меня — смиренницу, живущую наедине со своим горем, вдали от света, с дерзкими, амбициозными женщинами, которые используют свои пороки и даже добродетели, чтобы обольщать королей и завладевать их сердцами? Если вы хотите, чтобы мы и впредь оставались друзьями, не смейте больше никогда говорить мне об этом, а я постараюсь забыть душевную грубость, которую вы проявили по отношению ко мне».

И в подкрепление своих слов решительно увлекла его в спальню.

Так кто же такая мадам дю Кайла, из которой ультрароялисты задумали сделать новую Эсфирь?

Несмотря на свои тридцать пять лет, мадам дю Кайла была еще весьма соблазнительна и обладала благородной внешностью, что не мешало ей вести себя в высшей степени легкомысленно. Темноволосая красавица со страстным взором, чувственным ртом, искушенная в любви, она прокладывала себе дорогу в жизни с помощью упругого бюста, исключительной ловкости и умения интриговать. Состен де Ларошфуко оставил следующее ее описание:

«Остроумная, жизнерадостная, умеющая придать своему голосу едва уловимый оттенок невыразимой мягкости, унаследованный, вероятно, от отца, служившего по судебному ведомству; глаза ее, ласковые и нежные в минуты покоя, иногда хитрые и очень редко злые, светились умом. В общем же это была загадочная особа: ум ее был неглубок, знания поверхностны, а вкусы не отличались утонченностью. Как бабочка, порхала она по жизни, но, когда обстоятельства принуждали ее к этому, умела быть серьезной. Сердце служило ей компасом, а рассудок — рулем».

Урожденная Зоэ Талон, мадам дю Кайла была дочерью маркиза Омера Талона, личности весьма странной. За свою жизнь он сменил одну за другой разные должности: в 1777 году был королевским адвокатом, в 1779-м-советником следственного департамента, затем королевским судьей по гражданским делам в Шателе и, наконец, в 1789 году депутатом Генеральных штатов и тайным агентом. Известность приобрел причастностью к одной из самых загадочных авантюр эпохи Реставрации — к делу Фавраса.

В конце 1789 года маркизу де Фаврасу нанес визит Кромо дю Бур, казначей графа Прованского, и передал ему два миллиона франков, предоставленных банкирами из Голландии. Деньги предназначались для похищения Людовика XVI и перемещения его в Перон.

— Когда король окажется в Пероне, — пояснил Кроме дю Бур, — наемники, которые за деньги бунтуют жителей окраин, перебьют народных вождей, потребуют отречения короля и провозгласят Монсеньора королевским наместником.

Маркиз де Фаврас был авантюристом, за неимением средств влачившим жалкое существование. Прельстившись деньгами, он дал согласие и принялся за дело: закупил оружие и лошадей, нанял людей, установил связь подкупленными смутьянами.

Пост, приблизительно соответствующий должности председателя гражданского суда департамента Сены.

Но, на свою беду, он допустил непростительную оплошность, доверившись некоему Морелю, который, ужаснувшись задуманным, выдал Фавраса Масею де Невилю, подчиненному Лафаиетта. И «доблестный генерал» приказал арестовать Фавраса.

На процессе по этому громкому делу граф Прованский, которого все в Париже считали виновником заговора, очень ловко отвел от себя подозрение, и Фавраса приговорили к смертной казни.

Происходящее было глубоко омерзительно несчастному, и он упорно молчал во время следствия. Но когда ему стало ясно, что Монсеньор не сделает ничего для его спасения, он написал длинную докладную записку, раскрывающую связь заговорщиков с братом короля, и передал ее председателю суда.

Председательствовал в суде Омер Талон.

Прочитав записку Фавраса, судья опрометью побежал в тюрьму и стал на коленям умолять осужденного не говорить об этом в суде.

— Если вы выдадите Монсеньора, скандал затронет короля, королеву и вообще весь двор. Ваше обвинение, дискредитируя королевскую фамилию, может стать причиной падения монархии. — Поскольку эти слова не тронули узника, Омер Талон прибавил: — Вы — правоверный католик и, добровольно приняв на себя мученический крест, попадете в рай. Монсеньору своим молчанием вы сохраните жизнь, а если он забудет о своем долге но отношению к вашей семье, — уверяю вас, я сумею ему об этом напомнить: ведь отныне он в моих руках.

Соблазненный надеждой без труда попасть в райские кущи, Фаврас молчал до конца процесса. 19 февраля 1790 года его повесили на Гревской площади.

Толпившийся на площади народ заметил некоего святого отца, поспешившего сесть в карету, которая умчала его прочь тотчас после свершения казни. Это был не кто иной, как аббат Ле Дюк, родной сын Людовика XV, проводивший осужденного в последний путь. Он был из числа заговорщиков, и сейчас торопился успокоить Монсеньора, что «все в порядке»…

Однако Омер Талон на всякий случай сохранил докладную записку казненного Фавраса.

Документ этот сейчас хранился у мадам дю Кайла, и виконт Состен де Ларошфуко, ультрароялисты и члены Конгрегации знали об этом…

Во времена Империи Фуше арестовал Омера Талона по подозрению в симпатиях к роялистам. Юная Зоэ в 1802 году она вышла замуж за графа дю Кайла тщетно попыталась получить разрешение повидаться в тюрьме с отцом. Но когда министерство полиции возглавил Савари, герцог Ровиго, она вспомнила, что супруга новоиспеченного министра была ее однокашницей! Она попросила об аудиенции и была принята.

Начав с беглого воспоминания о том, как она в компании герцогини де Ровиго провела полдня в гостях у мадам Кампан, Зоэ изложила свою просьбу.

— Я хотела бы повидаться с отцом, — просто сказали ока и залилась слезами.

Надо сказать, что Савари как-то особенно взволновал визит этой девочки. Он приблизился к ней и лицемерно пообещал оказать ей эту услугу, но лишь при одном условии… «Несмотря на чувство гадливости, мадемуазель Талон принуждена была согласиться на многое, чтобы проникнуть в эту юдоль печали и страданий», — написано в одном из мемуаров тех лет.

С тех пор всякий раз, чтобы повидать отца, Зоэ должна была сначала прилечь на софу, которую предусмотрительный и педантичный де Ровиго поставил в своем кабинете. Поначалу она относилась к этому как к вынужденной формальности. Но постепенно у партнеров пробудилось взаимное чувство, и с обоюдного согласия они перенесли свидания в другое место.

В один прекрасный день, когда абсолютно голые любовники лежали в спальне де Ровиго на огромной кровати, которая в результате бурных любовных ласк напоминала поле сражения, дверь распахнулась и на пороге появилась герцогиня с ведром холодной воды в руках. Она уже давно заподозрила, что муж ей изменяет.

— Ни с места! — Крикнула она и, подбежав к кровати, окатила водой незадачливую парочку .

«Ледяной душ мгновенно спустил их с небес на землю, — пишет барон де Блэз, — Зоэ и Ровиго стали оглушительно чихать и имели при этом презабавный вид. Затем министр, чтобы скрыть свою наготу, которая была не слишком привлекательной, спрятался за шторой…»

Но это происшествие не охладило любовников, и они продолжали наслаждаться на министерской софе. Таким образом, в выигрыше оказался не только Омер Талон.

Кроме того, вследствие этих развлечений мадам дю Кайла вскоре подарила мужу крупного мальчугана, как две капли воды похожего на министра полиции…

В начале 1814 года, видя, что Империя трещит по всем швам, мадам дю Кайла перешла на сторону оппозиции и получила задание от роялистского комитета отправиться с секретной миссией в Хартвел, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия — а может, и при участии — герцога Ровиго она прибыла в Англию, не встретив на своем пути никаких препятствий, и была принята претендентом на французский престол, который был слегка обеспокоен, узнав, что эта красивая молодая особа является дочерью председателя суда Омера Талона.

Зоэ, разумеется, ни словом не обмолвилась о хранившихся у нее документах. В благодарность за деликатность Людовик XVIII обещал ей свое покровительство.

Вернувшись в Париж, Зоэ прямиком пошла к Талейрану.

— Я только что из Хартвела, — сказала она. — Я виделась с королем, и он просил передать вам… Министр так и подскочил на месте.

— Мадам, вы сошли с ума! И вы не боитесь признаться в таком ужасном преступления? — сказал он и, подойдя к двери, открыл ее, чтобы удостовериться, что их не подслушивают. Затем, приблизился к Зоэ и продолжил, понизив голос:

— Итак, вы видели его?.. Вам ведь известно, что я его преданный и покорный слуга?

Множество раз виконт Состен де Ларошфуко, усадив мадам дю Кайла к себе на колени, пытался заставить ее понять, что для спасения монархии, счастья всех французов я к вящей славе Церкви ей совершенно необходимо немедля стать любовницей короля Франции.

Вместо ответа красавица мурлыкала бывший в те времена в моде романс. Однако виконт продолжал настаивать на своем, и когда в один прекрасный день ее терпение истощилось, она спрыгнула с колен виконта и заявила:

— Послушайте, Состен, и хорошенько запомните:

если вы еще хоть раз сделаете мне подобное смехотворное предложение, я уйду и более не возвращусь!

Будучи осведомлены о категорическом отказе мадам дю Кайла, ультрароялисты решили было отказаться от своих замыслов, как вдруг нечаянный случай весьма кстати пришел им на помощь.

В конце 1817 года г-н дю Кайла, с которым Зоэ уже с 1804 года жила раздельно, внезапно подал на свою супругу в суд, публично обвинив в супружеской измене и заявив, что она недостойна воспитывать их детей — Валентину и Уголино.

Узнав о том, что супруг собирается лишить ее дорогих малюток, мадам дю Кайла была потрясена до глубины души. Заливаясь слезами, она бросилась к любовнику и упала в его объятия.

— Что же мне делать? — спросила она. Виконт не преминул воспользоваться удачно представившейся ему возможностью и сладким голосом высказал свое мнение.

— Нужно идти просить покровительства короля.

В тот же вечер Зоэ через посредничество принца де Конде, в доме которого она жила, подала королю прошение с просьбой дать ей аудиенцию и спустя, два дня была принята в Тюильри.

Увидав ее к дверях своего кабинета, король улыбнулся:

— Вы теперь еще красивее, чем были в Хартвеле. Затем король сказал комплимент о прическе мадам дю Кайла, ее платье и о смелости выреза ее декольте. Пока он говорил, его толстые, как сосиски, пальцы нервно постукивали по подлокотникам любимого кресла на колесиках, в котором он сидел…

Однако мадам дю Кайла пришла не для пустой болтовни. Она горько — «прекрасная актриса» — разрыдалась и сообщила Людовику XVIII, что муж хочет отобрать у нее детей.

Ее слова возымели неожиданное действие: король разразился слезами. Затем он невнятно проговорил сквозь слезы:

— Кому, как не мне, понять ваше горе, сударыня, ведь и у меня хотят отнять мое дорогое дитя…

Мадам дю Кайла, ошеломленная и недоумевающая, спрашивала себя, о каком же из принцев могла идти речь и нет ли у короля какого-нибудь побочного сына, о котором до той поры никому не было известно. Однако через секунду она поняла, что «дорогое дитя» был не кто иной, как министр Деказ, тот самый, чье место в сердце короля она и должна была занять.

Зоэ склонила голову, давая понять королю, что полностью разделяет его горе, и Людовик XVIII, тронутый ее сочувствием, зарыдал еще сильнее. Зоэ, обладавшая врожденным чувством такта, зарыдала ему в унисон, и целых пять минут они оба плакали; горючими» слезами.

В конце концов монарх успокоился и обещал лично содействовать тому, чтобы г-н дю Кайла оставил свою супругу в покое.

— Теперь вы сядете рядом со мною, — сказал он Зоэ. — Невозможно удовольствоваться лишь лицезрением розы, нужно еще вдохнуть ее аромат… — Разволновавшись, Зоэ резко поднялась со своего места и неловким движением задела столик, где лежали бумаги, от толчка разлетевшиеся по всей комнате.

Мадам дю Кайла покраснела до корней волос, собрала бумаги с пола и принялась, как пишет Хильда де Невиль. раскладывать их, «прочитывая по несколько строк в конце и в начале каждой страницы, чтобы вернуть бумагам нарушенный порядок. Король молча, но с интересом наблюдал за ней.

Именно это молчание внимательно слушавшего ее короля привело мадам дю Кайла в крайнее замешательство. Она сбилась и, чувствуя, что не может сложить эти бумаги в должном порядке, смутилась окончательно.