– Тебе бы куда больше подошла одна из девушек, которых твоя мама пытается тебе сосватать каждый раз, когда ты приезжаешь домой, – сказала я однажды, когда мы прогуливались днем по заросшей прошлогодней мерзлой травой университетской лужайке. Дэвид ждал меня у лекционного зала, небрежно прислонившись к кирпичной стене, и его глаза вспыхнули, когда я вышла оттуда в толпе студентов-музыкантов. Было почти невозможно не чувствовать на себе косых завистливых взглядов, которые бросали в мою сторону некоторые девчонки. Раньше со мной такого не случалось, и я не могла решить, то ли это льстит мне, то ли раздражает.

– Я имел дело с подобными девушками, – ответил он тогда, непринужденно обняв меня за плечи и принимая у меня тяжелую сумку. – У них только и разговоров о том, на какой лыжный курорт они отправятся в следующем сезоне или какое место заняла их лошадь на местных состязаниях. Мне нужна девушка, которая может правильно написать слово «конкур», а не участвовать в нем.

Я несколько секунд молчала, разглядывая мерзлые травинки у себя под сапогами.

– Ты ведь можешь его написать?

– Возможно, – призналась я.

Он рассмеялся.

– Вот за это-то я и люблю тебя, – заявил он, прежде чем заговорить о чем-то другом, оставив меня, взволнованную, где-то за сотню миль от себя. Люблю тебя? Любил ли он меня? Или же это была просто фигура речи? Разумеется, мы никогда об этом не говорили – казалось преждевременным даже позволить себе подобные мысли. Мы слишком мало знали друг друга, все еще делая робкие шажки к сближению, по большей части достигли приемлемого равновесия. Я проводила два-три вечера в неделю, репетируя на факультете или же запершись в «музыкальной шкатулке», полная решимости отточить свое исполнительское мастерство не только ради себя, но и ради покойной бабушки, передавшей мне эту эстафету.

Эти вечера Дэвид по большей части проводил в кругу своих друзей. Среди «друзей-снобов», как я их язвительно называла.

– Ты хоть знаешь, что это значит, а? – спросил он, целуя меня и нежно куснув за нижнюю губу, когда я захотела отстраниться.

– Конечно, если им впору пижонские шляпы, – язвительным тоном ответила я.


Именно благодаря ссоре, а скорее – глупым пререканиям по мелочам наши отношения удивительным образом перешли на следующий уровень. Субботним вечером мы стояли в очереди за билетами в кино, но даже тогда не могли прийти к решению, какой фильм хотим посмотреть. Мне хотелось увидеть что-нибудь высокохудожественное с «Оскаром» за саундтрек, а Дэвид выбрал что-то с Брюсом Уиллисом, где тот спасал мир. В очередной раз. Когда мы в итоге оказались у кассы, стоявшие вместе с нами в очереди парочки глазели на нас с неприкрытым любопытством, заинтригованные тем, кто же из нас двоих возьмет верх. Дэвид вынул из бумажника двадцатифунтовую купюру.

– Один в первый зал и один во второй, – произнес он, разрешив наши разногласия таким образом, которого я никак не ожидала.

Мы взяли билеты и расстались у дверей с одинаковым выражением детского упрямства на лицах. Стоило из-за такой глупости ссориться и портить субботний вечер. Мы оба знали, что зашли слишком далеко, но никто не хотел первым идти на попятный. Я почти было решилась, когда он произнес с нотками примирения в голосе:

– Ну, думаю, встретимся здесь, когда кончатся фильмы. – После чего исчез в темном зале.

Я высидела рекламу, анонсы и даже первые десять минут фильма, прежде чем вскочила на ноги в темном зале, чем вызвала раздраженное шипение сидевших сзади людей. Бормоча «простите, извините», я шагала по ногам, сумкам и ведрам с попкорном, пробираясь к выходу, а потом ринулась вниз по подсвеченным ступеням к дверям зала. Черт подери, какая разница, что смотреть? Главное – быть рядом с ним, а не то, кто победил в споре или кому удалось изменить чужую точку зрения.

Я вырвалась из двойных дверей и налетела на него, бежавшего мне навстречу. Билетер взглянул в нашу сторону, когда мы столкнулись с громким стуком, и быстро отвел глаза, когда руки Дэвида крепко обняли меня, а его рот принялся жадно искать мои губы. Мы не извинялись вслух, это делали за нас наши руки и губы. Я даже не помню, как мы вышли из фойе кинотеатра. Лишь смутно припоминаю, как он ловил такси, хотя до моего дома было пятнадцать минут пешком. Таксист выразительно покачал головой, когда Дэвид вытащил из кармана еще одну крупную купюру и даже не стал дожидаться сдачи.

Дома царила темнота. Лин уехала на выходные к родителям, а Елена, как обычно, куда-то ушла. Дэвид разжал объятия лишь для того, чтобы мы протиснулись во входную дверь. Захлопнув ее, он снова обнял меня. В коридоре мы споткнулись о полку с обувью, разбросав кроссовки и сапоги в попытке добраться до лестницы, не прерывая поцелуя. Что-то упало на пол с оглушительным грохотом. Велосипед Лин, машинально подумала я, переступая через вращавшееся колесо и упершись в край лестницы. Дэвид взял меня за руку и осторожно повел наверх по покрытым истертым ковром ступеням.

Он остановился, когда мы оказались в полуосвещенном коридоре, не зная, куда идти дальше. За семь недель нашего знакомства он ни разу не переступил порог моей комнаты. И это было не единственное препятствие, которое ему предстояло преодолеть. Несмотря на жаркие объятия и страстные поцелуи, мы никогда не переходили некую черту. Из того, что нечаянно срывалось у него с языка, я знала, что до меня он спал со своими подружками, однако до сих пор именно он проявлял сдержанность, оставляя наши отношения «на медленном огне», хотя я была готова закипеть. Неопытность не давала вырваться вопросу, который обжигал мне язык всякий раз, когда он не давал нашим ласкам перерасти в нечто большее. Почему? Я видела выражение его лица каждый раз, когда он отстранялся от меня. Возможно, я наивна, но я была почти уверена, что он хотел продолжения.

Настал один из редких моментов, когда я искренне пожалела, что мой лучший друг парень. Макси никогда не откровенничал со мной и не просил советов, да и мне было неудобно обсуждать с ним эту область наших с Дэвидом отношений.

– Вот моя комната, – произнесла я так хрипло, что с трудом узнала собственный голос.

Пальцы Дэвида замерли на ручке, и он повернулся ко мне, другой рукой погладив меня по щеке.

– Ты уверена, что хочешь этого? Мы можем все прекратить. Никогда не поздно передумать.

Я почувствовала, как кожа под его ладонью начинает гореть, однако не отводила взгляда от пронзительной голубизны его глаз.

– Не хочу прекращать. Но… все так необычно… для меня. Я… не знаю, что вообще… делаю.

Подушечкой большого пальца он ласково погладил мою пылающую щеку.

– Не волнуйся. Я знаю, – тихонько сказал он, привлекая меня к себе для поцелуя, начавшегося в коридоре, растянувшегося по пути до кровати и продолжавшегося даже тогда, когда он осторожно стянул с меня одежду.

Раньше я слышала, что в первый раз все бывает не так уж хорошо. Мне говорили, что девушки часто остаются разочарованными, удрученными и совершенно неудовлетворенными. Значит, мне все врали.


Дэвид был моим первым. Первым всем. Первым настоящим бойфрендом, первой любовью, первым любовником и первым – и единственным – мужчиной, разбившим мне сердце. Сама не знаю, когда у нас все начало катиться под гору. Нет. Это ложь. Я могла бы точно поставить метки, словно флажки на карте, обозначающие путешествие, которое заведет туда, куда тебе никогда не хотелось отправляться.

Шарлотта. Шесть лет назад

Я вертела на пальце кольцо, подаренное мне Дэвидом на помолвку, и огни проносившихся за окном такси магазинов высекали из граней бриллианта ослепительно-яркие, слепящие всполохи. Дэвид протянул руку и накрыл ею мои пальцы.

– Ты ведь не волнуешься, да? – спросил он, поворачиваясь на сиденье, чтобы получше разглядеть меня.

Я улыбнулась, согнав озабоченность с его лица.

– Из-за встречи с твоей мамой? Нет, совсем нет, – заверила я его. И я не лгала. Я и вправду не волновалась. Несколько лет назад его мать могла бы съесть Элли живьем, но я не принадлежала к тому типу подружек-студенток, выдернутых из бассейна-«лягушатника» и брошенных в глубокий омут, которых можно легко застращать. Если надо, я поплавала бы вместе с акулами. Я была из того же океана, что и Дэвид. И волновала меня совсем не его мама.

И все же нельзя было не вспомнить наш с Элли разговор после ее первого (и последнего) провального визита в родительский дом Дэвида. Разумеется, произошел он в те дни, когда наши отношения были далеки от разрыва, когда мы с Элли еще дружили.


– Ты просто не представляешь, как ужасно все прошло, – сказала мне тогда Элли, методично и энергично взбивая в миске муку, яйца и сахар. От работы ее лицо раскраснелось, и на нем, словно веснушки, белели крохотные пятнышки муки. Она утверждала, что выпечка оказывает на нее успокаивающее воздействие, и, судя по количеству маффинов, кексов и прочих плюшек, занимавших почти всю рабочую поверхность кухни, она наверняка нуждалась в усиленной терапии.

– И как же? – поинтересовалась я, взяв маффин и усаживаясь на единственном свободном местечке на кухне.

– Как? – спросила она, повысив голос почти на октаву. – Я тебе расскажу про этот ужас. На мне было платье такого же цвета, как у обслуги. Я половину вечера вежливо отвечала гостям, что не могу принести им еще одно канапе или бокал шампанского и что понятия не имею, где находится туалет!

Я куснула краешек маффина, который оказался еще слишком горячим.

– Но ведь нельзя же в этом винить только маму Дэвида, – рассудила я.

Элли перестала яростно взбивать тесто и пару секунд внимательно разглядывала меня, словно сомневаясь в моей лояльности. Я ощутила, как во мне, словно изжога, нарастает чувство вины, отчего пришлось сосредоточенно проглотить кусочек маффина. Она правильно усомнилась во мне, вот только причина была не той, как ей думалось.

Элли сдула с лица несколько упавших на него прядок волос и продолжила взбивать смесь до нужной густоты.

– В этом, может, и нет. Но во всем остальном – да. Она проделала все так тонко, что Дэвид почти ничего не заметил. Что бы она ни говорила, это звучало унизительно. Она даже не пыталась скрыть своей уверенности в том, что я Дэвиду не пара. С тем же успехом она могла бы вручить мне табличку с надписью «Вымогательница».

Я промолчала, пытаясь понять, сколько же колкостей она услышала на самом деле, а сколько было вызвано ее неосознанной манерой держаться несколько вызывающе. Я не то чтобы ставила слова Элли под сомнение. В жизни я повидала немало женщин вроде нее. Большинство из них были близкими подругами моей мамы.

– И она даже пыталась помешать нам с Дэвидом… ну, ты знаешь…

Я удвоила усилия, стараясь удержать на лице улыбку.

– Правда? Какие, однако, у нее викторианские замашки.

– Она отвела мне комнату над гаражом, несмотря на то что у них в доме спален больше, чем в маленькой гостинице.

– Да ладно тебе. Это же всего на одну ночь. – Я услышала в своем голосе напряженность и понадеялась, что разозлившаяся Элли ее не заметит. Мне и так было нелегко притворяться равнодушной к их… насыщенной… интимной жизни. И уж никак мне не хотелось обсуждать ее в деталях.

– Ну да. Однако Дэвид все равно пришел ко мне в комнату посреди ночи, но случайно задел датчик сигнализации. Мы только было… разошлись… когда появилась полиция.

Несмотря на ревность, которая жгла меня, словно незаживающий рубец, я рассмеялась. Элли отложила деревянную ложку, и на мгновение мне показалось, что она плачет от воспоминаний, пока я не поняла, что на самом деле она тоже смеется, да так сильно, что слезы струйками стекают по ее измазанным мукой щекам.

– Это и правда было смешно, – призналась она.


– Шарлотта? Земля вызывает Шарлотту. – Я подпрыгнула на месте, услышав голос Дэвида и с удивлением заметив, что такси остановилось у ступенек фешенебельного лондонского клуба.

– Вот мы и приехали. А ты где-то очень далеко, – сказал Дэвид, взявшись за лацканы моего пальто и нежно притягивая меня к себе. Он чмокнул меня в кончик носа. – О чем ты думала?

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза, радуясь, что он не смог прочесть мои мысли.

– Да ни о чем. О всякой чепухе.


– Конечно же, я в восторге, дорогая! – воскликнула Вероника с аристократически изящным произношением, с идеальностью и совершенством которого мог соперничать лишь хрустальный бокал в ее руке. – Вот только это кажется несколько… поспешным… только и всего. Вы встречаетесь всего лишь восемь месяцев. Мне даже интересно, отчего вы так торопитесь.

С другой стороны стола раздался фыркающий смешок. Рыжеволосый брат Дэвида жестами изобразил, как снимает телефонную трубку.