Ги Бретон - Наполеон и женщины

— Вы правы, — сказала я. — Нет, я не сержусь, но мне холодно.

Он вызвал звонком Констана.

— Принеси белую кашмирскую шаль и большую английскую вуаль.

Он проводил меня до оранжереи.

— До завтра, Жоржина, до завтра.

Комедиантка вернулась домой в шали Жозефины.

* * *

Так прошла первая ночь м-ль Жорж в Сен-Клу. Тем, кто знал бурный нрав будущего императора, трудно поверить, что комедиантка не была атакована, раздета и осыпана мужскими милостями в первые же десять минут. Но мы знаем, что авторы мемуаров чаще всего пишут их для того, чтобы красиво завуалировать свои слабости.

На следующее утро м-ль Жорж пришла снова. На этот раз, пишет она, Бонапарт рискнул проявить робкую галантность:

"Консул был нежнее, чем вчера, и более настойчив;

я трепетала от волнения, не осмеливалась сослаться на стыдливость — ведь я пришла к нему по доброй воле. Я изнемогала от его нежности, но он был так деликатен, так боялся оскорбить стыдливые эмоции юной девушки; он не хотел принудить меня уступить ему, он. желал пробудить нежное чувство без насилия.

И это чувство пробудилось в моем сердце, оно забилось так сильно, я была в плену у любви. Я любила этого великого человека, который был со мной так деликатен, сдерживал свои желания, уступая воле ребенка, подчинялся моим капризам".

На третий день, наконец — опять же по версии м-ль Жорж — Первый Консул перешел к действиям.

Послушаем опять комедиантку:

«Он снимал с меня одежды одну за другой, изображая горничную с такой веселостью, так изящно и корректно, что нельзя было устоять. Этот человек увлекал и чаровал, он становился ребенком, чтобы пленить меня. Это не был Консул, это был влюбленный, но чуждый грубости и насилия; он обнимал так нежно, уговаривал так настойчиво и деликатно, что его страсть передалась мне…»

Полностью раздев комедиантку, Бонапарт, наконец, блистательно завершил сеанс благовоспитанности в любви. После первого успеха, он до самого рассвета неутомимо продолжал любовные уроки хорошего тона. Немного сконфуженная м-ль Жорж продолжает:

"Мы расстались в семь часов утра, но я была смущена зрелищем прелестного беспорядка, оставшегося после этой ночи, и пролепетала:

— Позвольте мне прибрать постель…

— О, но я помогу тебе, моя Жоржина!

И он был так добр, что вместе со мной расправил простыни на ложе недавнего сладкого забвения и нежности…"

Приподняв свои очаровательные ягодички и все покрытое нежным пушком тело навстречу ветру страсти Бонапарта, м-ль Жорж стала не только его любовницей, но и бесценной свидетельницей Истории.

Связь Первого Консула и Жоржины, несмотря на все предосторожности любовников, стала известна публике.

Вскоре появились насмешливые куплеты, достаточно вольного тоиа. Вот один из них:

Во дворце Сен-Клу,

Не стыдясь ничуть,

Чаровница Жорж

Обнажила грудь…

Так дивно хороша

Эта панорама,

Что встал торчком костыль

Дядюшки Барнаба [36].

У красотки Жорж

Разгорелись глазки,

Ей это по нраву.

Скинула чулочки

Некоторое время все распевали насмешливую песенку; потом непочтительные парижане совсем потеряли страх.

Скинула рубашку

И в постель нырнула,

Чтоб отведать палочки

Славного Барнаба.

Однажды во Французском театре, когда м-ль Жорж играла в трагедии «Цинна», Наполеон окончательно убедился, что его лакеи подслушивают у дверей и распускают языки. Когда юная артистка начала одну из сцен словами:

«Если Цинну я обольщу, как многих других обольщала…», докончить ей не удалось — все зрители встали и повернувшись к ложе Первого Консула, начали бурно аплодировать.

Это отнюдь не доставило удовольствия Жозефине.

* * *

Болтливые лакеи могли бы много еще чего порассказать.

Забавы Бонапарта с м-ль Жорж принимали иногда весьма экстравагантный характер. Лакеи и горничные, толпясь у дырочек замочных скважин, видели хозяина Франции, проказничающего как подросток: прячущегося под столом, надевающего платье Жоржины, изображающего оперного певца, строящего гримасы…

Этого неизвестного историкам, но забавного и обаятельного Бонапарта рисует м-ль Жорж в своих «Мемуарах»:

"Я приезжаю вечером в Тюильри. Констан говорит мне: «Консул уже поднялся наверх, он Вас ждет».

Я поднимаюсь наверх. Никого. Прохожу через все комнаты. Никого. Зову. Никого. Звоню Констану:

— Что, Консул снова спустился вниз?

— Нет, мадам, ищите хорошенько.

И он украдкой показывает мне на дверь будуара, где я уже была и никого не обнаружила.

Я вхожу и нахожу Бонапарта, укрывшегося под подушками и заливающегося смехом словно ребенок".

А вот еще один эпизод (снова рассказывает м-ль Жорж):

"У меня был венок из белых роз. Первый Консул, у которого в этот вечер было очаровательно мальчишеское настроение, надел этот венок и, обернувшись ко мне, шаловливо спросил:

— Правда, Жоржина, я красив в этом веночке? Похож на муху в молоке!

Потом он заставил меня распевать с ним дуэт из «Ложной магии»:

"Вспомним тот праздник

Где мы танцевали…"

Слуги этим вечером получили полное удовольствие.

* * *

Конечно, не все свои досуги с Жоржиной Бонапарт проводил в веселом шутовстве. Была и нежность, и страсть, и мужественность высокой пробы. "В этот период, — говорил нам Альбер Сильвен, — его сексуальный аппетит принимал формы булимии [37]. Как человек педантичный, он последовательно организовал свою жизнь и имел в двух шагах от рабочего бюро будуарчнк, удобный для коротких тайных встреч".

"В Сен-Клу он велел обставить как местечко для наслаждений и разрядки нервного напряжения комнатку, примыкающую к библиотеке, в Тюильри подобным же образом была обставлена комната побольше, которую прежде занимал его адъютант Бурьен [38].

В этих надежных убежищах он проводил часы досуга со своими избранницами, отдыхая от бремени власти и резвясь, как влюбленный юноша.

Послушаем снова м-ль Жорж:

"Первые две недели он уступал моей щепетильной деликатности, осмелюсь сказать — моему целомудрию.

Он помогал мне убирать ночной беспорядок постели, помогал моему туалету, даже причесывал меня, поднимая с пола разбросанные в нетерпении заколки для волос и помогая их прилаживать".

Изобразив эти прелестные подробности, стыдливая актриса, опасаясь, что она чересчур откровенна, торопится присовокупить к своим мемуарам большую записку Марселине Деборд-Вильмор, которая должна была прочитать, сократить («выжать воду»), а в случае необходимости переписать рукопись «Мемуаров»':

«Дорогая мадам Вильмор, Вы велели мне излагать на бумаге все, не опуская деталей, писать обо всем неприкрыто, и я повинуюсь Вам. Что Вы извлечете из моих записок? Вы одна способны оценить самые щемящие, пронзительные детали. Например, знаете ли Вы, что император спал спокойно, как ребенок, с легким дыханием и улыбкой на губах? Часто его благородная голова лежала на моей груди, и я всю ночь размышляла словно юный философ: как это великий человек, правящий миром, покидает все ради объятий девчонки? Все эти детали — для вас, моя дорогая Вильмор; я была смущена, если бы Ваш сын прочел это. В нем не было бесстыдства даже в самые интимные минуты, никогда не было грубых слов. Милые слова: „Любишь ли ты меня, моя Жоржина? Хорошо ли тебе в моих объятьях?“ Вы владеете умением выразить все это деликатно, а я просто маленькая зверюшка…»

Несмотря на ревность Жозефины, м-ль Жорж много месяцев была дамой сердца Первого Консула, который находил в ее объятиях отдых от государственных забот.

В начале 1803 года он особенно нуждался в этом: англичане искали предлога нарушить амьенский договор и причиняли Бонапарту множество хлопот.

Доведенный до крайности, он обдумывал высадку войск в Англии и внезапно решил отправиться в Булонь. Перед отъездом он вызвал м-ль Жорж. Послушаем же ее:

"За мной приехали около восьми часов вечера. В Сен-Клу меня провели в комнату рядом со спальней, это была библиотека — я была там первый раз. Появился Первый Консул:

— Извини, что я поздно вызвал тебя, Жоржина. Я хотел видеть тебя перед отъездом.

— Бог мой, Вы уезжаете?

— В пять часов утра, в Булонь. Никто еще не знает об этом.

Мы сидели прямо на ковре.

— Ну и что, ты огорчена? — спросил он.

— Мне грустно…

— Нет, ничего ты не чувствуешь. Он положил руку на мою грудь против сердца и сказал гневно и нежно:

— В этом сердце ничего нет для меня (его подлинные слова).Я молчала в мучительном оцепенении.

Мы сидели на ковре перед камином, и я глядела на подставку для дров и пляшущие язычки огня. Две большие слезы скатились из моих глаз на грудь; Консул поцеловал их и выпил, с такой нежностью. Увы! Как рассказать об этом? Но это правда.

Я была тронута до глубины сердца этим доказательством любви, и страстные рыдания вырвались из моей груди. Как Вам рассказать? Мои искренние слезы привели его в восторженное исступление. Попроси я у него в эту минуту Тюильри, он подарил бы мне его. Он смеялся, играл со мной, заставил меня ловить себя. Убегая, он влез на лестницу, которая стояла у библиотеки, чтобы брать книги с верхних полок, — маленькая легкая лестница на колесиках. Расшалившись, я покатила ее через всю комнату, а он смеялся и кричал:

— Ты ушибешь меня! Я упаду! В этот вечер Консул положил мне на грудь большой пакет банковских билетов.

— Бог мой! Зачем Вы мне это даете?

— Я не хочу, чтобы моя Жоржина в мое отсутствие нуждалась, (Его подлинные слова.)

Там было сорок миллионов франков! (Двенадцать миллионов наших старых франков.)

После возвращения из Булони Бонапарт снова наслаждался восхитительным перламутровым телом юной актрисы, и их связь ничем не омрачалась до одного происшествия, которое вызвало скандал в Тюильри,

Хотя говорят, что Первый Консул мог силой своей воли регулировать бурные порывы своего сладострастия, у него произошел нервный криз — некоторые говорят, что это был припадок эпилепсии — и он потерял сознание в объятиях актрисы, которая сочла его мертвым. М-ль Жорж стала звонить; побежала за врачами; шум донесся до Жозефины. Она надела пеньюар и, кинувшись в спальню супруга, нашла его без чувств в объятиях голой м-ль Жорж. Когда больной пришел в сознание, он увидел у своего изголовья супругу и любовницу. Это привело его в такую ярость, что он снова лишился чувств. Дрожащую актрису выставили из дворца. Он никогда не простил ей скандала, который произошел по ее вине.

Очевидно, даже страстная и нежная фаворитка должна быть к тому же наделена изрядным хладнокровием.

Итак, Бонапарт выставил из своей постели чрезмерно чувствительную м-ль Жорж. Необходима была замена. Долго искать не пришлось.

В труппе Комеди Франсез выступала, под псевдонимом Дюшенуа, Катерина-Жозефина Раффен, бойкая резвушка с пылким взором, ставшая главной соперницей Жоржины. Их «малая война» на сцене возбуждала страсти парижан. Каждая имела многочисленных сторонников, и журналисты называли приверженцев Жоржины — «жоржианцами», а поклонников Дюшенуа — «каркассианцами» — «любителями костей» (м-ль была очень худа). Была даже сложена песенка:

Две актрисы хороши

В Комеди Франсез на сцене.

Обе служат преусердно

Несравненной Мельпомене.

Их поклонников орава

Спорит, чья же ярче слава.

А нужно ль копья нам ломать?

Будем сей вопрос решать

Лишь на благо Мельпомене:

Одной — овации, другой — кровать.

Овации предназначались Дюшенуа, но так как Бонапарт расстался с полнотелой Жоржиной, он не мог последовать благому совету автора песенки и пожелал иметь в своей постели худощавую актрису.

Однажды вечером, посмотрев м-ль Дюшенуа на сцене, он решил познакомиться с ней основательнее и послал за нею Констана.

Актриса не заставила себя упрашивать. Она надела сногсшибательное белье, элегантное платье и скользнула в карету, ожидавшую у дверей.

— Вы думаете, что он обнимет меня? — спрашивала актриса.

— Ну, а как же, и это будет далеко не все, — удачно ответил сдержанный, уклончивый, но галантный Кон-стан.

В Тюильри камердинер провел м-ль Дюшенуа в потайную комнату и сообщил о ее прибытии Первому Консулу. Тот, окруженный советниками, не оторвался от работы.

— Пусть ждет, — коротко бросил он. Через полчаса молодая женщина забеспокоилась и послала Констана напомнить хозяину, что она здесь.

— Пусть раздевается, — приказал Бонапарт.