Воспользовавшись тем, что Мария Валевская оплакивала участь Польши, затворившись в своей комнате, Наполеон приказал привезти к себе маленькую австриячку, раздел ее, уложил в постель и стал обучать некоторым гимнастическим приемам, которые почему-то не описал в своем неплохом трактате о физической гимнастике лейтенант флота Эбер.

Юная Ева была на редкость наивна. Новые для нее игры доставили ей искреннее удовольствие, но все же она спросила:

— А полезно ли это для здоровья?

— Исключительно полезно! — ответил Наполеон тем уверенным тоном, который помогал ему безотказно во всех случаях жизни.

После этого заявления он энергичным жестом вернул мадемуазель в прежнюю позицию и урок физкультуры был продолжен.

Эти уроки действительно принесли пользу Еве Краус. Через несколько дней у нее ярко заблестели глазки, через несколько недель в ее манерах появилась уверенность в себе, а через несколько месяцев заметно округлилась ее талия.

Так Наполеон, который долго сомневался в своей способности иметь детей, за короткий срок наградил ими двух молодых женщин. Он был весьма этим доволен [62].

Интерес к белокурой Еве не препятствовал императору выказывать нежность Жозефине, осведомляться о здоровье Элеоноры Денюэль и ее ребенка, маленького Леона, писать Гортензии, которая только что родила (от неизвестного отца) будущего Наполеона III, распределять среди прежних любовниц крупные суммы денег и ворковать как голубок с Марией Валевской, как если бы она была для него единственной женщиной.

Состояние юной графини, женщины хрупкого сложения, беспокоило Наполеона. В конце сентября он вызвал в Шенбрунн для осмотра Марии своего врача Корвисара, с которым он обращался любезно, хоть в глубине души считал его шарлатаном. Врач надел очки, засопел и прижался глазом к «естеству» графини. Наполеон мигом призвал его к порядку:

— Ну?!

Врач поднял голову, поправил галстук и сказал;

— Мадам Валевская беременна…

Наполеон грозно нахмурился.

— Я знаю! — проворчал он. — А когда она родит?

Врач поднял брови, наморщил лоб и смиренно попросил разрешения произвести дополнительное обследование.

Он принял строгий вид, будто бы не находя никакой, приятности для себя в этой операции, и ввел два пальца в то место, к которому только что прижимался глазок.

Через три минуты Наполеон, который не любил давать взаймы — и это был далеко не самый крупный его недостаток, — потерял терпение и крикнул:

— Ну, хватит!

Врач выпрямился с побагровевшим лицом:

— Через шесть или семь месяцев, сир!

Наполеон хотел бы еще узнать, благополучно ли пройдут роды, но воздержался от этого вопроса. Ведь трудно было бы предугадать, что захочет ввести врач для третьего обследования.

* * *

Дня через три Корвисар попросил разрешения уехать. Наполеон разволновался:

— Как? Разве Вам здесь наскучило?

— Конечно, нет, сир, — ответил врач, — но я предпочитаю Париж Шенбрунну.

Раздосадованный Наполеон искал способа заставить Корвнсара остаться; ему пришла в голову заманчивая, на его взгляд, мысль, и он ее высказал:

— Останьтесь! — сказал он. — Я дам большое сражение и вы увидите много интересного. Врач скорчил гримасу:

— Нет, нет, сир! Благодарю Вас, но я совсем не любопытен.

Наполеон отомстил врачу прелестной репликой:

— Ах, Вы, ротозей, такое зрелище упустите. Видно, вам не терпится прикончить в Париже еще дюжину-другую своих пациентов!

Корвисар уехал во Францию, а Наполеон, в котором беременности Евы и Марии усилили нетерпеливое желание испытать отцовские радости в законном браке, решил ускорить развод с Жозефиной. Для начала он отправил мажордому в Фонтенбло короткую депешу с приказанием немедленно замуровать дверь, соединяющую покои императора и Жозефины.

Потом он распорядился, чтобы Коленкур, французский посол в Санкт-Петербурге, активизировал переговоры о браке с царской сестрой. Чтобы усыпить подозрения Жозефины, он послал ей нежную и неискреннюю записочку:

«Я счастлив буду увидеть тебя снова, жду этот миг с нетерпением».

* * *

12 октября во время парада юноша по имени Фредерик Стапс попытался убить Наполеона ударом ножа, направленным в сердце. Покушение не удалось благодаря быстрой реакции стоявшего рядом с императором генерала Раппа, который отвел нож.

При этой сцене присутствовала Мария; ей стало дурно, опасались за будущего принца Валевского.

— После таких волнений, — сказал ей император, — ты должна вдохнуть целительный воздух своей родины. Молодая женщина расстроилась.

— К тому же, — добавил Наполеон, — будущему графу Валевскому подобает родиться в Польше. Самое время вернуться…

И не обращая внимания на слезы Марии, он обнял ее, усадил в карету и отправил в Польшу.

На следующий день он подписал Венский договор, по которому Австрия теряла Галицию и Иллирийские провинции, сел в карету и возвратился во Францию.

26 октября он уже был в Фонтенбло. Его сестра Полина, восхищенная участью двери между покоями императора и императрицы, пыталась ускорить развод с Жозефиной, найдя императору новую любовницу. Ее вы-; бор пал на пухленькую белокурую пьемонтку с порочным личиком, очень привлекательную. Кристина Матис, жена графа Сципиона Матис де Бра де Каччиорна, была одной из придворных дам принцессы Боргезе. Посреди надоевших или малопривлекательных вертлявых задниц многочисленных дворцовых красоток ее пышные, радующие взгляд ягодицы привлекали дамских угодников.

Увидев эту аппетитную полноту, Наполеон отмахнулся от своих забот и снова ринулся в сентиментальную авантюру.

* * *

Уже десять лет Наполеон одним словцом приводил мужчин к победе, одним взглядом приводил женщин к поражению. Он привык, что и слово, и взгляд всегда действуют безотказно. В данном случае он обманулся. Кристина Матис казалась нечувствительной к его взгляду.

Белокурая пьемонтка, не желая быть принятой за обычную шлюху, решила поломаться, прежде чем сдать свою крепость.

Обескураженный император в нетерпеливом желании насладиться округлыми прелестями обратился за помощью к сестре. Полина вызвала юную мятежницу и отчитала ее; эту проповедь стоит процитировать:

— Разве Вам не известно, мадам, что не положено говорить императору «нет»? И даже я, его сестра, если он скажет: «Я желаю!» — отвечу: «Сир, я повинуюсь воле Вашего Величества».

Выслушав это необычайное нравоучение, Кристина все же не уступила немедля. Наполеон нервничал, терял работоспособность. Отмахнувшись от своих министров, от охваченной волнениями Европы, от Испании, где гибли французские солдаты, он целые дни проводил на охоте, а вечером, возвратившись в замок, строчил пламенные послания, которые гвардеец немедленно относил Кристине. Наконец, сумев показать императору «разницу между приличной женщиной и девкой», юная графиня приняла его предложение.

Когда она оказалась в спальне Наполеона, он в один миг раздел ее, бросил на постель и соединил ее со своей собственной славной судьбой весьма энергичным и мощным средством связи.

* * *

После этой победы император, успокоившись, вернулся к своим делам. Твердо решившись на развод, не общаясь с Жозефиной, которая проливала слезы с того дня, как обнаружила замурованную дверь, он отправил шифрованную депешу Коленкуру.

"Господин посол… Император решился наконец на развод… Император говорил о своем разводе в Эрфурте с императором Александром, которому надо напомнить, что он обещал выдать за императора свою сестру, принцессу Анну. Император желает, чтобы Вы обговорили этот вопрос с императором Александром, действуя прямо, без обиняков.

Вы должны доставить нам сведения об этой принцессе, особенно сроки, в которые она созреет для материнства".

В ожидании ответа от Александра, уверенный в его согласии император все более отстранялся от Жозефины и встречался с ней только за обедом. 14 ноября он вернулся в Париж в сопровождении Кристины, которая по-прежнему дарила ему восхитительные ночи, и императрицы, удрученный вид которой поражал придворных.

Две недели он медлил с решительным объяснением. Наконец, 30 ноября в конце обеда он объявил той, которую некогда так любил, что он намерен ее покинуть. Жозефина вскрикнула и упала на ковер в нервном припадке. О том, что произошло далее, рассказывают по-разному; поэтому я предоставлю слово месье де Боссе, свидетелю этой необычайной сцены:

«Я дежурил в Тюильри с понедельника, 27 ноября. В этот день, а также в последующий вторник и среду, я заметил искаженное лицо императрицы и молчаливую сдержанность в поведении императора. Изредка он нарушал молчание за обедом двумя-тремя вопросами, не обращая внимания на то, что ему отвечали. Обед в эти дни заканчивался в десять минут».

Потом Боссе переходит к описанию вечера 30 ноября. "Их величества сели за стол. На Жозефине была большая белая шляпа с лентами, завязанными под подбородком, частично скрывавшая ее лицо. Тем не менее я увидел, что она заплакана и сейчас с трудом удерживает слезы. Она показалась мне воплощением боли и отчаяния.

За столом в этот день царило безмолвие. Единственные слова, которые произнес Наполеон, обращаясь ко мне:

— Какая сегодня погода?

Задав этот вопрос, он вышел из столовой в гостиную;

Жозефина последовала за ним. Подали кофе; император взял чашку и знаком отослал всех из комнаты. Я немедленно вышел. Обуреваемый грустными мыслями, я сел в углу столовой в кресле, наблюдая за лакеями, которые убирали со стола. Вдруг из гостиной раздались крики императрицы Жозефины…

Один из слуг бросился к двери, но я не дал ему ее открыть. Я еще стоял у двери, когда император открыл ее сам и живо сказал мне:

— Войдите, Боссе, и закройте дверь.

Я вошел в гостиную и увидел лежащую навзничь на ковре императрицу, испускающую крики и душераздирающие стоны.

— Нет, я не переживу этого, — повторяла несчастная.

Наполеон спросил меня:

— Вы достаточно сильны, чтобы взять Жозефину на руки и отнести ее по внутренней лестнице в ее покои, где ей окажут помощь?

Я повиновался. Я приподнял ее и, с помощью императора, взял на руки, а он взял со стола канделябр и открыл дверь в небольшую неосвещенную комнату, из которой был выход на потайную лестницу. Наполеон встал с канделябром в руке на первой ступеньке, а я осторожно начал спускаться; тогда Наполеон позвал слугу, дежурившего круглые сутки у другой потайной двери гостиной, которая тоже выходила на эту лестницу; он передал слуге канделябр, в котором уже не было необходимости, так как мы достигли освещенной части лестницы. Наполеон приказал слуге идти впереди, а сам пошел следом за мной, придерживая ноги Жозефины. Был момент, когда я, задев своей шпагой стенку узкого прохода, споткнулся, и мы чуть не упали, но все обошлось благополучно. Мы вошли в спальню и положили драгоценную ношу на турецкий диван.

Император дернул звонок, вызывая горничных императрицы.

Когда в гостиной я взял императрицу на руки, она перестала плакать. Я решил, что она потеряла сознание, но, очевидно, лишь на несколько секунд. Когда я оступился, я вынужден был сжать ее сильнее, чтобы не уронить; ее голова лежала на моем правом плече, и вдруг она сказала, не открывая глаз:

— Вы прижимаете меня слишком сильно.

Я понял, что она уже не в обмороке.

Во время всей этой сцены внимание мое было приковано к Жозефине, и я не смотрел на Наполеона. Когда Жозефину окружили горничные, Наполеон прошел в маленькую гостиную, я последовал за ним. Он был в таком волнении, что начал изливаться мне, и я узнал причину того, что только что произошло на моих глазах.

— Интересы Франции и моей династии заставляют меня пренебречь сердечной привязанностью. Развод — суровый долг для меня. Три дня назад Гортензия сообщила Жозефине о моем решении разойтись с ней. Я думал, что у нее стойкий характер, и не ждал такой сцены; тем более я огорчен сейчас. Я жалею ее всей душой…

Слова вырывались с трудом, взволнованный голос замирал в конце каждой фразы, он тяжело дышал… Изливаться мне, настолько удаленному от него, — да, он действительно был вне себя. Вся эта сцена длилась не больше восьми минут.

Наполеон послал за доктором Корвисаром, королевой Гортензией, за Камбасере и Фуше. Прежде чем подняться к себе, он справился о состоянии Жозефины, которая уже немного успокоилась.

Я последовал за ним и, войдя в столовую, увидел на ковре свою шляпу, которую я снял и бросил, прежде чем взять на руки Жозефину. Чтобы избежать расспросов и комментариев, я сказал пажам и привратникам, что у императрицы был сильный нервный припадок" [63].

Это необычайное свидетельство доказывает, что Жозефина лгала до самого последнего эпизода своей жизни с Наполеоном.

После того, как любовь ее к нему иссякла, после многочисленных измен, когда, пренебрегая своим саном и возрастом, она то и дело награждала его рогами на глазах у всего Парижа, она исполнила комедию, изображая великую скорбь. Когда упал занавес этой истории, он скрыл игру, полную фальши. Бедный, наивный император!