Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Власть над страной — в руках у алчных женщин,

И скипетр державный стал веретеном…

То, что сегодня Карл-святоша сел на трон, ко благу Франции никак не послужило. Что толку нам, что баб не любит он? Ведь скипетр его — церковное кропило.

Тон этого четверостишия может, конечно, показаться излишне резким, но нельзя не признать, что в нем дан довольно точный портрет двух монархов.

В Карле Х теперь не было ничего от того похотливого кутилы, который преследовал Марию-Антуанетту в рощах Трианона, задирал подолы придворным дамам и давал галантные обеды, где считалось хорошим тоном после десерта «дать волю природе и естеству»…

Суровый, притворно-благочестивый, ударившийся в религию, этот человек позволял себе теперь лишь изредка бросить украдкой взгляд на девиц, посещавших Тюильри.

Этим удивительным превращением граф д'Артуа был обязан своей многолетней любовнице госпоже де Поластрон. Умирая от чахотки, молодая женщина в приступе раскаяния заставила возлюбленного отречься от жизни во грехе и поклясться посвятить себя Богу «до конца дней».

Так что автор эпиграммы был прав. Впервые в истории Франции на трон взошел человек, поклявшийся не интересоваться женщинами.

Мы вовсе не собираемся делать из этого поспешных выводов, однако тот, кому известна великолепная пылкость всех сорока государей, сидевших за последнюю тысячу лет на французском троне, найдет безусловно забавным то обстоятельство, что последний французский король был первым, давшим обет целомудрия…

Царствование Карла стало самым бесцветным и пошлым в нашей истории.

Лишенные пикантных анекдотов, которые еще со времен Гуго Капета ежедневно просачивались из королевского дворца, добрые граждане вынуждены были довольствоваться слухами о связях артистов, певцов и танцоров Оперы. Легко представить себе их отчаяние…

В июне 1825 года неожиданное событие внесло некоторое разнообразие в монотонность повседневной жизни французов: во Флоренции в возрасте сорока пяти лет умерла Полина Бонапарт.

Немедленно тысячи памфлетов, пасквилей, песенок, книжонок и плакатов сообщили восхищенному обывателю невероятные подробности о беспутной жизни ненасытной и любвеобильной дамы.

Естественно, что большинство этих «шедевров» принадлежало перу королевских газетчиков, использовавших счастливую возможность дискредитировать семью Наполеона, так что было много клеветы и сплетен. Некоторые биографы, например, совершенно серьезно утверждали, что любовная карьера Полины началась… в восемь лет. Другие уверяли, что ее лишил невинности собственный брат, некоторые сообщали читателям, что в шестнадцать лет Полина любила купаться голой в марсельском порту. Отдельные прыткие авторы, изучившие книгу Льюиса Гольдсмита, вышедшую в Лондоне в 1815 году, утверждали, что, когда дочерям Петиции было четырнадцать и семнадцать лет, она открыла семейный публичный дом. В качестве доказательства эти писаки приводят следующий отрывок из книги английского автора:

«У госпожи Бонапарт в Марселе был открытый дом, и она ни в чем не ограничивала своих дочерей. За скандальное поведение полиция выгнала ее из города.

Ее сын одерживал в Италии одну победу за другой, и госпожа Бонапарт решила отправиться к нему с дочерьми. По дороге она на несколько дней задержалась в Марселе. Однажды вечером ее узнал в театре тот самый комиссар полиции, по приказу которого их выслали из города. Комиссар, не знавший, что эта женщина была матерью героя итальянского похода, поднялся к ней вложу и заговорил тем тоном, которым офицеры полиции обычно разговаривают с дамами подобного сорта. Он приказал ей оставить ложу, она не стала спорить, и объяснения были даны в фойе театра».

Это ловкое обвинение, призванное поразить воображение читателей, было повторено в разных видах многими памфлетистами, а коробейники доносили до самых глухих деревушек «крестьянский» анекдот на эту же тему. Вот небольшой отрывок из этого рассказа:

«Так знай же, что Полина, Каролина (Вряд ли нужно напоминать, что тогда ей было всего десять лет) и Элиза, сестры Бонапарта, вели в Марселе такую жизнь, какой мы не пожелали бы ни своим дочерям, ни своим подругам; я когда-то жил в этом городе и видел, как они гуляли по вечерам, как это делают девицы на улице Сент-Оноре и в Пале-Рояле».

Хорошо осведомленная кумушка отвечает на это сообщение:

«Черт побери! Да это все знают; трудно не выйти из себя, если ты честная женщина и видишь, как всякие шлюхи становятся королевами и принцессами, и все это с такой невероятной наглостью! Нужно или вовсе не иметь души, или быть чудовищем, чтобы не возмутиться. Уличные девки, потаскушки превратились в королев! Если бы они еще вели себя достойно, достигнув такого высокого положения! Но нет, они остались такими же, какими были в Марселе, с той только разницей, что тогда они брали деньги за свои услуги, а теперь, сев на трон, платят сами. Хорошенькие государыни из них вышли!..»

Легко представить себе изумление публики, узнавшей, что принцесса Боргезе, сестра низложенного императора, еще девочкой продавала свои ласки марсельским морякам.

Однако уважение к «печатному слову» было уже так сильно в народе, что клевета, «запущенная» Льюисом Гольдсмитом, прижилась в обществе и быстро распространилась. Даже сегодня есть авторы, утверждающие, не моргнув глазом, что маленькая Полина играла на марсельских тротуарах отнюдь не в классики и не в «секреты»…

Легенды живут долго, и в некоторых из них очаровательная Паола предстает как олицетворение греха и совершенная развратница.

Конечно, она не была святой, число ее любовников намного превосходило дозволенное моралью «приличного» общества. Она была, безусловно, одной из величайших любовниц всех времен, но, может быть, у этой женщины были смягчающие обстоятельства?

Прежде чем исследовать ее умопомрачительное существование, приведем один малоизвестный документ, проливающий свет на ее личность и разъясняющий ее поведение. Речь идет о письме Жана-Ноэля Алле, члена Института и первого личного врача Наполеона, адресованном врачу Полины Боргезе доктору Пейру и датированном 22 апреля 1807 года.

«Дорогой собрат!

Я не перестаю размышлять о состоянии, в котором нашел ее светлость, а также о том, чему стал свидетелем вчера.

Я назвал бы это состояние истерией. Матка напряжена несколько меньше, а вот суставные связки все так же болезненны, как в прошлый четверг, когда мы были вынуждены прописать нашей пациентке ванну.

Судороги в руках, которые я наблюдал, явно истерического происхождения, так же, как и головная боль. Пациентка выглядит угнетенной и обессиленной. Это не обычное воспаление; воспалительный процесс, который мы констатировали, носил явно случайный характер, Обычным же и устойчивым состоянием пациентки является матка в тонусе, и если это продлится еще некоторое время, то может стать опасным для жизни.

Такова, на мой взгляд, главная опасность! В прошлый четверг, стараясь быть предельно деликатным, говоря полунамеками, я сообщил свое мнение принцессе.

Я указал ей на особый вред, который наносят ее здоровью спринцевания и любые другие раздражающие матку процедуры — любые! Мне показалось, что ее светлость поняла меня, но не уверен, что был убедителен в достаточной степени. Я ничего не знаю о причинах болезни, но обязан догадаться, определить их с помощью имеющихся у нас в наличии средств: тех симптомов, которые я видел, а вы наблюдаете давно, вполне достаточно, чтобы найти разгадку.

Невозможно дольше во всем обвинять спринцевания, нам следует предположить в молодой, красивой, чувственной и одинокой женщине, которая явно угасает, иную, более существенную, причину нездоровья.

Какова бы она ни была, нам пора (и это еще слабо сказано) найти ее.

Я видел много женщин, страдающих от подобного недуга, и все они начинали именно так. Совершенно очевидно, что, если принцесса не поторопится принять срочные меры, ситуация может стать трагической.

Больше мне сказать вам нечего, ведь больше мне ничего не известно, но мы должны вырвать эту молодую женщину из лап болезни. Ведь если и существует кто-то, поощряющий ее слабости, он никогда в этом не признается, кто бы он ни был, а вот нас могут обвинить в том, что мы ничего не делали или, что еще хуже, закрывали на все глаза. Я никогда никому не позволю держать меня за дурака или обвинить в трусливом и коварном потворстве, однако не это главное. Мы должны спасти эту прекрасную и глубоко несчастную женщину, ее судьба удручает меня, хотя, к счастью, положение далеко не безнадежно.

Поторопитесь же, дорогой коллега, мы не можем терять времени. Используйте мое письмо, как сочтете нужным, или дайте мне возможность поговорить с пациенткой самому — открыто и жестко. Если мы не можем говорить с нашими больными профессионально, нужно уходить.

Прощайте, любезный собрат, примите уверения в моем глубочайшем к вам уважении и искренней симпатии.

Алле»

Да, Полина была больна. Она страдала нимфоманией, этой «патологически преувеличенной сексуальной озабоченностью», и вынуждена была каждую минуту искать «успокоительное» для мучивших ее демонов.

А это «успокоительное» не фигурировало тогда в «Справочнике практикующего врача», оно скорее находилось в том самом укромном месте, на которое так любят в шутку класть руку двоюродной сестры студенты-медики и записные весельчаки.

Вот уже сто шестьдесят лет жизнь Полины Бонапарт является излюбленной темой легковесных историков.

Они раздевают эту женщину, описывают ее в самых смелых позах, делятся со своими читателями самыми пикантными деталями.

Этот метод исследования жизни знаменитых людей свидетельствует о скудоумии ученого.

У нас — и мы надеемся, что наш читатель в этом не сомневается, — совершенно иные намерения и подходы. Связи Полины зачастую имели весьма серьезные политические, дипломатические и военные последствия. Именно их мы и собираемся исследовать. Безусловно, может случиться, что нам придется заглядывать в альков молодой женщины, где она наслаждается обществом какого-нибудь достойного господина, но лишь для того, чтобы высветить роль, которую она играла в истории.

Надеемся, что читатель простит нас…

Полина, получившая при рождении имя Паола-Мария, родилась 20 октября 1780 года в Аяччо, под знаком Весов.

Этот знак зодиака не помешал ей позднее явить миру признаки полнейшей неустойчивости психики.

«Судьба, — пишет свойственным ему образным языком Жюль Перро, — уготовила ей одну из самых выдающихся любовных карьер всех времен и народов и сумела сговориться с Ее Величеством Природой, чтобы та не заставляла очаровательную девочку понапрасну терять драгоценные годы за игрой в куклы. К двенадцати годам Полина совершенно сформировалась и была готова к любовным играм».

В 1793 году на Корсике Люсьен взбунтовался против Паоли, и Летиция с детьми была вынуждена бежать с острова и укрыться в Марселе. Они поселились на грязной улочке близ старого порта. Там, чтобы заработать на жизнь, будущая мать Венценосца работала прачкой. Нунциата — тогда ее еще не звали Каролиной — помогала матери полоскать белье, а старшие дочери Элиза и Полина разносили его заказчикам по домам.

Обе девочки были ослепительно хороши собой, так что молодые марсельцы поглядывали на них с вожделением. Некоторые даже подстерегали их на углу и старались ущипнуть за грудь. Когда попытка была удачной, юнцы возвращались домой с восторженно-счастливым видом, делавшим их похожими на блаженных с витражей собора Бове…

Маленькие сестрички Бонапарт, особенно Полина, не имели ничего против подобных ласк, воспринимая их как справедливую дань собственной красоте; соседи неоднократно слышали их смех в ответ на заигрывания — а ведь по правилам игры им следовало бы возмущенно кудахтать!

Неумение лицемерить стоило их хорошей репутации.

Хотим сразу отметить, что грязные слухи, ходившие о сестрах и питавшие многочисленных памфлетистов эпохи Реставрации, лишены каких бы то ни было оснований. В качестве доказательства достаточно привести свидетельство генерала Рикара, знавшего Полину и Элизу как раз по жизни в Марселе:

«Поведение сестер, совершенно безупречное по сути, внешне было не вполне благопристойно. Я вспоминаю некоторые особенности и вольности их поведения, которым я не придавал никакого значения, понимая, как привлекает молодых марсельцев обаяние этих девиц (Полина была удивительно хороша собой, ее красота была почти идеальной). Однако я допускаю, что среди юнцов нашелся какой-нибудь фат, похвалявшийся не завоеванными им милостями, а может быть, он мстил за решительный отказ, клевеща на дочерей Летиции. Хочу еще раз подчеркнуть; я не верю сплетням, но молва в Марселе приписывала девушкам любовные приключения весьма скандального характера».