Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва

— Зачем вы вообще затеяли это разговор?

Старый джентльмен покачал головой:

— Если память не изменяет мне, разговор начался совсем по другому поводу, а эта тема возникла уже по ходу его. Мне жаль, если я чем-то расстроил ее, но, с другой стороны, если ей нечего скрывать, зачем расстраиваться? Ты говорил, что знаешь ее уже много лет, не так ли?

— Да, я это говорил.

— И ее муж действительно был хозяином шахты?

— Да. — Мэтью кашлянул и вздернул подбородок. — Да, он был хозяином шахты.

— Что ж, значит, больше об этом и говорить нечего. Мой агент ошибся. Я сообщу ему об этом в первом же письме. А мы с тобой давай забудем об этом неприятном инциденте. Как прошло все в Бунвилле?

— Да ничего особенного. Табун был смешанный, и Пит решил, что не стоит даже торговаться: они все были в довольно плохом состоянии, даже мустанги.

— Ну, раз Пит считает, что они в плохом состоянии, значит так оно и есть. Я поговорю с ним. Увидимся за обедом. — Альваро взял свой стакан, осушил его, поставил на столик и медленно вышел из комнаты, но не через переднюю дверь. Сначала он подошел к накрытому для обеда столу в дальнем конце комнаты, остановился и окинул его взглядом. Протянув руку, подвинул серебряный графинчик на середину стола и затем неторопливо скрылся за портьерой.

Какое-то время Мэтью тупо и неподвижно смотрел на заднюю дверь. Очнувшись, он осмотрел комнату, как будто видел ее впервые: грубые деревянные стены контрастировали с утонченной элегантностью горки с фарфором и серебром на столе. Не менее странно выглядели рядом с ними звериные шкуры, чьи головы свисали со спинки дивана, словно хватая воздух своими оскаленными пастями.

Внезапно его грудь пронзила острая боль. Боль, какую может ощутить человек, потерявший друга или узнавший, что его отец — лжец. В этом было все дело. В каком-то смысле он, Мэтью, стал смотреть на этого старика не как на дядю, а как на отца — он заменил ему человека, которого он, Мэтью, отверг в Англии, и которого даже успел возненавидеть, потому что он взял себе его, Мэтью, любимую девушку. В его голове вдруг мелькнула мысль, характерная для женщин: мужчины жестоки, безжалостны — все мужчины жестоки и безжалостны. В ту же секунду он увидел своего дядю глазами Тилли и содрогнулся. Этот человек сделал попытку разлучить их. Эта попытка не удалась! Скорее всего, он предпримет другие… А что, если он решит предать огласке еще одну тайну — собственную тайну его, Мэтью? Однако он тут же отбросил эту мысль и выскочил прочь из комнаты. Его голова, только что холодная, теперь пылала, как в огне, от одной только мысли, что сейчас вместо того, чтобы сказать Тилли: «Я верю тебе, он действительно что-то замышляет», ему придется сказать: «Будь осторожна с ним. Если мы собираемся жить с ним, необходимо расположить его в нашу пользу».

О Господи! Голова у него просто пылала.

Стоял июль. Нещадно палившее солнце так раскалило землю, что она напоминала готовый вот-вот разразиться извержением вулкан. И Тилли нисколько бы не удивилась, увидев в один из дней рвущиеся из земли огненные языки. Стало белесым лишившееся остатков голубизны небо. Ни на ранчо, ни за его пределами не было заметно никаких признаков жизни. Все вокруг казалось вымершим или погруженным в беспробудный сон. Казалось, общее оцепенение не коснулось только Луизы, рядом с которой в этот знойный день сидела Тилли. Открытое пространство между флигелем Луизы и домом не давало прохлады и не рождало ветерка, здесь просто было не так жарко, как снаружи.

Монотонное движение кресла-качалки, в котором сидела Луиза, начинало действовать Тилли на нервы. Вдобавок она чувствовала, что Луизу что-то сильно тревожит: беспокойство ощущалось и в тоне ее голоса, и в том, как она перескакивала с одной темы на другую. Но Тилли достаточно хорошо изучила Луизу и ни о чем не расспрашивала. Эта женщина всегда предпочитала уклончивые ответы.

— Да разве эта жара! — говорила Луиза. — Не было тебя здесь в сорок девятом. Посмотрела бы я на тебя тогда, когда весь этот обезумевший сброд хлынул за золотом на запад. Они толпами валили в Сан-Антонио, а оттуда, через равнины команчей в забытое богом местечко Эль-Пасо, и по дороге умирали сотнями. Там, где они умирали, там их и зарывали. Убивали их не индейцы, нет не индейцы. Оспа и холера постарались. Досталось и индейцам. Вот только жаль, что мало. Лучше бы все эти негодяи вымерли. Хотя очень многих скосили эти хвори, да еще корь и козлиная болезнь в придачу.

— А что это за козлиная болезнь? — вяло поинтересовалась Тилли.

— Сифилис, вот что. Люди не лучше животных. Или, может быть, животные гораздо честнее и чище людей. Страшно подумать — и солдаты, и рейнджеры, и мексиканская армия, — все старались стереть индейцев с лица земли. Но за дело принялась оспа и почти всех их извела.

— Оспа?

— Да, но это было давно. Я спрашиваю себя, что здесь находят люди, зачем они стремятся сюда? Сколько лет об этом думаю, но так и не могу понять.

— А ты могла бы уехать тогда, давно? — тихо спросила Тилли.

— Не могла, — отрезала Луиза. — У меня не было ни гроша, а из одежды только то, что на мне.

— Но… разве… — Тилли выпрямилась в своем кресле и пристально посмотрела на Луизу. — Ты хочешь сказать, что у тебя вообще ничего нет? А твой отец, разве он не…

— Нет, отец ничего мне не дает, но если бы попросила, то дал бы. Он и ждет, что я его попрошу. Не дождется. Мне от него ничего не нужно, даже савана. Правда, я его уже себе приготовила: белую рубашку с вышивкой. Но все, чем он владеет, до последнего пенса — это все мое, потому что это собственность моей матери. А у него нет ничего, кроме яркой внешности, бойкого языка и так называемого происхождения. Как только он окрутил мать, так сразу прибрал к рукам ее денежки. А потом убил ее, да, убил.

— Нет, этого не может быть, — поморщилась Тилли.

— Да, убил. Если один человек прикрывается другим, как щитом, чтобы спасти свою шкуру — это ничто иное, как настоящее убийство. Я много чего могла бы порассказать тебе. Он ни перед чем не остановится, чтобы получить желаемое. Знаешь, он сейчас такой же воинственный, как индеец на тропе войны, потому что ваш дом строится. И очень хорошо, что строится. Думаю, он вам понадобится, причем очень скоро, и очень сильно.

Тилли порывисто встала и машинально вытерла о платье ставшие вдруг влажными ладони.

— Луиза, ведь тебя что-то тревожит? О чем ты все время думаешь?

— Этого я не могу тебе сказать. Нет. Не спрашивай.

— Меня это как-то касается?

— Отчасти.

— А Мэтью?

— Да, Мэтью. — Луиза тоже встала и долгим взглядом посмотрела на Тилли. — Все будет зависеть от тебя.

— Что будет от меня зависеть? Я должна знать, скажи мне, Луиза.

— Не могу. — Луиза отвела взгляд. — Говорить и объяснять я ничего не буду, но советую тебе быть настороже: он что-то затевает. А человек он опасный. Меня он потерял, а если его еще и Мэтью оставит… Ему даже мысль такая невыносима. Поэтому он все и затеял.

— Пожалуйста, Луиза, — взмолилась Тилли, — скажи, что нам грозит, чего нам ждать? Прошу, скажи.

— Ты скоро все узнаешь сама. Завтра к этому времени, когда приедет фургон, ты все будешь знать.

— Чей фургон? Неужели что-то должно случиться с Мэтью? Он что, отправил его в рейд вместе с другими? — От волнения голос Тилли зазвенел.

— Нет-нет, об этом не беспокойся, — поторопилась уверить ее Луиза. — Мэтью вместе с остальными вернется завтра утром. Но сегодня я хочу, чтобы ты спросила себя, насколько сильно ты любишь Мэтью.

Тилли совсем растерялась. Она оторопело смотрела на маленькую, нищенского вида женщину, не зная, что сказать — приставать с расспросами больше не стоило. Она заранее знала, что это бесполезное занятие. Если Луиза решила молчать, значит не надо надеяться вытянуть из нее хоть слово — она будет искусно маневрировать вокруг да около.

Не говоря больше ни слова, Тилли сняла с крючка свою соломенную шляпу и вышла на солнцепек. Миновав кухню, она вошла в дом через черный ход и вскоре оказалась у дверей своей комнаты.

Кэти с ребенком были наверху и скорее всего спали. У многих это стало привычкой — спать, если представлялось возможным, в самые жаркие часы. Тилли вошла в соседнюю комнату и ополоснула лицо тепловатой водой. Затем села к стоявшему в углу туалетному столику и принялась внимательно разглядывать в зеркале свое отражение. Сквозь загар на ее лице проступала бледность, вокруг глаз обозначились красные круги, мокрые волосы прилипли ко лбу. Она прищурилась, словно с трудом узнавала себя. И действительно, она сильно изменилась за те одиннадцать месяцев, что прошли со дня ее отъезда из Англии. Без сомнения, жизнь в этих малоприветливых краях закалила ее тело и душу. Она научилась ездить верхом и стрелять, позади остался лютый холод зимних ночей, а теперь ей предстояло привыкнуть еще и к убийственному зною. Резкая смена климата определила произошедшие в ней внешние перемены, а вот изменения, затронувшие душу, оказались значительно серьезнее и глубже. Причиной тому стало отношение к ней Альваро Портеза и тот хорошо осознанный страх, который он у нее вызывал. Она прекрасно понимала, что не опасаться такого человека было бы просто глупо. А страх способен поработить человека, способен лишить его воли.

С шестнадцати лет она узнала страх: ее страшили жители деревни и все семейство Макгратов, но страх перед дядей Мэтью перекрыл все другие страхи. Но одновременно в ней зарождалась и сила, способная этому страху противостоять. Тилли казалось, что они со стариком Портезом сошлись в жестоком поединке, наградой за победу в котором был Мэтью. Хотя он и без борьбы безраздельно принадлежал ей. Не проходило и дня, чтобы он не клялся ей в любви. Стоило им лечь в постель, как окружающий мир переставал существовать для них. Они забывали обо всем на свете, и не было ничего сильнее и ярче их страстной, всепоглощающей любви, описать которую не нашлось бы подходящих слов. А утром во время завтрака за одним столом с ними сидел высокий, с характерной внешностью испанца старик, который, казалось, только и ждал удобного случая, чтобы, как клинок, вонзиться между ними.

Но какая напасть поджидала их впереди? Как это сказала Луиза: «Спроси себя, насколько сильно ты любишь Мэтью». Значит Мэтью имел какое-то отношение к грядущей беде. Вероятно, что-то натворил, когда наведывался сюда раньше. Но что именно за поступок он совершил? Что мог он сделать такого, что заставило Луизу усомниться в постоянстве ее, Тилли, чувства к нему. Что за сюрприз ожидает ее, когда станет известна вся правда? Тилли низко и горько опустила голову, мысленно моля Бога, чтобы поступок Мэтью не оказался таким, с которым она не смогла бы примириться.

Ближе к полудню в ворота ранчо шумным потоком влилась группа запыленных и пропотевших всадников, радостным гиканьем и свистом возвещая о своем прибытии. Это был первый случай, когда Тилли не спустилась во двор встретить Мэтью. Она осталась наблюдать за происходящим из окна комнаты, расположенной под самой крышей. Кэти с ребенком были отправлены к Луизе, которая неизменно радовалась их появлению, и которая, как казалось, чувствовала себя свободнее в обществе девушки и ребенка, чем в обществе Тилли.

Грудь Тилли тяжело вздымалась. Больше двух часов провела она в ожидании, сидя скрючившись на полу этой комнатушки, где от пышущей жаром крыши дышать было почти нечем.

За час до этого Тилли в боковое окно увидела маленький караван, состоявший из нескольких повозок. Он появился из-за ближайшего холма и потянулся к дому Диего и Эмилио. Первым ехал крытый фургон с опущенным спереди пологом. Тилли не удалось разглядеть старый или молодой мужчина правил лошадью. Не смогла она разобрать и возраст сидевшей рядом с ним небольшого роста женщины. Следующую повозку тоже покрывал тент, но не так плотно, как первую. Третья повозка с высокими бортами, доверху нагруженная домашним скарбом, напомнила Тилли телеги, какими пользовались фермеры в далекой Англии. Навстречу каравану выбежали дети Эмилио и сын Диего. Ребятишки весело запрыгали вокруг повозок. Затем в поле зрения Тилли появился Мак Макнилл. Он некоторое время наблюдал за приехавшими, затем, не спеша, подошел поздороваться.

Тилли показалось, что между ним и возницей первого фургона возник спор.

И вот теперь вернувшийся с другими мужчинами Мэтью стоял посреди двора и искал ее глазами. Тилли не сомневалась, что он удивлен, поскольку во дворе не обнаружил не только ее, но и своего дядюшку.

Снова Тилли увидела Мака. Хромота мешала ему быстро ходить, но сейчас он почти что бегом приближался к Мэтью. Мужчины о чем-то возбужденно заговорили, и Мэтью сразу ссутулился. Сдернув с головы шляпу, он в сердцах хлопнул ею себя по коленям, поворачиваясь в сторону стоявших в отдалении недавно прибывших повозок. Затем он снова повернулся к Маку, резко склонил голову к плечу и прижал к ней руку, словно от внезапно пронзившей его боли в ухе. Круто повернувшись, он уже хотел рвануться к дому, но Мак остановил его, проявив недюжинную силу — Мэтью и раньше никогда не жаловался на здоровье, а за время пребывания на ранчо он стал еще крепче, не уступая в силе ни одному из местных силачей. К ковбоям, не торопившимся уйти со двора, присоединились Первый, Второй и Третий, на их темнокожих физиономиях и в широко раскрытых глазах застыло напряженное ожидание.