— Какая несправедливость!

— Проклятая маленькая стерва…

— Пожалуй, мне не захочется долго работать у нее.

Тилли снова обвела взглядом всех:

— Ну-ну, успокойтесь, прошу вас. Когда приедет мистер Мэтью, все еще может измениться.

— Ну, не знаю, — отозвался Джимми. — Помнится, он был крутенек: слова лишнего не скажет, только глядит на тебя сверху вниз.

Никто не возразил ему — даже Тилли. Она только попросила Кэти:

— Пойдем, помоги мне собраться. Видимо, воспользоваться каретой мне не разрешат, поэтому, пожалуйста, Артур, отнеси мои вещи в повозку. — Не ожидая ответа, Тилли торопливо вышла из кухни и закрыла за собой обитую зеленым сукном дверь.

Она уже почти миновала холл, когда из дверей гостиной появились Люк и Джон. Все трое одновременно подошли к лестнице. Их глаза встретились. Джон заговорил первым:

— М…м…мне очень жаль, Троттер.

— Да ничего, ничего.

— И мне тоже. Мне тоже очень жаль, Троттер.

Тилли взглянула на Люка, и он добавил:

— Когда приедет Мэтью, может быть все решится иначе.

Ничего не сказав, Тилли только слегка кивнула головой. Мужчины на шаг отступили, чтобы дать ей пройти. Поднявшись по лестнице, она прошла мимо спальни, мимо гардеробной, мимо туалетной в свою комнату. И там, прислонившись к двери, закрыла лицо руками, до боли вдавливая пальцы и ладони в кожу. Но она не заплакала…

Спустя полчаса Тилли была уже одета, но не в черное, и готова к выходу. На ней было сливового цвета пальто с меховым воротником и велюровый капор такого же цвета, отделанный по краю кудрявыми перьями. Спускаясь по лестнице с галереи, Тилли выглядела почтенной леди — хозяйкой дома, собравшейся куда-то с визитом.

Не заходя на кухню, она прошла через холл прямо к входной двери. Во дворе, у подъезда, ее уже ждал Артур с повозкой. Тилли знала, что Фред Лейберн с удовольствием отвез бы ее в экипаже, как делал это многие годы, но теперь ему приходилось думать о своем месте под солнцем, а оно целиком и полностью зависело от новой хозяйки.

Артур помог Тилли взобраться на переднее сиденье, скомандовал лошади: «Нно-о-о!» — и повозка тронулась.

Когда они медленно тащились в сторону большой дороги, Тилли вдруг криво усмехнулась — сквозь сковавшую ее сердце великую печаль пробилась мысль: «По крайней мере, на сей раз тебя выставили из дома не через заднюю дверь».

Артур уже зажег фонари по бокам повозки. Поездка — две мили по большой дороге и еще четверть мили по другой, вбок от нее, узкой и ухабистой — еще не окончилась, а зимние сумерки внезапно сменились полной темнотой, поэтому Тилли едва разглядела маленькие ворота, через которые повозка въехала в такой же маленький дворик перед домом мистера Бургесса.

Не успела Тилли сойти на землю, а старый джентльмен в накинутом на плечи пледе уже распахнул дверь.

— Я ожидал твоего приезда, дорогая, я ожидал! — радостно воскликнул он, кивая гостье.

Она молча сжала протянутую ей руку, а другой рукой подтолкнула учителя внутрь комнаты, к горевшему в камине огню.

После того, как Артур внес в дом две корзины с вещами, плетенный из лыка мешок, деревянный ящик и шляпную коробку, Тилли повернулась к нему.

— Спасибо, Артур. Я… я буду навещать вас, — произнесла она нетвердым, низким от волнения голосом.

Секунду молодой человек смотрел на нее растроганно, потом сказал:

— Мы будем ждать тебя, Тилли. — И уже возле двери кивнул старому учителю: — Всего наилучшего, мистер Бургесс. — Потом, стоя на пороге, он снова взглянул на нее. — Это не конец, Тилли, — хрипло проговорил он. — Еще придет твой день. Придет, вот увидишь. — И, снова кивнув в подтверждение своих слов, Артур пошел к повозке.

Закрыв за ним дверь, Тилли несколько мгновений стояла с опущенной головой, потом шагнула к огню, шагнула туда, где сидел человек, научивший ее всему тому, что она знала: всему, за исключением любви. Впрочем, некоторым образом он научил ее также и этому. — Он частенько говаривал, что на свете существует множество разнообразных видов любви. И когда человек испытывает один какой-то вид любви — не важно, какой, — это почти исключает потребность в других видах.

С первой частью этой своеобразной философии Тилли могла согласиться. Она знала о существовании различных видов любви, но вовсе не считала, что присутствие того или иного из них уменьшает самую главную любовь: ни одно из чувств, испытанных ею до той поры, не уменьшило и не ослабило любви, которая возникла у нее к Марку Сопвиту. Возможно, мистеру Бургессу никогда не довелось ощутить любовь женщины. Единственной любовью, о которой он всегда говорил, была его любовь к литературе, легко угадывавшаяся в облике и этой комнаты, и всего дома.

Тилли уже давно сбилась со счета, сколько раз она приводила в порядок его книги, расставляя их на массивных полках, которые, по ее просьбе, смастерил для старика один из сыновей Бидди, и которые сплошь закрывали собой все четыре стены большой комнаты домика. Правда, когда она вновь заходила навестить своего наставника, книги опять громоздились на полу, на столе и на диване, вывезенном когда-то с разрешения Марка с чердака господского дома.

Мистер Бургесс, не подобрав соскользнувшего с его плеч пледа, помог Тилли снять пальто, приговаривая:

— Посмотри, я накрыл стол к чаю. Видишь, какой я умница? Как знал, что ты приедешь. — Жестом он указал на круглый стол у камина, накрытый белой кружевной скатертью, на которой были расставлены фаянсовые чашки, заварной чайник и кувшинчик с молоком. — А еще у меня есть сдобные булочки, мы их подогреем. Ты, наверное, продрогла, дорогая. Садись, садись. — И учитель попытался усадить ее в кресло, но Тилли, высвободившись, взяла его за руку и тихо сказала:

— Вы сами сядьте, а я позабочусь обо всем.

— Нет-нет.

— Да-да, прошу вас, позвольте мне. Это отвлечет меня от грустных мыслей.

Мистера Бургесса пришлось уговаривать недолго. Угомонившись наконец, старик стал смотреть, как Тилли сняла с себя уличную одежду и потом захлопотала, взяв с огня кипящий чайник, заварила и разлила чай. И лишь когда Тилли, сев напротив, подала ему его чашку, мистер Бургесс произнес:

— Ну?..

И Тилли ответила:

— Ее маленькая светлость получила огромное удовольствие, выставив меня из Мэнора.

Старик воззрился на свою чашку и неторопливо помешал ложечкой чай.

— Должен сказать, мне с трудом верится. Правда, в детстве я замечал в ней некоторые признаки хитрости и тщеславия, но она была такая маленькая, такая крошка, что я говорил себе: она еще дитя. А позже, когда она повзрослела, я наблюдал за ней во время ее приездов в Мэнор: ока не могла смириться с тем фактом, что ее отец испытывает нежные чувства к какой-то другой женщине, а не к ней — единственной… Скажи мне, он оставил тебе что-нибудь?

— Насколько я понимаю, он обеспечил меня: завещал два пакета акций, по пятьсот в каждом.

— Хорошо, хорошо, дорогая. Я рад. А что это за акции?

— Одни — судостроительной компании «Палмер» в Джарроу, другие — Восточно-Индийской торговой компании, кажется, так. Вообще-то я плохо разбираюсь во всем этом. Скорее, вовсе не разбираюсь.

— О, это отлично, дорогая, просто отлично. — Для большей убедительности старик несколько раз кивнул. — Я очень рад. Эти акции дадут тебе возможность жить безбедно. А говорилось ли там еще о чем-нибудь?

— Только о каких-то облигациях, которые он оставил Джону.

— Да уж! — Мистер Бургесс покачал головой. — А ты знала, что дела у него шли туго? Он говорил тебе, что вынужден продавать кое-что, чтобы поддерживать Мэнор в надлежащем состоянии?

У Тилли расширились глаза:

— Нет… Он… он никогда не обсуждал со мной денежные вопросы, да и я с ним тоже.

— Вероятно, еще немного — и ему пришлось бы. Думаю, он намеревался написать Мэтью, чтобы попросить о помощи.

— Неужели?!

— Да. По крайней мере, к такому выводу я пришел. Ты же знаешь, мы с ним часто беседовали — в том числе и о финансовых проблемах. И очень часто — о тебе, дорогая. Он так восхищался тем, как ты вела все хозяйство, причем на какие-то жалкие гроши. И говорил, что само твое присутствие дает ему успокоение и утешение. Нет-нет, пожалуйста, дорогая моя, не надо плакать.

— Нет, я не плачу. — Тилли и правда не плакала — не должна была плакать. Только не сейчас, не здесь. Только потом, когда она окажется наверху, в комнатке под самой крышей, где можно будет заглушить свои рыдания, зарывшись лицом в подушку. «Господи, — мысленно взмолилась она, — пусть сегодня ночью разыграется ураган такой, чтобы мистер Бургесс не услышал меня». Тилли была уверена заранее, что, оставшись одна, не сможет сдержать своей, так долго подавляемой тоски. Она смахнула слезы, глубоко вздохнула, потом, взяв себя в руки, проговорила: — И вас он тоже не забыл.

— Меня? Но что… что он мог оставить мне?

— Пятьдесят книг. Из библиотеки. По вашему выбору.

Старый учитель воздел обе руки и откинул голову назад, словно узрев манну, падающую с небес. Ничто на свете не могло бы доставить ему большего счастья. Глядя на Тилли, он тихо повторил:

— Пятьдесят?

— Да. На ваш выбор.

— Господи, Господи! Какой заботливый… О, он был добр. И доброта его проявлялась столь различными путями… — Старик замолчал. Он мысленно смаковал свою радость — прибавление к его собранию новых драгоценностей, ибо каждая из его книг была драгоценна для него. Потом, наклонившись вперед, так, что шелковистая белая прядь волос упала ему на лоб как раз между бровей, он протянул руку и, коснувшись своими пальцами пальцев молодой женщины, сказал: — Я так рад, что ты пришла ко мне. Я так рад, Тилли.

Немного поколебавшись, она спросила:

— А потом, когда родится ребенок, — что тогда?

— О, тогда! — Старик покачал головой, его лицо озарилось улыбкой, и он заговорил тем поэтическим языком, который Тилли частенько слышала и раньше: — Его приход в этот мир станет моим возрождением. Его первый крик оживит мой разум, прикосновение его ручонки вернет молодость этому дряхлому телу, и я буду видеть в нем новый сосуд, в который я смогу вложить ту крохотную крупицу мудрости, которую выплавило в тигле моей жизни горнило семидесяти с лишним прожитых мною лет.

— О, мистер Бургесс! — Тилли сжала его руку в своих. — Что делала бы я без вас в своей жизни?

— Будучи такой, как ты есть, ты отлично справлялась бы и сама, дорогая.

— О, нет-нет. Много лет назад я вдруг оказалась заброшенной в совершенно иной мир, в совершенно иное общество. Я смотрела на него глазами служанки, потому что я и была служанкой. Но когда Марк сделал меня частью своей жизни, это вы взяли меня за руку и вывели из тьмы, которая меня окружала. С нашей первой встречи в детской (помните, вы узнали, что я умею читать и писать, и дали мне почитать вольтеровского «Кандида» — помните? — а я сказала вам, что не понимаю в нем ни одного слова, и я действительно начала понимать его только годы спустя), с той самой встречи вы взяли меня под свое крыло. И теперь, пожалуй, я могу сказать вместе со старухой из «Кандида»: «Вот видишь, я женщина с большим жизненным опытом».

Мистер Бургесс одобрительно улыбнулся:

— Да, Троттер, дорогая моя, ты действительно стала женщиной с большим жизненным опытом. Однако надеюсь, что я не кончу так же, как старый наставник Кандида, доктор Панглосс. — Он снова наклонился вперед: — Кстати, слово «наставник» напомнило мне о том, как сильно я жажду получить мою долю наследства. Когда я могу забрать книги?

— Думаю, в любое время, но лично я не стала бы рисковать и делать это прямо сейчас, а подождала бы более благоприятного момента. Я договорюсь с Артуром, чтобы он отвез вас в Мэнор, а потом доставил обратно вместе с вашими сокровищами.

— Спасибо тебе, дорогая… А сейчас, — старик откинулся в кресле, — не заняться ли мне приготовлением ужина?

— Нет-нет, — шутливо отмахнулась Тилли, — предоставьте это мне.

На что старый джентльмен с готовностью ответил:

— Как хочешь, дорогая, как хочешь. — После чего подобрал с пола книгу, нашарил на столе свои очки, надел их, спустив на самый кончик носа, и погрузился в то, что составляло величайшую страсть его жизни.

А Тилли, раскрыв корзину, в которую заботливая Бидди положила столько еды, что ее с лихвой должно было хватить обоим на ближайшие два дня, соорудила на столе чудесный ужин. Когда он завершился, и посуда была вымыта, Тилли отнесла свои корзины и коробки наверх, в комнатку под крышей. Там она распаковала свои вещи.

Часом позже она проводила старого учителя в его комнату, собрала книги с пола, поправила поленья в камине, чтобы не вывалились, когда прогорят, и снова поднялась в комнату под крышей.