Симона Элькелес - Нарушай правила

– Прекрати! Уже до крови расчесала.

Он почему-то держится на расстоянии. Неужели не успел он высадить меня в «Элит», как чувства ко мне испарились? Надо во что бы то ни стало вытащить их на поверхность, напомнить ему, как прекрасно нам было в палатке. Мысли путаются, а зуд только ухудшает дело. Мне полагается сердиться на Дерека за то, что он наврал про футбол, но в то же время я во что бы то ни стало должна влюбить его в себя, чтобы заставить снова взяться за игру в мяч. Мои настоящие чувства сейчас на втором плане, потому что если принять их во внимание, то меня просто разорвет пополам.

Я Дереку нравлюсь, но насколько? Он очень старается не приближаться и не признает, что у нас было нечто большее, чем интрижка на одну ночь, – такое, из чего может вырасти что-то огромное. Я извиваюсь у него в руках.

– Чешется по-прежнему.

Он бросает взгляд на шею и грудь.

– Терпи, бенадрил скоро подействует, – говорит он.

– Не люблю терпеть, – чуть ли не со стоном раздраженно отвечаю я.

– Я знаю. – Он отпускает мои руки. – Давай я помогу. Сама ты уже натворила дел… У тебя вся шея расцарапана. Люди подумают, что на тебя напали.

– Устранить зуд можно, лишь почесав нужное место.

– Ну да, сделать кожу еще более воспаленной можно, лишь расчесывая ее проклятыми ногтями. Если обещаешь не двигаться, я помогу.

– А что ты будешь делать?

– Опусти руки и доверься мне.

Доверие. Опять это жуткое слово.

– Ну правда, очень чешется. Тебе не понять, ведь у тебя нет аллергии на фиолетовую глазурь.

– Тс-с. Слишком много говоришь. Закрой глаза.

– Нет уж.

– Какая упрямая.

– Благодарю.

– Это не было комплиментом.

Я поедаю Дерека взглядом, но, когда зуд усиливается, сдаюсь и терпеливо уповаю на его помощь. Он медленно и ритмично берется водить кончиками пальцев по моей шее, отчего на коже покалывание, а не зуд, и у меня просто дух захватывает. Откинув голову назад и закрыв глаза, я даю ему полную свободу.

– Вот сейчас ты напоминаешь кошку, – басит он.

Он водит по линии подбородка, очерчивает шею, грудь… легко подныривая под декольтированное платье, и снова перемещается выше. Его пальцы будто ласкают, в голове пустота, вокруг все плывет, и я, вытянув руки, чтобы сохранить равновесие, хватаюсь за него. Чувственные прикосновения его пальцев запускают у меня в венах крошечные вспышки электричества.

– М-м-м, – стоном отвечаю я.

Пальцы замирают у плеч и начинают свое движение сначала.

– Милашка, ты как-то чрезмерно наслаждаешься процессом.

– Вот именно, так что не останавливайся, ковбой.

Смех у него здоровый и искренний, как и он сам.

– Да, мэм, – говорит он с мощным южным акцентом.

А спустя некоторое время я чувствую, как нежные прикосновения пальцев сменились нежными прикосновениями его теплых губ. Его дыхание приглушает неприятные ощущения на коже, и зуд уменьшается. У меня внутри бушует пожар, и я притягиваю его к себе.

– Что это вы тут делаете? – В дверях слышится бабушкин голос.

Резко отпрянув, я теряю равновесие, но сильные руки Дерека уверенно подхватывают меня. И как мы это объясним? Она же не слепая. Глаза были закрыты у меня, а не у миссис Уортингтон. Совершенно очевидно, что губы Дерека были на моей шее, и я притягивала его еще ближе.

– Я пытался ей помочь, – говорит Дерек.

– Угу, – неубедительно соглашается бабушка. Прищурив глаза, она грозит нам пальцем. – Я не вчера родилась. Нет сомнения, у вас какие-то шуры-муры. Дерек, идем. Там кое-кто собирается уходить. Ты почетный гость, и тебе следует попрощаться. А потом закончишь помогать Эштин.

Дерек осматривает пятна на моих руках и на груди, чтобы убедиться, что они проходят.

– Пойдешь со мной вниз или здесь останешься? Зуд немного утих. Я смотрю в зеркало и морщусь.

Кожа вся в пятнах. Этот вечер идет не так, как хотелось бы. Я была готова играть нечестно, но такого представить себе не могла.

– Наверное, мне стоит уехать в общежитие.

– Нет. Сегодня ты останешься здесь. Утром я отвезу тебя в «Элит». Договорились?

Я бреду в выделенную мне комнату, а Дерек вместе с бабушкой еще целый час прощаются с гостями. На моей кровати лежат вычищенные хоккейный свитер и шорты. Повесив платье, я надеваю свитер и ныряю под пуховое одеяло. Матрас мягкий, как маршмеллоу. Он окутывает меня, когда я, утопая в нем, включаю телевизор.

Первой ко мне стучится бабушка Дерека. Она входит в комнату, элегантная и собранная, несмотря на только что устроенный ею прием человек этак на семьдесят пять, если не сто. Ни один волосок не выбился из прически. Я же наверняка вся растрепанная.

– Спасибо вам за платье. Оно очень красивое.

– Не благодари. Оно твое.

– Что вы, нет, я так не могу.

– Да, можешь, и да, возьмешь. Не спорь с упрямой старухой вроде меня. Бесполезно. – Она наклоняется ко мне, чтобы осмотреть шею. – Как зуд?

– По-моему, гораздо лучше, – говорю я.

Убедившись, что аллергия на фиолетовую глазурь печенья утихла, она опускается на стул возле кровати. Положив ладони на колени, она поднимает на меня глаза, такие же, как у Дерека.

– Итак… я знаю, что между тобой и внуком что-то есть. Может, расскажешь что?

Я выключаю телевизор, чтобы нам ничего не мешало.

– Э-э… Вообще-то сама не знаю. Вам лучше у Дерека спросить.

– Я спрашивала.

– И что он ответил?

– Внук не очень-то покладист, когда дело доходит до нюансов его жизни. Господь с ним.

– Это потому, что ты используешь их против меня, – встревает Дерек, появляясь в комнате. Вместо костюма на нем тренировочные брюки и футболка – такой Дерек мне хорошо знаком.

– Как ты? – Остановившись в ногах, он указывает на мою шею.

– Лучше. Все прошло, только несколько царапин. – Я приподнимаюсь, чтобы было лучше видно.

– Хорошо.

Меня с дикой легкостью засасывает его взгляд, эти глаза, которые намного более красноречивы, чем слова.

– Пойду удостоверюсь, что прислуга наводит порядок и вся еда убрана, – говорит бабушка, поднимаясь со стула и направляясь к выходу. – Дверь не закрывайте.

Когда мы остаемся вдвоем, Дерек приподнимает одеяло.

– Подвинься, я хочу сесть рядом.

– Но бабушка сказала…

– Знаю. Подвинься.

Я так и делаю. Мне приятно, что он здесь, рядом со мной, но хотя физически мы очень близко, умственно бесконечно далеко друг от друга. Я снова включаю телевизор и стараюсь разрядить обстановку.

– Заведу и у себя в комнате телик. Такой класс.

Долгое время мы молчим. Идет фильм, но я не вникаю – присутствие Дерека рядом мешает.

– Ничего у нас не было с той девицей, с которой ты меня сегодня видела, – говорит он. – Она хотела уйти со мной наверх, сбежать с вечеринки, но я не согласился.

– Почему?

Он долго не отвечает. Потом берет пульт и убирает звук. Проводит рукой по волосам. Чуть дыша, я жду, чтобы он ответил. Повернувшись ко мне, он впивается в меня взглядом, глаза в глаза.

– Из-за тебя, – наконец говорит он.

ПЕРВОЕ ПРАВИЛО ФУТБОЛА – не дать противнику понять план игры. А я свой план взял и раскрыл. Допустим, я без остановки думаю о девушке, но это не значит, что я тот парень, который наладит всю ее жизнь.

– Я не хочу сделать тебе больно.

– Все небезразличные мне люди делают мне больно, – говорит она. – Я уже привыкла.

– Но я не собирался становиться одним из них.

– Из-за того, что ты не хочешь связываться ни с кем, кто может испытывать к тебе настоящие чувства? – Эштин чуть кривит губы в беззащитной полуулыбке.

– Послушай, я прошел через всякое дерьмо, которое не могу выкинуть из головы… Пока не могу.

– Дерек, я тоже через дерьмо прошла. Почти всю жизнь только и делала, что разгребала его. – От отчаяния она всплескивает руками. – Мне приходится постоянно за все бороться, а вот ты никогда ни за что не борешься. Как будто все время наказываешь себя за какую-то неизвестную провинность.

– Точно. – С этой независимой девчонкой, играющей в футбол, чья выносливость повыше, чем у большинства парней, мне хочется делиться тем, о чем никогда никому не рассказывал. Вздохнув поглубже, я даю волю накопившемуся и изливаю душу.

– В день смерти мамы мне после уроков позвонила медсестра из больницы. Она сказала, что мама целый день про меня спрашивает. – Я откидываю голову назад и морщусь, потому что вспоминать чертовски больно до сих пор. Я бы все отдал, чтобы повернуть время вспять и прожить тот день заново. – Эштин, первым делом я пошел на тренировку. Футбол был для меня важнее мамы… Важнее всего. Когда я наконец добрался до больницы, ее уже не было в живых.

Два дня спустя я стоял и смотрел, как мамин гроб опускают в землю. Как же я ее подвел. Смерть наступила навсегда, она окончательна. И у меня никогда не будет возможности загладить свою вину перед мамой. После ее смерти я поклялся больше никогда не играть.

– Дерек, ты не виноват, что она умерла. – Эштин кладет ладонь на мою руку, тепло ее пальцев действует успокаивающе. Если бы в тот день у могилы она стояла рядом, я бы не чувствовал себя таким одиноким. А тогда я решил, что если перестать принимать близко к сердцу все и вся, то в конце концов прекратишь что-либо чувствовать. Это работало.

Пока я не встретил Эштин Паркер.

– Все будет хорошо, – говорит она. – Когда-нибудь. – Она забирается глубже под одеяло, кладет голову на огромную подушку, лицом ко мне, и берет меня за руку.

– Ты устала. Хочешь, я пойду?

– Нет. – Эштон не отпускает мою ладонь. Все еще держась за нее, она прикрывает глаза и впадает в дрему.

– К твоему сведению, – бормочет она, засыпая, – моя неделя в футбольном лагере была хуже некуда. Лэндон подговорил остальных, чтобы мне устроили саботаж, но у меня в голове все время крутились твои слова.

– Какие?

– «У тебя получится».

Пятница, тренировочная игра. Я уже на трибуне, сижу и наблюдаю за Эштин. Она понятия не имеет, что я здесь, а я стараюсь быть невидимкой, чтобы не узнали, – на мне темные очки и бейсболка, и сижу я, спрятавшись за группой родителей и за футбольными агентами.

Она сосредоточенно разминается на бровке. В первой четверти Эштин не пробила два филд-гола. Я специально наблюдал за холдерами. При приближении Эштин они наклоняли мяч, чтобы ее удар пришелся под неудобным углом. Многие родителя на трибунах смеялись и громко комментировали, что именно поэтому девочкам не место на футбольном поле.

Чем больше парни ей вредят, тем труднее мне удержаться, чтобы не выбежать на поле и самому не встать холдером – пусть Эштин покажет присутствующим, что достойна своего места здесь. Но ей бы такое не пришлось по вкусу: предпочитает сражаться сама за себя.

Подавшись вперед и уперевшись локтями в колени, я слежу за игрой. Ребята выкладываются, каждый хочет, чтобы его заметили присутствующие среди зрителей агенты. Макнайт – квотербек в команде Эштин. Добротный игрок, понятно, почему его так не хватает команде Фермонта. Но самолюбив и, если его команда пробьет гол, не прочь поглумиться над противниками вместо того, чтобы сосредоточиться на следующей комбинации.

– Дерек! Дерек! – откуда-то сбоку раздается пронзительный женский голос.

Только не это. Умоляю. Все внимание на бабушку, в руках у нее ярко-фиолетовый зонтик от солнца, а сама она как безумная машет мне рукой. На ней фиолетовый брючный костюм, под цвет зонтика. Поначалу я ее не замечаю, надеясь, что она, видя это, удалится. Не тут-то было. Теперь на нее уже смотрят не только с трибун, но и с поля.

– Кто это? – задает вопрос в пространство один из родителей.

– Элизабет Уортингтон, – громким шепотом отвечает мужчина впереди. – Владелица «Уортингтон индастриз». Влиятельная дама. У нее внук здесь тренировался, пока его мать не умерла. Квотербек.

– Ах, как печально.

Так. Я уже стал предметом родительских сплетен. Я весь съеживаюсь, когда бабушка подходит к трибуне.

– Ау, Дерек! – орет она.

Все без исключения, даже агенты, таращат глаза и перешептываются. Уж лучше было мне прийти, нацепив на голову мигалку с флуоресцентной надписью «ДЕРЕК ФИЦПАТРИК». Бабушка, которой нет никакого дела до устроенной ею суматохи, садится рядом со мной.

– Скажи, пожалуйста, почему мне пришлось спрашивать у Гарольда, куда ты утром отправился?

– Потому что я не хотел, чтобы ты явилась сюда, привлекая к себе внимание.

– Чепуха. – Вытянув шею, она обводит глазами поле. – С этой галерки я не вижу Эштин. Где она?