В этой связи довольно любопытно вспомнить поведение моего супруга. Каждый человек, как известно, играет две роли: для семьи и для общества. Для общества князь Юсупов был преуспевающий и очень прогрессивный хозяин, пекущийся не только о приращении своих доходов, но и о благоденствии крестьян, которые получили вольные, и работников своих городских предприятий. Знали его также как любезного и светского человека, завзятого театрала, знали как первейшего богача и первейшего скупца, но, в общем, человека доброго и незлобивого. Я же…

Я же знала его другим. Отдалившись от двора, я столкнулась с таким бурным его гневом, какой даже не предполагала встретить, и выслушала в свой адрес массу несправедливых обвинений. Муж бросил мне в лицо не только упрек за связь с Жерве, но причислил к числу моих любовников всех, кто ему только на ум взбрел, а мое пылкое заступничество за Искру и лютую ненависть к Дантесу объяснил тем, что оба они тоже принадлежали к числу моих любовников, только Искра отвечал на мои чувства, а Дантес меня отверг, поэтому я его и возненавидела. То есть я в его глазах была чем-то вроде Самойловой и Полетики вместе взятых: толика развратности Самойловой и толика интриганства Полетики составляли, по его мнению, суть моей натуры. Не вдруг я поняла причину нападок – тем более внезапных, что все минувшие годы, когда мы являли для света картину мирного и благопристойного супружества, Борис Николаевич и сам был весьма не без греха, но я, понимая, что отчасти сама подталкиваю его к изменам (мы жили как «бальзаковские» супруги, вполне дающие друг другу волю), ни разу не мыслила бросать в него камень. А он закидал меня просто тучей таких камней! Наконец я заподозрила истину: кажется, мой муж мечтал, чтобы я сделалась фавориткой императора, и теперь не может простить мне крушения надежд!

Но почему он этого хотел?! Прослыть рогоносцем для столь независимого мужчины, как он, привыкшего поступать так, как ему взбредет в голову, ни с чьим мнением не считаясь, – нонсенс. При его богатстве ждать денежной подачки за право носить рога – глупость. Наконец он проговорился – в страшной запальчивости бросая отрывочные реплики, которые помогли мне понять эту тайну.

Оказывается, в нем говорило страшное тщеславие! Обычно сеньор отдает в жены вассалу девушку, невинность которой взял по праву первой ночи. А тут император жаждет получить женщину, которой он, князь Юсупов, уже владел и с которой давно не живет, потому что пресытился и отринул ее!

Я уж не стала напоминать, что это я отринула его. Только покачала головой, подумав, что одна лишь любовь способна скрепить отношения супружества, а если ее нет или она обращена на других, толку не будет, рано или поздно эта башня покачнется, по ней пойдут трещины, а то она и рухнет.


Я попыталась жить как мне живется, но с каждым днем все больше убеждалась в том, что мой муж твердо решил не дать мне наслаждаться свободой от светских обязанностей и намерен непременно вернуть меня ко двору. Для помощи в этой цели он выбрал моего сына. Николенька был давно представлен императору и не раз играл с его младшими детьми, и вот как-то раз государь сказал ему, что очень хочет снова видеть его матушку, и просил его передать мне это. Однако мой сын, которому тогда было лет девять-десять, с бесстрашием ребенка спросил:

– А зачем?

Тогда император с улыбкой сказал, что хочет поговорить со мной об Эрмитаже, том Эрмитаже, который находится в Царском Селе.

– Почему? – снова спросил мой сын.

– Я решил подарить ей этот дом и ходить иногда к ней в гости, – последовал ответ.

– Но у нас есть где жить, – удивился Николенька. – У нас несколько домов! И в любой ваше величество может прийти в гости!

Императору ничего не оставалось делать, как рассмеяться, но мне, когда я узнала об этом разговоре, было не до смеха…

Я понимала, что пока это лишь намек, что вскоре воспоследует самая решительная атака, а может быть, и приказ. Мое волнение меня саму изумило!

Искушение, которому он подвергал меня исподволь все это время – своими взглядами, улыбками, намеками, возбуждением тайной ревности, ухаживая на моих глазах за другими красавицами и возводя их в ранг своих любовниц, – все это оказало наконец на меня свое воздействие!

В тогдашнем моем состоянии было нечто схожее с моей страстью к д’Орсе. И точно так же, как меня околдовала необычность графа Альфреда, который властвовал душами англичан и французов, так околдовывала сила личности императора.

Сила и красота…

Его превосходная фигура, его греческий профиль, высокий лоб, очень красивый рот, благородное лицо были неотразимы. Я желала принадлежать ему, как женщина может желать принадлежать мужчине, я желала быть с ним рядом и разделять его волнения, его тревоги, утешать его. Но я прекрасно понимала, что эти мои грезы, лишь я их обнаружу, вызовут недоумение и гнев императора. Все места при нем были уже заняты – место жены, место верной подруги, – а мне предстояло стать султаншей гарема. Об этом ясно говорил намек на Эрмитаж. Итак, на некоторое время этот уголок сделается местом наших свиданий. В тайне их сохранить не удастся… И кем я тогда стану в глазах своего сына? Наверное, даже князь Борис, при всем своем непомерном тщеславии, не желал бы сравняться в чести, вернее в бесчестии, с Дмитрием Львовичем Нарышкиным, который в веках заслужил позорную репутацию «достопочтенного великого магистра ордена рогоносцев». А что станется со мной потом, когда страсть государя угаснет и мне придется освободить Эрмитаж для новой постоялицы, новой султанши?!

Чем больше я думала об этом, тем больше страдала моя душа. Ах, видит Бог, я предпочла бы торопливый, мимолетный грех в его рабочем кабинете на первом этаже Зимнего или в каком-нибудь другом дворцовом закоулке, под шум веселого бала, или обычный «протокол» с приказанием быть там-то и там-то в назначенное время и с последующим извещением «осчастливленного супруга» о случившемся… Обычно женщина мечтает быть единственной для мужчины, но здесь, но сейчас я хотела быть одной из многих! Меня влекло к его красоте и бесконечному обаянию, к его мужественности, к ореолу власти, который окружал его божественным сиянием, однако я не могла, не могла стать золоченой рождественской звездой, которую водружают на вершину елки на несколько сияющих дней, чтобы потом уложить в коробку – и забыть о ней до следующего года. Или разбить, как разбилось бы мое сердце.

О, конечно, я мечтала о любви и поклонении. Самая прекрасная женщина ничего не стоит, если ею некому восхищаться. Присутствие возлюбленного (не мужа, а именно любовника!) повышает женщине цену в собственных глазах.

Да, я мечтала о любви, но я жаждала равноправных отношений в любви! Если бы я не узнала с Жерве, как это может быть, я бы, возможно, не ощущала такого глубокого сопротивления воле императора. Было нечто сильнее меня – женщины, подданной, любящей его… Было нечто сильнее, и оно не давало мне пока вернуться ко двору и беспрекословно подчиниться.

Возможно, это было предчувствие будущего.


Будущее, будущее… Мы мечтаем о нем, мы ждем некоего неведомого завтра, но, когда это завтра становится сегодняшним днем, мы даже не замечаем, что оно уже настало, и, хотя нам надо бы трубить в трубы и бить в кимвалы, мы встречаем судьбоносный миг кое-как, порой в дурном настроении или нелепой обстановке, и только потом, когда все уже свершилось, мы осознаем: да ведь это было то самое будущее, которого мы так ждали!

Было будущее… Эти два слова не могут стоять рядом…


Приступая к этим писаниям, имела я цель подробно изложить историю моей жизни, но вдруг спохватилась: жизнь эта выдалась столь длинной, что у меня может не хватить времени всю ее описать. Я просто умру с тоски, перебирая весь гербарий моих воспоминаний! Слишком уж увлеклась я перечислениями балов, описаниями туфель да нарядов, – а кому нужно разглядывать эту старомодную, обветшалую роскошь, которая нынче и гроша ломаного не стоит? Все равно что в старом сундуке рыться, чихая от вековой пыли и запаха плесени. Мне и самой это скучно, оттого в книжках я всегда пропускаю не только приметы бытовые, но даже и описания природы, разыскивая лишь любовные отношения героев да их приключения. Поэтому стану теперь писать о самом интересном именно для меня – о любви моей и о приключениях, ведь я позаботилась о том, чтобы никто и никогда эти мемуары не прочел!


В те дни, раздираемая на части упреками мужа и страхом перед императором, я искала одиночества. Но не того, которое можно получить, запершись в своем доме, в своих комнатах. Я искала одиночества, которое освобождало бы меня от привычной обстановки. Мне хотелось пожить совершенно другой жизнью, говорить другим языком, надевать другую одежду, видеть других людей. И как-то раз мне пришла на память квартира Жерве и та мизансцена с Бордо, которая якобы навещала свою старую няню. Дело в том, что у меня тоже была няня, которая жила в Фонарном переулке, неподалеку от Подьяческого моста. Звали ее Варвара Петровна. Некогда она получила от меня дом в подарок, на том я свою благодарность к этой доброй женщине натешила и много лет благополучно забывала о ней, хотя и на Рождество, и на день моего ангела, 11 ноября, она всегда посылала мне премилые и трогательные подарочки-поздравления, а на Пасху – крашеные освященные яйца и маленькие куличики с изюмом и орехами, которые сын мой особенно любил. И вот как-то раз я навестила няню в компании верной моей Ариши и внимательней присмотрелась к ее жилью. Я словно заранее знала, что этот дом мне понадобится, когда покупала его. Просто невероятно, до чего он был удобен! Перед домом был небольшой палисадник, сзади – сад, дом имел два входа: уличный и садовый, окольный, из которого можно было попасть на Казанскую улицу.

Варвара Петровна иногда пускала жильцов, да с ним было больше шуму и хлопот, чем прибыли, а поскольку она имела от меня обеспечение пенсионом, то нужды в этих случайных деньгах у нее особенно не было, так что сейчас нянюшка моя жила одна с глухой как пень старой служанкой, от которой тоже выходило больше хлопот, чем проку. Но Варвара Петровна была привязчива и добра, а потому спокойно переносила тот нетяжкий труд, который порой выпадал на ее долю.

Чистота и покой всегда царили у нее просто райские. И взяла меня охота устроить себе иную, тайную жизнь в этом маленьком домике…

Няня, конечно, поначалу никак не могла взять в толк, зачем мне понадобилось снять у нее две комнаты, прилегающие к садовому входу. А потом, когда я поведала о своем желании покоя, только перекрестила меня и сказала, что будет мне верная помощница.

Спустя некоторое время Ариша отправила в Фонарный переулок с наших чердаков какое-то количество старых, но хороших вещей, которыми эти мои секретные комнаты и были обставлены. Получилась одна гостиная с небольшой печкой и не то будуар, не то спаленка, где в самом деле можно было спокойно, бездумно полежать и забыть обо всех мирских тревогах. Тут же поместился большой гардероб, который был набит новой моей одеждой, купленной Аришею в недорогих лавках. Не могу передать, какое удовольствие доставляли мне примерка обуви и платьев, белья и накидок, шляпок и перчаток, которые составили бы гордость какой-нибудь скромной мещаночки!

Но, сказать правду, с первых дней новая жизнь показалась мне не слишком уютна. Разъезжая в карете, мостовой не замечаешь. В карете я доезжала до дома Варвары Петровны и отсылала кучера, наказывая вернуться за мной лишь к вечеру. Скоро я призадумалась, а правильно ли поступаю. Мне хотелось побольше ходить пешком, однако мои новые крепкие ботинки вязли в грязи, которую никто не убирал, и скользили по наледям, которые никто не сбивал. Было трудно представить, что улицы покрыты снегом, – они были черны! Громадные возы, которые то и дело проваливались в ямы, грозили каждую минуту опрокинуться и задавить неосторожного прохожего. Нищета кругом, множество недобрых глаз, брань и сквернословие, воришки за всеми углами – и все это рассыпалось по закоулкам при появлении квартального надзирателя… Собственно, с квартальными я тоже старалась избегать встречи: ведь я жила чужой жизнью. Конечно, на Невском и других богатых улицах было бы почище, но мне не хотелось даже случайно наткнуться на знакомых. Я совсем было решила отложить свое развлечение до лета: не поехать нынче ни в Петергоф, ни в Архангельское, ни в Спасское-Котово, куда князь Борис Николаевич отправится вместе с сыном. Я знала, что город опустеет от света и мне не понадобится гулять по этим ужасным, грязным улицам. Я побываю в садах, куда с теплом потянется простая городская публика, я буду хаживать на ярмарки, заглядывать в лавки Гостиного двора…

Я уже хотела сообщить Варваре Петровне, что вернусь в свои комнатушки летом (конечно, неведомо, вернулась бы я, невесть какая блажь мне к тому времени в голову могла прийти, а может быть, я просто смирилась бы наконец и вновь явилась во дворец, готовая принять Эрмитаж в подарок), но вдруг ударила оттепель, среди зимы грянули дожди, да какие! В один день снег исчез совершенно. Мощенные деревянной плиткой тротуары стали чисты, как вымытые целым полком ретивых солдат, вроде тех, что мыли петербургские мостовые перед военными смотрами. И я решила погулять еще денек. Всегда любила дождь среди зимы!