Но я зацепилась, нитка лопнула – и жемчужины с меня так и посыпались! Причем оказалось, что порвалась нить в месте ее скрепления с другими, так что в одно мгновение часть платья моего лишилась своего украшения, и я стояла наполовину в жемчужной броне, а наполовину – в простом белом атласе.

Оркестр перестал играть: танцующие оскальзывались на жемчужинах, все остановились и удивленно смотрели на пол, по которому там и сям раскатывались белые матовые кругляши. Я только глазами хлопала, совсем растерявшись.

Император взглянул на меня и тихо сказал:

– Кажется, в похожую историю попал в свое время Джордж Вильерс, герцог Бэкингем. Его атласный костюм был весь расшит жемчугом, который то и дело отрывался во время танцев. Кое-кто пытался вернуть жемчужины нашему герою, а тот лишь добродушно отмахивался: «Бросьте, не нужно, возьмите это себе на память!» Так он покорил Париж, а вы… Вы давно покорили и Париж, и Петербург, и Москву, и всех нас… в том числе и меня!

Очень может быть, что сейчас и было бы произнесено роковое признание, однако я вдруг расхохоталась: от всех дверей мчались лакеи, на ходу оскальзываясь и напрасно пытаясь собрать жемчужины, которые так и разлетались в стороны! Это было смешно, однако еще смешней показалось мне поведение одного молодого невзрачного кавалергарда, который пал на колени под прикрытием банкетки, куда закатилось особенно много перламутровых шариков, и поспешно сгребал их в горсть, а потом запихивал за пазуху мундира. Воображаю, как должны были щекотать жемчужины его тело! Наконец приблизились лакеи, и юноша принужден был подняться. Он воровато поглядел на меня – я в этот миг спрятала лицо в ладони, глуша хохот, который стал просто неприличным, – а когда подняла глаза, его уже не было в зале. Отчего-то мне почудилось, будто я его прежде видела, но где и когда, я не вспомнила.

Поскольку наряд мой был испорчен, я должна была с бала уйти, и, помню, супруг мой устроил мне ужасный скандал за то, что я не потребовала у лакеев собранные с полу жемчужины. Какой там Джордж Вильерс Бэкингем! Я сначала растерялась – мне, сказать по правде, это и голову не пришло! – однако потом представила, как я хожу от лакея к лакею и пересчитываю собранные ими драгоценности, а потом бегу за тем кавалергардом и требую вернуть все, что он собрал под банкеткой, – и снова стала хохотать. В результате взбешенный Борис Николаевич хлопнул дверью, что меня совершенно не огорчило: отношения наши становились день ото дня все холоднее, и я все чаще отказывала мужу в своих милостях.


Спустя некоторое время была я в маскараде. Надобно пояснить, что в описываемые года это веселое слово обозначало, как правило, довольно унылое понятие. Теперь маскарад – то же, что карнавал, а раньше почти всегда, за редким исключением, это был просто съезд однообразно одетых людей: для всех непременно домино, почти всегда черное, маска, надежно укрывающая лицо, почти никогда никаких танцев, никакого веселья, а только хождение по гостиной и иногда очень смелые беседы, если маскам удавалось остаться неузнанными.

О, я могу массу случаев рассказать! Да вот как-то раз даже императрице (это происходило уже немногим позже описываемых событий, когда она привыкла к разлуке с мужем и начала находить огромное удовольствие в платонических заигрываниях с красавцами вроде Бетанкура, Куракина, загадочного Маски – Скарятина и Бархата – Трубецкого, которых называла своими кавалергардами[31], потом сюда же, к нашему общему несчастью, добавился и Жорж Дантес… Всем известно, к чему привело его заласкиванье при дворе!) взбрело побывать в маскараде у Энгельгардта инкогнито, в домино и маске. Бедная Долли Фикельмон, которая была при ее величестве, совершенно обезумела, потому что собрался и впрямь весь мир, была сущая давка, их толкали беспощадно, а когда Александра Федоровна заговорила с Мейндорфом, который в обыденной жизни всяко добивался ее внимания, он обошелся с ней очень пренебрежительно, что, конечно, потом было ему высказано и разбило вдребезги все его мечтания. Собственно, ради этих интрижек инкогнито люди и ездили в маскарады.

А другое что же? Бродить по гостиным да злословить? Правда, шутник князь Петруша Вяземский очень такие маскарады любил, называл их моционом и смеялся: «Ходишь себе три часа взад и вперед со шляпой на голове и не боишься, что заденут дышлом!»

И вот спустя сколько-то дней после пассажа с рассыпавшимся жемчугом сижу я в маскараде в уголку гостиной, чтоб не толкали – как-то я уныло себя чувствовала, голова болела, – и вижу вдруг того самого кавалергардского поручика, который собирал мой жемчуг! Он был в домино, однако его маска была не как моя, на голову надета и надежно привязана, а крепилась на ручке, он ее перед собой держал, поэтому иногда можно было увидеть лицо, и я заметила, что глаза его так и шныряют по сторонам, как будто он кого-то искал.

«Наверное, – подумала я, – у него с кем-то интрига, он решил в маскараде встретиться, а дама то ли не пришла, то ли он ее просто не узнает в таком же, как у всех, домино».

И меня будто бес подтолкнул! Я махнула рукой, подзывая его, и, как только он приблизился – шел осторожно, словно был удивлен, – я прошипела, не опасаясь, что он сможет узнать меня по голосу: баута, плотно закрывающая лицо венецианская маска, в которой я была, совершенно искажает звуки, оттого все на балах так смело и интриговали друг друга. К тому же мы с этим смешным поручиком и не были представлены друг другу – откуда ему вообще было мой голос знать? Словом, я ощущала себя необычайно свободно!

– Как вы долго! – шепнула я с притворной укоризною. – Совсем собралась уезжать! Муж не велел здесь засиживаться, может заехать за мной! Уж думала, не увижу вас, думала, опять всю ночь буду слезы в подушку точить!

Понятно, какую роль я решила сыграть: легкомысленной дамы, которая назначила в маскараде тайное свидание и приняла поручика за своего кавалера.

Конечно, я была уверена, что он пожмет плечами, скажет что-то вроде: «Сударыня, я не тот, за кого вы меня принимаете!» – и ретируется. Однако его глаза вспыхнули, и он пробормотал:

– Боже, я вас не тотчас узнал! Уже с ног сбился, не надеялся найти. Какая все же дурацкая штука эти маскарады, самого дорогого человека не признаешь!

Итак, я угадала! Это меня чрезвычайно развеселило, и я решила продолжать игру. Мне хотелось узнать, насколько далеко зашла интрижка этого забавного юноши с дамой его сердца. И я сказала:

– Ах, как жаль, что здесь не танцуют! Мы могли бы пожать друг другу руки, обнять друг друга хотя бы в вальсе, а так придется сидеть в этих дурацких креслах и делать вид, будто мы совсем чужие!

– Позвольте, сударыня, – сказал он изменившимся от волнения голосом и ближе придвинулся ко мне. – Что значат ваши слова?!

«Ах, кажется, осечка! – подумала я, давясь смехом. – Я повела себя слишком смело… Наверное, он только что приступил к осаде своей прелестницы. А вот интересно, кто она? Понятно, что замужем, ведь моим словам о муже он не удивился. Кто же, кто же?..»

Мысли мои текли своим чередом, а губы, привычные к светской болтовне, говорили словно бы сами собой:

– Я вас не понимаю…

– И я вас не понимаю! – воскликнул он чуть ли не в полный голос, но тотчас перешел на шепот: – Какой вальс? Какие объятия в вальсе? Разве мы не условились, что вы сегодня поедете ко мне? Ко мне на квартиру? Я же говорил, что снял комнаты на Адмиралтейской[32], угол Морской, в доме Гиллерме… Вы собирались нынче посмотреть их, вы клялись… В конце концов, вы сами это предложили! Я карету нанял! И вот теперь вы снова начинаете свою игру с моим сердцем! Это нечестно, Ида!

В голосе его звучали слезы, он был воплощенное отчаяние.

Ида?! А это еще кто?! Неужели Идалия Полетика?! Эта кривляка, эта…

Я, кажется, забыла упомянуть, что наш Искра незадолго до описываемых мною событий, весной 1831 года, женился на этой долговязой акварельной красавице Натали Гончаровой, о которой Дашенька Финкельмон очень метко сказала: у нее-де маловато ума и еще меньше воображения. Идалия Полетика была ее кузиной, и поначалу Пушкин находился с нею в великолепных, хотя, по секрету скажу, и в несколько игривых отношениях. Идалия пользовалась успехом в свете, и моя мать всегда была к ней особенно благосклонна – наверное, оттого, что Идалия, как и она сама, была рождена вне брака.

Несколько слов о тайне происхождения этой Иды. Отцом ее был граф Григорий Александрович Строганов. Некоторое время он служил российским посланником в Испании и там влюбился в Жулиану д’Ойенгаузен графиню д’Ега, супругу камергера португальской королевы Марии. Я ее хорошо помню, эту даму. Она была красавица, а история ее жизни достойна романа! Португальская графиня ради любви к Строганову покинула родные места, мужа, близких людей, родила ему дочь, названную Идалией по имени какой-то католической святой… А потом, овдовев, верный возлюбленный смог жениться на своей прекрасной португалке и сделать ее графиней Юлией Петровной Строгановой. Однако Идалию он почему-то не удочерил. Она была не Строганова, эту фамилию носили только ее братья и сестра, дети графа от первого брака, а она так и осталась Идалией д’Обертей, под этим именем была крещена, прожила девичество и, в один год со мной, вышла замуж за ротмистра кавалергардского полка Александра Михайловича Полетику.

Этот человек без памяти любил Идалию и – то ли и впрямь из-за любви, то ли благодаря весьма немалому приданому, то ли из-за немалых связей графа и постоянного протежирования (через год Полетику сделали полковником, а в отставку он вышел генерал-майором) – предпочитал не вникать в слухи о ее похождениях.

Вообще Полетика был послушной игрушкой в руках жены… не зря ж его называли «Божьей коровкой»! Он свято верил Идалии и распространял свою веру столь далеко, что был свидетелем на свадьбе ее любовника Дантеса с этой бессердечной Катрин Гончаровой, сестрицей Натали Пушкиной, участвовал в интриге, когда Натали явилась в дом Идалии на свидание с Дантесом (я не верю, что ее туда заманили, думаю, она сама пришла, ей вскружила голову его страсть, а быть женой великого поэта, да еще такого пылкого и эгоистичного, каким был незабвенный Искра, – труд нелегкий!)…

Однако я смешиваю события описываемых времен и последующие, и хотя постфактум легко уверять в своей проницательности относительно человека, который выказал себя в свете самом неприглядном и, не побоюсь этих слов, исторически омерзительном, а все же говорю положа руку на сердце: я Полетику и прежде терпеть не могла за ее фальшивую жеманность, а в ту минуту, как я предположила, что она является предметом тайных воздыханий сего загадочного поручика, она и вовсе сделалась мне противна.

Впрочем, тотчас я подумала, что могу ошибиться. Этим же именем в свете называли графиню Семирамиду Семевскую, которая несколько стеснялась своего ветхозаветного имени и уговаривала всех звать ее просто Идой. Ну что ж, мы и звали. Она была бы привлекательной, не имей вечно постного выражения лица. Что-то было в ней отталкивающее, не пойму что! Звук ее голоса, самый подбор слов дышали доброжелательностью, казалось, она искренне расположена к тем, с кем беседует. Но спустя несколько минут этой беседы человека охватывало ощущение, что он объелся варенья до железистой кислоты во рту. Едва ощутимый оттенок ядовитой желчи отравлял каждое ее слово, каждый взгляд. Постное, унылое выражение исчезало лишь тогда, когда при ней о ком-нибудь злословили – тут она вся светилась улыбкой. Кто-то, не помню уж кто, сказал, что графиня действует на людей растворяющее. Стоило ей затесаться в самое тесное общество, войти в комнату, где буквально встать негде, и замешаться в беседу, как люди потихоньку отходили подальше, и скоро возле нее оставалась какая-нибудь одна несчастная жертва приличий. С мужчинами графиня вела себя как скромница и тихоня, она казалась воплощенной супружеской верностью! На самом деле это была завистница и притворщица, каких свет не видывал. Она обожала обличать светских красавиц за самое невинное кокетство, умирая от зависти, что вечно обделена мужским вниманием, а теперь, получается, завела тайный роман и даже решила навестить своего обожателя у него на квартире…

Правда, сколько я помнила внешность поручика, особенной красотой он не отличался, гордиться Семирамиде было нечем. Ну что ж, по Сеньке и шапка, какова дама, таков и кавалер!

Недавно у нас с Семирамидой произошла стычка. Она своим противным голоском прошлась насчет неразборчивых господ, которые наперебой приглашают «некоторых», коим медведь на ухо наступил, в то время как танцорши получше их прозябают с незаполненными бальными книжками! Причем случилось это после того, как партнер – помнится, это был пренесносный грубиян Мейндорф – слишком резко повернул меня в вальсовом «до-за-до», а тут у меня возьми да соскользни с руки петелька трена! Трен упал, я на него наступила и чуть не упала. Было неловко, настроение испортилось. Чтобы меня успокоить, вслед затем меня вывел на тур сам государь, показывая, насколько высоко ценит мое танцевальное мастерство. Конфуз мигом был забыт, лишь противная Семирамида не могла успокоиться и все кололась. Мне страшно хотелось ей чем-нибудь отплатить! И вот вдруг представился случай…