Ги Бретон - Наполеон и женщины

— Я пригласил его завтра на обед, — сказал Бонапарт, — но надо бы заполучить его с утра. Напиши, что ты приглашаешь его и на завтрак. Он в тебя влюблен и придет… Пиши!

И он продиктовала

— "Мой дорогой Гойе, приходите с женой завтракать у меня в восемь утра…"

Жозефина, склонившаяся над письмом, подняла голову:

— Так рано? Его это удивит!

18 брюмера Бонапарт встал в пять часов утра. Еще было совсем темно. Он открыл окно, взглянул на небо и увидел меж двух деревьев «свою звезду», которая предстала ему в этот день особенно яркой. Это зрелище ободрило его, словно сама судьба ему весело подмигнула, и он принялся за свой туалет в самом хорошем расположении духа, фальшиво напевая модный романс «Ты мне бросила взгляд, Маринетта!»

В шесть часов утра стекла домов на улице Виктуар задребезжали, а жители проснулись от «громкого топота кавалерийских легионов» — это четыреста драгунов под командой полковника Себастьяна продефилировали перед окнами своего главнокомандующего, прежде чем отправиться, согласно принятому плану, к Тюильри.

Обитатели домов на улице Виктуар, еще в халатах и ночных колпаках, любопытно выглядывали в щели приоткрытых оконных ставен и вскоре увидели великолепный кортеж из генералов высшего ранга, в сапогах, белых обтянутых рейтузах и треуголках с трехцветными кокардами, верхами. Парижане увидели Мюрата, Ланна, Бертье, Жюно, Моро, Макдональда и многих других, не столь еще известных.

Соседи будущего императора переговаривались через окна соседних домов, и вот какой разговор супружеской четы Барон и мадам Сулар, проживавших в домах 41 и 46 на улице Виктуар, записал мемуарист Гюстав Понтье:

— "Значит, на сегодня назначена охота на никудышников?

— Должно быть, так…

— И сегодня вечером мы снова заполучим короля? [28]

— Лучше придержите язык, соседушка!

— Я только повторяю чужие слова. Мне рассказали, что Баррас просил графа Прованского занять трон [29]…

— Замолчите! Революцию делали не для того, чтобы снова лицезреть короля. Нет, нам нужен хороший республиканец, честный и энергичный. Я надеюсь, что генерал Бонапарт сегодня выбросит на свалку это «Дерьмо пятисот».

В восемь часов, когда Совет Пятисот, по распоряжению Бонапарта, был информирован о мнимом заговоре роялистов, супруги Барон увидели даму, входящую в особняк Бонапарта на улице Виктуар.

Это была мадам Гойе, которая одна, без мужа приехала на завтрак к Жозефине по ее приглашению, — председатель Директории не без оснований отнесся к нему подозрительно и не явился [30].

В половине девятого, когда улица Виктуар была забита каретами, лошадьми, гвардейцами и офицерами, галдящими и жестикулирующими, явился Жозеф Бонапарт в сопровождении Бернадотта, одетого в штатское..

Полчаса спустя м-сье Барон, м-м Барон и их соседка увидели, как муж Дезире Клари, бледный от гнева, пробежал под их окнами. Вечером они узнали, какая сцена разыгралась между ним и Бонапартом.

Увидев входящего в дом Бертадотта, корсиканец яростно набросился на него:

— Как?! Вы не в форме?

— Я не на службе!

— Нет, Вы именно находитесь в данный момент на службе. Совет Старейшин назначил меня сегодня утром комендантом Парижа, командующим национальной гвардии и все находящихся а столице войск. Возвращайтесь домой, наденьте форму и присоединяйтесь к нам у Тюильри, куда я сейчас отправляюсь.

— Нет!

— В таком случае Вы останетесь здесь.

Мертвенно-бледный. Бернадотт поднял свою трость-шпагу:

— Вы можете убить меня, но удерживать меня силой я не позволю.

Бонапарт сдержав себя, зная что Дезире сумеет повлиять на мужа, и он не станет действовать вопреки ее желанию.

Он сказал улыбаясь:

— Я прошу Вас дать честное слово, что Вы не выступите против меня, генерал Бернадотт.

Беарнец задумается. Удачная фраза Бонапарта нашла путь к его сердцу. Может быть, действительно, во имя любви к своей жене он не должен ничего предпринимать против Бонапарта?

Он поднял голову:

— Хорошо, как гражданин, я даю Вам честное слово, что действовать против Вас не буду…

— Что Вы под этим подразумеваете?

— Я больше не буду произносить речи перед народом и солдатами.

И он удалился, кипя от ярости, скованный честным словом, которое он согласился дать ради спокойствия любимой женщины.

В самом деле, в этот момент Бернадотт мог еще помешать государственному перевороту.

Он мог бы ринуться к своим друзьям в Ассамблее, сообщить им о том, что готовится на улице Виктуар и потребовать, чтобы Бонапарта объявили вне закона.

Послушаем Тибодо:

«Вооруженные декретом, объявлявшим Бонапарта вне закона, Ожеро, Журден и Бернадотт могли бы действовать. против заговорщиков с помощью гренадеров — охраны Совета Старейшин и Совет Пятисот, которые не были охвачены мятежным настроением армии; кроме того, могли бы вызвать войска из провинций.»

Но Бернадотт любил свою жену. Связанный обещанием, которое он дал, чтобы не возбудить ее недовольства, он сохранил нейтралитет и не воспрепятствовал заговору.

Позднее он признает свое «малодушие», излив свои чувства Люсьену Бонапарту, непоследовательное поведение которого как председателя Совета Пятисот тоже способствовало успеху заговора.

"Да, вы нарушили свой долг, поступили против совести республиканца, потому что объявление вне закона било бы справедливым делом, Вы сами это знаете эту лучше меня… Но разве я вправе упрекать Вас за то, что Вы не вспомнили о великих примерах былых времен, когда люди из любви к Родине жертвовали жизнью и жизнью своих близких?.. Ведь я сам уступил мольбам Жозефа, и почему? Потому что Жюли, его жена — сестра моей Дезире… Вот от какой малости зависят иногда судьбы великой страны…

Вы ведь знаете, предместье Сент-Антуан было моим; у нас было оружие, и немало людей, не одураченных затоворщнками, пошли бы за мной. Но нет, все в этот день пошло наперекосяк. Восторжествовала слабость: Вы проявили ее в Оранжерее, я — дав это честное слово, когда я еще мог все предотвратить!"

Еще раз любовь решила судьбу всей страны…

* * *

В девять часов чета Баронов и мадам Сулар, которые в это утро и думать забыли о повседневных делах, увидели из своих окон, как перед особняком Бонапарта остановилась карета, из которой вышли трое, по облику и костюмам — государственные чиновники высокого ранга.

— Это делегация Ассамблеи! — решил м-сье Барон. — Они пришли, чтобы призвать Бонапарта к власти!

Восторженный м-сье Барон немного опередил события.

Эти люди явились, чтобы вручить корсиканцу декрет Совета Старейшин, гласящий, что в связи с обнаруженным заговором Законодательный Совет перемещается в Сен-Клу, и что «генералу Бонапарту поручается командование всеми парижскими войсками и предлагается принять все необходимые меры для обеспечения национальной безопасности».

Теперь Корсиканец мог свергнуть Директорию. Четверть часа спустя чета Баронов и мадам Сулар увидели, что из особняка Шантэрен выбегают гвардейцы, садятся на своих лошадей и пускают их в галоп.

— Они едут, чтобы арестовать членов Директории! — воскликнула мадам Сулар.

Но она ошибалась. Гвардейцы скакали, чтобы передать приказ о расклейке по всему городу приготовленных заранее афиш с сообщением о событиях.

"Вдруг, — сообщает нам Гастон Понтье, — все жители улицы Виктуар воскликнули хором:

— Вот он!

И сразу вслед за этим раздались восторженные клики:

— Да здравствует Бонапарт! Спасите Республику, генерал! Долой Директорию!"

Корсиканец появился на белой лошади, следом за ним — его генералы. Кортеж направился к бульвару Мадлен и Тюильри.

В десять часов Бонапарт принял присягу перед Ассамблеей. В одиннадцать часов Сийес, Роже Дюко и Баррас подали в отставку, а Гойе и Мулэн, которые отказались это сделать, были взяты под стражу…

В полдень Директория уже не существовала.

* * *

Вечером Бонапарт, весьма довольный собою, вернулся на улицу Виктуар, где ждала его слегка обеспокоенная Жозефина.

— Все прошло отлично, — воскликнул он, сияя. — Мне даже не понадобилось читать в Тюильри речь, которую я подготовил.

— О, как жаль! — отозвалась Жозефина, уже сидящая у него на коленях. — Она так хороша! Особенно мне нравятся фразы: «Я оставил вам мир и нашел здесь войну; я оставил вам Победы — а теперь враги снова нарушили наши границы»…

— Не огорчайся, — возразил Бонапарт, — я не прочитал ее в Тюильри, но толпа все-таки услышала ее. Когда после заседания я прохаживался в саду, Ботто, секретарь нашего общего друга Барраса, принес мне его прошение об отставке [31]. Беседуя с ним, я пересказал речь, которая тебе так нравится, и таким образом солдаты ее услышали. Я имел чрезвычайный успех…

Восхищенная Жозефина обняла мужа.

— А бедняга Ботто, наверное, удивился, что ты обращаешься к нему так торжественно?

— О, пока мне аплодировали, я объяснил ему шепотом, в чем дело…

— А он поедет с Баррасом в Гросбуа?

— Нет! Он покидает политику и снова станет дантистом…

— Ну, что ж, может быть, он — истинный мудрец… — вздохнула Жозефина.

Бонапарт не ответил.

Обожаемая женщина сидела у него на коленях, и он не был расположен рассуждать и философствовать. "Его дух, — объясняет нам доктор Журден, — был буквально объят желанием, которое всегда как бы подстегивало его ум. Сверх того, в такие моменты его жизни (например, после военных побед) сознание собственной силы повергало его в экстаз, разжигавший приапический пыл, и тогда ему немедленно нужна была женщина. Одержав победу на полях сражений, он испытывал потребность и в постели проявить свой талант «сверхчеловека» [32].

Назначение его главнокомандующим парижских войск, отставка Барраса и падение Директории, перемещение Ассамблеи в Сен-Клу были целой серией побед, которые в этот вечер 18 брюмера разожгли в Бонапарте любовное пламя.

Он поднял на руки Жозефину и отнес ее на постель. Там он проявил необычайный любовный пыл, доказав ей, что и в мужской силе он один превосходит всю пятерку свергнутых членов Директории.

Выпустив из объятий мурлыкающую от удовольствия Жозефину, Бонапарт удалился в свою спальню.

День был закончен, но завтра надо было сыграть еще две трудные шахматные партии: заставить Ассамблею принять решение о пересмотре Конституции III-го года и создать временный Консулат.

Ложась спать, Бонапарт положил у изголовья два заряженных пистолета.

На всякий случай…

* * *

Утром 19 брюмера Париж был совершенно спокоен. Мелкий люд, не разбиравшийся в сложностях политики, считал, что Бонапарт взял правление в своя руки, и лучшего не желал.

Да еще внимание парижан отвлеклось совсем в иную сторону: был пущен слух, что набальзамированное тело маршала Тюренна будет помещено в Жардеи де Плант, в здании музея, между чучелом жирафа и панцирем гигантской черепахи. Такое предположение возмутило чувствительные души. К счастью, газеты дали разъяснение этой странной истории.

"Тело Тюренна действительно находится сейчас в кабинете истории природы рядом со скелетом жирафа. Подобает ли подвергать останки великого воина такой профанации? Почему они там находятся? Что это — насмешка, издевательство? В таком случае, мы имели бы дело с преступным деянием.

Но слава маршала Тюренна не умалится оттого, где находится его тело, и помещено оно туда лишь временно, и не с дурными намерениями, а напротив, с целью сохранности этой почитаемой реликвии. Три года назад гражданин Дефонтэн, профессор ботаники Жарден де Плант, проезжая через Сен-Дени, узнал, что местные власти хотят подвергнуть оскорбительным церемониям мумию Тюренна как останки одного из презренных аристократов. Он добился разрешения поместить мумию в музей истории природы Ботанического сада, под предлогом, что она может служить научным экспонатом, и останки героя были спасены из рук варваров. Такова история помещения мумии Тюренна в музей истории природы, — наука спасла ее, когда это не в силах были сделать разум и правосудие, наука дала ей убежище, вовсе не помышляя унизить славу героя".

Прочитав эту заметку, парижане успокоились.

* * *

Пока в столице бушевали страсти вокруг останков Тюренна, Бонапарт прибыл в Сен-Клу, где депутаты готовились к первому заседанию. Здесь царило всеобщее возбуждение; депутаты поднимались па трибуну с возгласами:

— Не допустим диктатуры! Да здравствует Конституция! Не хотим Кромвеля!