— Монтескье.

— А! Это действительно славное имя.

Молодая женщина думает, что император иронизирует, и лепечет:

— Он был честный гражданин…

— Да нет же! Он был великий человек.

Потом Наполеон оборачивается к соседке мадам де Монтескье и презрительно роняет:

— До чего ж глупа эта женщина! Она и не слыхала о своем однофамильце…

* * *

Несмотря на такое хамское обращение, дворцовых дам по-прежнему при мысли об императоре охватывала любовная дрожь.

Наконец, Наполеон выбрал себе любовницу в этом влюбленном «женском эскадроне». Мадам Дюшатель, жена государственного советника и генерального директора, обладала пылким темпераментом, которому муж, по своему возрасту, уже не мог соответствовать. Поэтому она легко уступала домогательствам других мужчин. Она была очень красива. Герцогиня д'Абрантес пишет, что «во взгляде ее огромных продолговатых синих глаз с густейшими ресницами было непобедимое очарование… эти глаза могли выражать все, что она желала, — кроме искренности, потому что скрытность была основой ее характера и поведения…»

На первом же свидании в маленькой потайной спальне при кабинете императора мадам Дюшатель и Наполеон поняли, что они созданы друг для друга и для великих подвигов в любовных битвах. Первый постельный опыт несомненно, был счастливым предзнаменованием блистательного будущего.

Но ревнивая Жозефина уже почувствовала свою новую беду и, как сообщает нам Жозеф Тюркен, «мобилизовала весь свой штат шпионов, чтобы уличить супруга в измене».

Наполеон, осведомленный о ее намерениях полицией, решил не подвергать новую любовницу опасности быть застигнутой в коридорах Тюильри в неурочные часы. Он сам вечером крался босиком в ее комнату.

Послушаем Констана:

"Каждый вечер император выжидал, пока все во дворце заснут, и крался переходами в комнату мадам Дюшатель, в кальсонах, без чулок и туфель. Однажды он так задержался, что это грозило скандалом. После этого я, по распоряжению императора, стал договариваться с горничной мадам Дюшатель, что она время от времени будет напоминать своей госпоже, который теперь час.

Тем не менее случилось так, что взволнованный император, возвратившись к себе, рассказал мне, что наткнулся у дверей потайной комнаты на горничную императрицы. Кляня любопытство женского пола, он послал меня к юной шпионке из «вражеского лагеря» с приказом держать язык за зубами и не попадаться ему более на пути, не то она будет выставлена из дворца. Я добавил к этим угрозам более мягкое средство увещевания — ведь молчание можно и купить — и чтобы то ни было, страх или благодарность, но любопытная служанка не проболталась".

Несмотря на все предосторожности, Жозефина вскоре получила доказательства измены и закатила страшный скандал, которым наслаждался весь Двор.

* * *

Маршал Бертье давал вечер, на который были приглашены император и императрица. Наполеон, желая усыпить подозрения Жозефины, был с ней необычно предупредителен и галантен. Результат был обратным — она встревожилась, и с поджатыми губами искоса внимательно следила за ним. Когда он подал ей тарелку, взяв ее из рук пажа, тревога ее усилилась. «Она по опыту знала, — сообщает нам Фавр, — что за подчеркнутым проявлением нежных чувств к жене скрывается похотливая тяга к какой-то новой юбке».

Она не ошиблась. Император, обойдя вокруг стола, остановился между мадам Жюно и мадам Дюшатель, которые протягивали руки к блюду с оливками.

Императрица, не спускавшая глаз с Наполеона, увидела, как он схватил блюдо и подал мадам Дюшателъ со словами:

— Но лучше бы Вам не есть оливки вечером, это вредно!

Заметив мрачный подозрительный взгляд Жозефины, Наполеон обратился к другой соседке, но и ей невольно высказал свое чувство к мадам Дюшатель:

— А Вы, мадам Жюно, не едите оливок? Вы поступаете правильно… и даже вдвойне правильно… Вы правы и в том, что не подражаете мадам Дюшатель — она ведь неподражаема.

Услышав этот комплимент, мадам Дюшатель вспыхнула румянцем; императрица заметила ее волнение. На следующий день она пригласила мадам Жюно на завтрак и стала расспрашивать, о чем говорил Наполеон с нею и ее соседкой на обеде у Бертье.

— Император был очень весел. О чем он говорил с Вами, наверное, о предстоящем отъезде в Испанию?

— Да, мадам, он говорил мне, что француженка должна быть особенно элегантной в чужой стране, и хвалил мои туалеты.

— Ас мадам Дюшатель он тоже говорил о туалетах? — спросила Жозефина притворно-равнодушным тоном.

— Нет, мадам, насколько я могу припомнить, он говорил ей, что вечером вредно есть оливки. Жозефина язвительно рассмеялась:

— Если уж он взялся давать ей советы, то должен был сказать еще, что смешно изображать из себя Роклану, имея такой длинный нос!

Потом она порывисто отошла к камину и, взяв в руки только что напечатанную книгу мадам де Жанлис о мадемуазель де Лавальер, показала ее мадам Жюно:

— Вот книга, которая вскружила головы костлявым блондинкам! Они все уверены, что станут фаворитками! Как бы не так!

Бедняжке мадам Жюно пришлось выслушать за завтраком немало сетований и признаний. Императрица стонала, скрипела зубами, пронзительно бранила соперницу и строила планы мщения, а за десертом разразилась рыданиями:

— Подумать только, всего десять дней назад император приходил ко мне в спальню. Какую мы провели чудесную ночь… Он был нежен и пылок, словно молодой лейтенантик!

И она без всякого стеснения подробно рассказала о том, что выделывал Наполеон в кровати и даже на прикроватном ковре.

Мадам Жюно слушала с раскрытым ртом, не упуская ни одной пикантной детали; впоследствии, рассказывая об этой сцене, она потрясла салоны Лиссабона.

Но вошел император, и мадам Жюно ретировалась. чтобы не быть свидетельницей ссоры. Супруги остались наедине.

Жозефина швырнула на пол тарелку и, воздев руки к небу, запричитала, что она — несчастнейшая женщина в мире. Эта фальшиво пропетая старая ария взбесила Наполеона. Властным жестом он призвал ее к молчанию.

— Вы должны подчиняться мне во всем. На все Ваши жалобы я отвечаю: «Я — это я». Я — господин мира, и не подчиняюсь никому.

После этого он разбил несколько тарелок, один графин, разорвал скатерть и выбежал из комнаты.

Эта сцен" ничего не дала Жозефине — она не получила доказательства того, что мадам Дюшатель — любовница ее супруга.

Оставшись одна и поразмыслив, она пришла к выводу, что вряд ли можно счесть доказательством адюльтера совет не есть за ужином оливок. Когда Жозефине принесли шоколад, она пыталась придать этой фразе игривый смысл.

До вечера она строила планы, как застать императора на месте преступления! Но, поскольку методичность и целеустремленность были чужды ее характеру, она задремала на канапе, так ничего и не придумав.

Вечером в гостиной императрицы Наполеон спокойно сел за карточный стол и выбрал своими партнершами мадам Мюрат, мадам де Ремюза и мадам Дюшатель.

Жозефина, расположившаяся в кресле на другом конце гостиной, следила за ним с плохо скрытым раздражением,

А Наполеои был весел и развлекал своих дам и себя самого шутливой лекцией о любовном ослеплении, высказывая неожиданные мысли и развивая оригинальные теории.

От любви он перешел к ревности и нарисовал портрет ревнивицы, в котором настолько легко было узнать Жозефину, что смущенные слушатели замолкли и только переглядывались между собой. В полной тишине, наступившей в гостиной, раздался стук кресла: жестоко уязвленная Жозефина порывисто встала и удалилась в свои покои.

Несколько дней Жозефина диктовала мадам Ремюза ядовитые анонимные письма, которая не отсылала их, а тайком разрывала. Потом она установила наблюдение за маленьким домиком на Вдовьей Аллее.

Об этом узнал Наполеон.

Рассвирепев, он вызвал мадам Ремюза и накричал на нее как на девчонку:

— Если Вы не одобряете поведения императрицы по отношению ко мне, то почему же Вы не удержите ее от этих выходок? Она окружила меня шпионами, унизив этим нас обоих и дав пищу злым языкам.

Императрица думает, что я влюблен и содержу фаворитку. Она ошибается во мне! Любовь — не для моего характера. Политика поглощает меня целиком. Я не допущу, чтобы женщины правили моим двором. Женщины нанесли ущерб Генриху IV, Людовику XIV. Но мое дело, моя судьба серьезней судьбы этих государей. И французы в наши дни слишком серьезны, чтобы извинить своему монарху любовные связи и титулованных метресс.

Отпустив после этого внушения мадам Ремюза, Наполеон отправился в спальню мадам Дюшатель, которая, уже раздевшись, ожидала его в постели, чтобы вкусить с ним скромные радости «безлюбовной связи».

Наконец-то в Сен-Клу Жозефине удалось получить убедительное доказательство.

Она увидела, как мадам Дюшатель выскользнула из гостиной, где собралось вокруг императрицы многочисленное общество. Прошло десять минут, молодая женщина не возвращалась. Дрожа от ревности, императрица наклонилась к мадам Ремюза:

— Я должна убедиться, верны ли мои подозрения. Останьтесь в этом салоне, если обо мне будут спрашивать, скажите, что меня вызвал император.

Она вернулась через четверть часа совершенно расстроенная и велела мадам Ремюза уйти вместе с ней из гостиной. В своих покоях она закрыла дверь за подругой и зарыдала; это был взрыв отчаяния.

— Все кончено! Я искала императора в его кабинете, там его не было; тогда я поднялась по потайной лестнице в маленькую комнату, но дверь была заперта, я услышала голоса Бонапарта и мадам Дюшатель. Я стала стучать в дверь и кричать, называя их по именам. Я застала их врасплох, хотя они мне долго не открывали, положение, в котором я их застала, устраняло малейшие сомнения. Я знаю, что должна была бы сдержаться, но я разразилась упреками. Мадам Дюшатель заплакала, Бонапарт разъярился. Я едва ускользнула от него. Я и сейчас дрожу и боюсь, что меня еще ждет ужасная сцена.

Мадам Ремюза решилась дать императрице совет:

— Вернитесь к его Высочеству, — сказала она, — и своей нежностью смягчите его гнев…

Императрица повиновалась. Взволнованная мадам Ремэтза вернулась в гостиную, перед ней входила мадам Дюшатель с горящим лицом и встревоженным — взглядом.

Вдруг в гостиной все замолкли, прислушиваясь. Голос императора как глухие раскаты грома, пронзи-. тельные крики императрицы. Питом раздался звук ударов, пощечин, треск ломающейся мебели — стало ясно, что гроза, которая назревала несколько недель, разразилась.

Мертвенно-бледная мадам Дюшатель попросила подать ей карету и уехала в Париж. Прочие гости остались ночевать в Сен-Клу, восторженно обсуждая подробности скандала, о котором когда-нибудь они смогут рассказывать своим внукам.

* * *

После этого инцидента жизнь во дворце превратилась в ад: Мюраты защищали мадам Дюшатель, супруги Ремюза поддерживали Жозефину, мать императора принимала то одну, то другую сторону. Сестры императора, не скупясь, поливали грязью обеих женщин. Двор был окутан плотным туманом интриги.

Принцы подслушивали у дверей, герцогини сплетничали как привратницы, маршалы проводили дни за обсуждением пересудов в прихожих. Сам Наполеон отложил своя планы нападения на Англию, чтобы разбить несколько китайских ваз в покоях императрицы.

Посреди этой суматохи торжествовала свою победу мадам Дюшатель. Император, не желая потерять тайную любовницу, совершал ради нее самые экстравагантные поступки, ведя себя словно школьник.

Однажды вечером он прогуливался с ней в Вильер, рядом с имением Мюрата; их сопровождал Дюрок. Вдали появился прохожий; Наполеон, перепуганный мыслью о том, что его застанут в обществе любовницы, взобрался на стену и соскочил в сад «с такой высоты, — рассказывает нам королева Гортензия, — что мог бы сломать ногу».

Мы никогда не догадались бы о мальчишестве в характере Наполеона, прочитав солидные исследования историков его эпохи, например, Малле и Исаака.

В конце февраля Наполеон провел несколько дней в Мальмезоне с женой, метрессой и Двором. Он вел себя с полной непринужденностью.

Послушаем мадам Ремюза:

«Император, ко всеобщему изумлению, прогуливался в парке с мадам Дюшатель и юной мадам Савари, почти не занимаясь делами. Императрица заливалась слезами, укрывшись в своих покоях. У нее не было более сил устраивать сцены, но ее печаль растрогала ее супруга».

Наполеон отдалился от мадам Дюшатель, но действительной причиной было не горестное состояние супруги, а амбиции, которые начала проявлять любовница.

— Моя подлинная метресса, — говорил он, — это Власть. — Я испытал много бед, чтобы завоевать ее, я не позволю отнять ее у меня, и не желаю делить ее с кем-либо, я всегда буду единственным ее господином.

А ведь он «чувствовал, что его хотят прибрать к рукам» (слова Фредерика Массона). Правда, дама, достаточно умная и опекаемая умными советчиками, ничего для себя не просила. Доходя почти что до маккиавелистской изощренности, она отказывалась даже от подарков щедрого любовника,