Помню как сейчас: я забрела на Сенную, на мясной рынок. Это было еще до Великого поста, и, как обычно зимой, все рынки были полны замороженными мясом, рыбой и дичью. А теперь мороза не стало, все растаяло и поплыло! Туши, которые важно торчали обочь рыночных тропинок (особенно внушительное впечатление производили мороженые свиньи с «сидящими» рядом с ними поросятами!), осели, поникли, точно плакальщицы над могилами, и запах стоял теперь такой, что я спешно ретировалась и заспешила домой.

Когда я вышла из рынка, начал сгущаться туман, и я еще больше заторопилась.

Я обычно избегала ходить по Адмиралтейской, даже если надо было путь сократить: слишком уж тягостные воспоминания связывали меня с этой улицей, на которой жил Жерве! Вот и сейчас пошла, дай Бог памяти, Демидовым, что ли, переулком, как вдруг на прелестном новеньком Демидовом мосту через Екатерининский канал я издалека увидела высокого офицера в каске, стоящего около перил и со вниманием разглядывающего прохожих.

Что-то знакомое почудилось мне в его атлетической, необычайно внушительной фигуре, а еще более знакомое – в согбенной фигуре кучера скромного экипажа, притулившегося у въезда на мост. У этого старика была очень маленькая голова (даже треух ее не слишком-то увеличивал!) для этих широченных плеч и чрезмерно длинных, ухватистых рук.

Я глазам своим не верила. Да ведь это Илья Байков, знаменитый кучер императора Александра Павловича, прослуживший ему около четверти века, а потом отправленный на почетный покой с пенсионом, которому могли бы позавидовать генералы! Впрочем, было известно, что нынешний государь Николай Павлович частенько призывал Байкова повозить его по петербургским улицам, особенно когда отправлялся в те свои поездки, в которых желал бы сохранить инкогнито, ибо персоны его нынешних кучеров народу изрядно примелькались и были достаточно известны, а Байкова успели уже забыть.

Да, без сомнения, этот высокий мужчина на мосту – император…

Что же делать? Раскланяться? Но не стала ли я случайной свидетельницей некоей интрижки, которую он намерен завести? Не удалиться ли подобру-поздорову, чтобы не узнать тайны, которой лучше не знать?

Я заспешила через мост, старательно пряча лицо в глубоких полях моего капора и огорчаясь, что мещанки, к которым я теперь принадлежала по одежде, не носят вуалей, а мантоньерки, ленты капора, завязанные под подбородком в бант, хоть и были довольно широки, но спрятать лицо все же не могли помочь. Надежда была на туман и на расстояние. Я опустила голову и почти бегом постаралась миновать императора, да и потом не замедляла шагов.

Мне вдруг стало досадно. Эрмитаж! Его авансы! Его желание видеть меня вновь при дворе! Какая ерунда! Он и думать обо мне забыл и сейчас, конечно, выслеживает какую-нибудь глупенькую пташку, чтобы опьянить ее своим всепобеждающим обаянием или просто подкупить!

Мне стало горько от ревности, но я усмехнулась. В этой ревности я сама виновата. Чтобы избавиться от этого тягостного чувства, мне нужно было только и сделать, что вернуться ко двору и подчиниться его власти! И тогда… тогда посмотрим, не забудет ли он все свои «васильковые чудачества» ради меня. Ведь только от меня зависит, сколь долго продлится его увлечение мной!

Может быть, я сумею удержать его надолго? Отвлечь даже от Нелидовой?

Конечно сумею, ведь существует предсказание Сильвестра Медведева!

Это был миг слабости, миг уступки дешевому, расчетливому тщеславию, за который мне стыдно до сих пор, я в жизни не упомянула бы о нем, когда б не была накрепко убеждена, что никто, кроме меня, об этом не узнает…

Итак, вся в разброде противоречивых мыслей, я пробежала мост и свернула на набережную Екатерининского канала и тут услышала за собой перестук колес по булыжной мостовой и звук четких, уверенных шагов. Украдкой глянула через плечо – и чуть не ахнула, увидав совсем близко экипаж с характерной фигурой Байкова, а буквально в двух шагах – незабываемое лицо императора, на твердых губах которого блуждала уверенная, победительная улыбка.

Конечно, он смеялся надо мной! Княгиня Юсупова, одетая со смехотворной мещанской скромностью, совершает свой моцион по грязным и мокрым улицам Петербурга! Сейчас окликнет… Вот стыд! Как же я буду объясняться?

– Не одиноко ли вам, сударыня? По странному совпадению, я тоже чувствую себя одиноким, – со своим характерным смешком сказал император.

Мне надо было, конечно, остановиться, обернуться, признав свое поражение, и сделать реверанс, однако я была слишком удручена этой встречей, слишком растерянна, и ноги мои машинально продолжали двигаться.

– Обернитесь, сударыня, – окликнул он громче. – Дайте взглянуть на вас и взгляните на меня. Кто знает, быть может, мы понравимся друг другу. Поверьте, я умею развеселить даму! А та, которая развеселит меня, получит такие подарки, что с нетерпением будет ждать новой встречи! Быть может, вас смущает моя скромная офицерская шинель? Уверяю вас, это лишь дань интриге, тайне…

Я споткнулась. Или он предлагает игру в неузнавание, или в самом деле не узнал меня в тумане и в этой одежде? Смешно – оказывается, я чуть не приревновала его к самой себе!

Что делать? Продолжать предложенную игру? Довести его до дома Варвары Петровны и там открыться?

Но какие вопросы мне задаст император? По какой причине княгиня Юсупова завела приватное жилище и по какой причине бегает в простой одежде по улицам? Не решит ли он, что я ищу мужчин и привожу их к себе для тайных утех, подобно какой-нибудь блудливой Лукреции Борджиа? Можно, конечно, притвориться, что я просто навещала нянюшку, однако мое платье непременно наведет этого проницательного человека на ненужные размышления…

Нет, надо постараться скрыться. Свернуть в проулок, пробежать по-над забором: экипаж здесь не проедет, и государь поневоле отстанет.

Кромка земли, которой я намеревалась пробраться, была грязна, я повыше подняла юбки, ступив на нее, и тут же услышала неподалеку исполненный похоти голос:

– Если вы сами хотя бы вполовину так хороши, как ваши ножки, мне повезло! Не опускайте юбки, не бойтесь забрызгать ваши чулочки – клянусь, уже через час у вас будет столько денег, что вы сможете хоть по две пары лучших французских чулок надевать на каждую ножку!

Боже мой! Да не ослышалась ли я?! Какая пошлость! Что он говорит?!

Нет, теперь мне никак нельзя быть узнанной! Он почувствует себя униженным, а значит, разозлится. Я знала, каким может быть разгневанный император. Он мне никогда не простит, если узнает, что я видела его таким, слышала такой его голос и такие слова!

Итак, я прикоснулась к некоей тайне, которая могла стать для меня опасной, а для императора – унизительной, если не позорной.

Да, я обрекла себя на добровольную опалу, но я вовсе не желала испытать опалу вынужденную. Даже страшно представить, во что может вылиться его гнев, если он поймет, с кем заигрывал. Бежать, бежать!

Но только я попыталась ускорить шаги, как подошвы моих башмаков разъехались, и я не упала лишь потому, что успела схватиться за ограду и повиснуть на ней, однако идти не могла и беспомощно перебирала ногами, больше всего заботясь о том, чтобы скрыть лицо.

– От меня не убежишь! – торжествующе воскликнул император. – Даже и не пытайся!

Я рванулась изо всех сил, снова чуть не упала – и тут меня кто-то подхватил. В первую минуту я подумала, что кучер Байков отправился помогать своему господину, однако это оказался не старик, а какой-то высокий очень молодой мужчина в черном. Щеки его заросли щетиной, глаза яростно блестели.

– Не бойтесь! – шепнул он и, прислонив меня к забору, кинулся на императора.

– Отстань от моей жены! – рявкнул он так яростно, что изумленный государь невольно отшатнулся, а потом поскользнулся так же нелепо, как только что я, и, силясь устоять, тоже повис на заборе, уронив каску. Пока он пытался распрямиться и поднять ее, неизвестный с недюжинной силой подхватил меня на руки и, толкнув плечом неприметную калитку в заборе, ворвался во двор, который оказался проходным. Он ринулся вперед, а я, слишком ошеломленная, чтобы протестовать, полулежала в его объятиях, обхватив его за шею, слушая его дыхание. Наконец я попыталась вырваться, но он не отпустил.

И тут я испугалась. Спастись от императора, чтобы стать жертвой какого-то сумасшедшего, может быть разбойника, убийцы! Куда он меня тащит, зачем?!

– Пустите меня! – крикнула я.

– Не бойтесь, – ответил он, прорываясь сквозь тяжелое дыхание. – Я отнесу вас домой.

Домой?! Куда?! К кому?! К себе? Ко мне на Мойку? Но откуда он меня знает?

К изумлению его словами примешалось изумление оттого, что на самом деле мне совсем не страшно, хотя должно было бы…

Я не замечала дворов, через которые мы пробегали, мне было уютно на руках незнакомца, и только неловкость оттого, что он дышит с каждым шагом все тяжелее, заставляла снова и снова просить отпустить меня. И вдруг он резко остановился и разжал руки так внезапно, что я чуть не упала и удержалась на ногах лишь потому, что успела уцепиться за его шею.

Он стоял полусогнувшись, тяжко, бурно, хрипло дыша, я видела алые пятна на его бледных щеках и понимала, что у него, конечно, чахотка, от которой и происходят лихорадочный румянец, и хрипы в груди, и темные круги под большими черными глазами, и эта худоба, и дрожь в руках…

На голове его был какой-то старый, потертый цилиндр, изношенное пальто болталось как на вешалке, да еще при этом было ему коротковато. Старые панталоны с заплатами на коленях, обтрепанные до бахромы, руки, конечно, без перчаток, башмаки, которые просят каши…

Достоевский в то время еще не написал своего «Преступления и наказания», не то я вспомнила бы Раскольникова.


Несколько месяцев назад на выставке в Париже я увидела картину Рамона Касаса под названием «Богемный поэт Монмартра». Это был портрет Эрика Сати, одного из тех музыкантов, которые все на свете норовят перевернуть с ног на голову. И словно все прошлое передо мной возникло, ибо именно таким я увидела впервые моего незабываемого Савву! Этот нелепый цилиндр, обшарпанные башмаки, это пальто, руки в карманах, независимый и дерзкий вид, жаркие глаза, небритые щеки… Именно так мог бы выглядеть Савва, доживи он хотя бы до двадцати шести лет! Вот только пенсне с длинным черным шнурком у него не было, а так – полное, изумительное сходство!

Там, на выставке, первой мыслью было попытаться найти этого Эрика Сати, увидеть его – снова увидеть Савву! – однако я вскоре заглушила в себе желание вернуть иллюзию прошлого. Во-первых, мсье Касас, как мне сказали знатоки, не принадлежит к числу тех портретистов, которые одержимы буквальным сходством модели с изображением. Во-вторых, очень возможно, тут сыграло большую роль мое воображение и это сходство на самом деле не столь уж велико. В-третьих, чего я могу ожидать от господина Сати, который отнюдь не славился утонченностью манер, несмотря на свои утонченные черты? Насмешки, грубости? Или небрежного отказа повидаться? К тому же богемные привычки Сати были не более чем данью моде, лукавой игрой, в то время как для Саввы это был образ жизни, вызванный его безденежьем.


Таких людей, как он, уже начали называть разночинцами. Не то и не се, не богач и не бедняк, не благородный человек и не простолюдин… полуобразованный, полуначитанный, иногда с хорошими манерами, равно чужой как миру знати с ее условностями и утонченностью, так и миру народа, для которых разночинцы были теми же барами, только достойными презрения, ибо норовили не благородство свое блюсти, а опускаться до низших. Поистине, душа русская таит в себе много загадок…

Впоследствии мне приходилось слышать множество басен о моих отношениях с Саввой, которые проистекли из моей спешной поездки в Свеаборг, и даже внучка моя, эта остроносая истеричка Зинаида, пресерьезно осведомлялась: правда ли, что у меня был роман с революционером-народовольцем? Я всегда говорила, что мой сын, несмотря на свою образованность и ученость, несколько глуповат, ну и дочь породил столь же глупую. Уж на что я далека от политики, а теперь и самой России, но даже мне известно, что проклятые народовольцы, которые уничтожили государя Александра Николаевича, возникли в 60-е годы нынешнего столетия, тотчас после нелепого указа о даровании воли крестьянам[42], а я покинула Россию в 1855 году, тотчас после смерти императора Николая Павловича! К тому времени Савва уже давно был мертв, я похоронила также князя Бориса Николаевича и снова вышла замуж. После того как я сделалась графиней Шово и маркизой де Серр, в России я почти и не жила: уехала, рассорившись с наследником престола и вдовствующей императрицей. И никаких любовников из народовольцев у меня в жизни не было!

У меня был Савва.

Моя величайшая тайна… Мой скелет в шкафу.

Ах, как я любила, как же я любила его!..


Но мне хочется вернуться к минутам нашей первой встречи.