– Мистер Тэйлор – самый храбрый и самый добрый человек на свете, – сказала она.

– Да, – грустно согласилась я. – Именно так.


Я старалась думать лишь о том, что Джо спас Марти, рискуя всем – своей жизнью, своим будущим, нашим будущим – только из-за него самого. Я люблю животных, не поймите меня превратно, действительно люблю, и мы много раз говорили о том, чтобы завести собаку или кошку, рядом с которой рос бы наш Джейк. Но я не могла позволить себе и помыслить, какая расплата постигла Джо. Собака выжила… Я была очень рада этому, очень. Но все же… ради собаки? Как такое возможно?

Сквозь небольшое стеклянное окошко в двери комнаты ожидания лился какой-то странный, лучистый свет. Медленно опустив ручку и войдя внутрь, я увидела, что он исходит от открытого ноутбука, стоявшего на стуле рядом с Шарлоттой. По-моему, Шарлотта сначала вообще не заметила моего появления в комнате, поскольку была поглощена довольно оживленным телефонным разговором. Я почувствовала, как плечи у меня напряглись от раздражения: все-таки она слишком бесцеремонно пользовалась мобильным телефоном. Насколько же это для нее типично – плевать на всех и вся. Но, оглянувшись на коридор, быстро исчезавший за закрывавшейся дверью, я не услышала тревожного воя сирен, так что, наверное, использование сотовых на самом деле не вырубало в больнице все подряд. Я медленно опустилась на один из стульев, отчего по чистой случайности смогла рассмотреть веб-страницу, которую Шарлотта, очевидно, читала до телефонного звонка.

Прежде всего, мое внимание привлек знакомый логотип Государственной службы здравоохранения в углу экрана, а потом, когда я увидела заголовок, то уже не смогла оторвать глаз от дисплея. Вирусная кардиомиопатия. По-моему, я слышала об этом раньше и, хотя помнила об этом очень мало, знала, что это штука серьезная. Потенциально даже куда более серьезная, чем сердечный приступ или инфаркт. Значит, чуть раньше она мне соврала. Ну что ж, не в первый раз. Я подалась вперед на стуле и вытянула шею, пытаясь разобрать отдельные части текста, которые Шарлотта выделила желтым. У меня довольно неплохое ночное зрение – без него трудно прочитать ноты в тускло освещенных оркестровых ямах или залах. Так что, немного прищурившись, я смогла разобрать несколько слов и фраз с интернет-страницы и тут же об этом пожалела. «Поражает сердце», «необратимые патологические изменения», «резкий угрожающий жизни паралич сердца». Наверное, я издала какой-то негромкий звук, поскольку Шарлотта резко повернулась на стуле, увидела, куда направлен мой взгляд, и захлопнула крышку ноутбука.

– Извините, Вероника, что вы сказали?

Мне стало почти стыдно оттого, что внутри меня, несмотря на прошедшие годы, все сжалось, когда я поняла, что Шарлотта разговаривает со своей свекровью. С женщиной, сделавшей практически все, что было в ее силах, чтобы не стать моей родственницей. Я привстала со стула и указала на дверь, не желая, чтобы она думала, будто я нарочно подслушиваю разговор, по всей видимости, очень непростой. Вряд ли за все эти годы характер Вероники хоть немного смягчился. К моему удивлению, Шарлотта покачала головой, тем самым показав, что можно и не уходить. Вот я и не ушла.

Я старалась не слушать, но это оказалось практически невозможно, к тому же в глубине души мне было любопытно узнать, как Шарлотте удалось укротить тигрицу настолько, что ей разрешили войти в тщательно охраняемое семейное пространство.

– Нет, Вероника. Я полностью согласна. Да, вы правы. Совершенно. Да, однозначно.

Так значит, вот как это делается? Полная покладистость и уступчивость. Неудивительно, что мы с Вероникой сразу же не поладили. Но ведь мы и виделись-то всего один раз.


– Невероятно, – пробормотала Шарлотта, еще довольно долго после окончания разговора пристально глядя на мобильник с каким-то немым недоверием.

Я подняла взгляд и увидела, как она качает головой, уставившись на небольшой гаджет, словно из него сможет просочиться частица сущности той женщины, с которой она только что говорила.

– Моя свекровь похожа на неукротимую силу природы.

– Помню, – с горечью сказала я, поскольку привкус прошлого все еще жег, как соль на ране.

Какое-то мгновение Шарлотта выглядела ошарашенной, словно внезапно поняла, что размышляет вслух… и именно передо мной.

– Ой, извини. Совсем забыла, ты же ее знаешь… ну, конечно же.

– Не то чтобы очень, – ответила я, чувствуя неловкость при упоминании хоть чего-то, что связывало меня с ее мужем. – Разумеется, не так хорошо.

– По-моему, никто не знает Веронику хорошо, – заявила Шарлотта с неожиданной откровенностью. Она опустила мобильник в сумочку от известного дизайнера и грустно рассмеялась: – Она отправилась надавить на капитана круизного лайнера, чтобы тот изменил курс и зашел в ближайший порт, откуда она сможет вылететь домой.

– Ну… если кто-то на это способен…

– Да, знаю… так это она.

Наши взгляды встретились, и мы на мгновение поняли друг друга, но обе быстро отпрянули назад, словно нас ударило током.

– Надо ноги размять, – заявила Шарлотта и, внезапно вскочив со стула, резкими шагами направилась к двери. Возбуждение следовало за ней неотступной тенью, она не могла избавиться от него, хотя, наверное, сама еще этого не понимала. Взявшись за дверную ручку, она замялась, чувствуя неловкость от необходимости попросить меня хоть о малейшем одолжении.

– Если кто-то будет меня спрашивать… врачи… скажешь им, что я вернусь минут через пять?

Я согласно кивнула. Чем меньше мы друг с другом разговариваем, тем лучше. Шарлотта явно тоже это понимала, поскольку вышла из комнаты ожидания, не сказав больше ни слова.

Шарлотта

– Один кофе навынос, пожалуйста, – попросила я, глядя, как исходящая паром жидкость тугой струей, словно черный водопад, лилась в стоявшую внизу чашку. Я чувствовала, как меня внутри всю трясет и крутит, так что в кофеине я сейчас явно не нуждалась. Было бы слишком просто объяснять разгулявшиеся нервы целиком разговором с матерью Дэвида, хотя, видит Бог, она обладала не виданной мною ни в ком – включая мою мать – способностью доставать людей, что само по себе являлось выдающимся достижением. Но на сей раз не следовало винить лишь Веронику в том, что у меня непрестанно колотилось сердце и разыгралась такая изжога, что, казалось, я вся сгораю изнутри.

Вот что значит страх в сочетании с необузданной паникой. Так мать нетерпеливо смотрит на часы, когда ее ребенок все не идет домой. Так близкие ждут, пока наконец сядет самолет. Так случается во время землетрясения или смерча. Так ощущаешь беспомощность, когда жизнь того, кого ты любишь, находится не в твоих, а в чужих руках. Так взываешь о помощи к Богу и обещаешь, что никогда больше ни о чем его не попросишь, никогда в жизни. В последнее время мы не очень-то часто общались с Богом, однако здесь, в тихом и опустевшем больничном буфете, я просила, нет, умоляла его, чтобы с Дэвидом все обошлось. Я могла бы бросить все – если бы пришлось, – но только не Дэвида, никогда. Я бы отдала все, чтобы спасти его так же, как он спас меня – дважды, – а потом спасал каждый день, пока мы были вместе.

Я порылась в кошельке, вытащив горсть монет, чтобы расплатиться, потом передумала и полезла за купюрой.

– На самом деле сделайте, пожалуйста, навынос два кофе.

Я не знала, примет ли Элли от меня хоть что-то. Смыли ли быстротекущие воды жизни нашу давнюю вражду? Или же она все еще таилась где-то в глубине: грозная багровая туча неприязни и враждебности, поглотившая крепнувшую было между нами дружбу?

Шарлотта. Шесть лет назад

Кофе получился крепким и горячим, как я любила, но удовольствия от него я не чувствовала, глядя на медленно просыпающийся город за панорамными окнами квартиры Дэвида почти у самых доков. Я сидела за стойкой посреди кухни со столешницей из белого мрамора, глядя невидящими глазами, как дрожащие оранжевые полоски рассекают серое утреннее небо, словно холст, внезапно брошенный передумавшим писать художником. Я смотрела, как вокруг день сменяет ночь. Смена, перемена. Это неотъемлемая часть жизни. Ее нельзя остановить, ей невозможно препятствовать. Люди все время меняются, они заводят друзей и порывают с ними (у меня, разумеется, имелись личные причины, чтобы знать это наверняка), их взаимоотношения зарождаются и развиваются. А как же чувства – они когда-нибудь меняются по-настоящему? Мне так хотелось верить, что да. Мне хотелось убедиться, насколько это было возможно, что любовь, которую мой жених испытывал к своей бывшей подружке, исчезла навсегда, что от нее не осталось и следа. Я хотела, чтобы она стерлась из его памяти, из сердца и из души, и какое-то время мне казалось, что это действительно произошло. А вдруг я просто себя обманывала?

– Вот ты где, – произнес Дэвид, выходя из спальни в черном костюме и ослепительно-белой рубашке, в которых он выглядел просто неотразимо.

У меня перехватило дыхание, когда он обнял меня за талию, зарылся лицом в мои длинные светлые волосы и начал нежно целовать мою шею.

– М-м-м… как хорошо ты пахнешь. А может, это кофе, – поддразнил он меня, протягивая руку, чтобы налить себе чашечку. Я улыбнулась, но как-то натянуто.

– Все нормально? А мне кажется, что ты какая-то притихшая.

Он произнес ее имя.

– Все прекрасно, – заверила я его. – Просто немного устала. Спала не очень хорошо.

Его сверкающие голубые глаза озабоченно затуманились, когда он внимательно посмотрел на меня.

– Ты и вправду металась всю ночь. Простыня с твоей стороны кровати смята так, словно по ней смерч прошелся.

– По-моему, в этом виноват ты, – ответила я с хрипотцой в голосе. Воспоминания о взаимной страсти пронеслись над стойкой, потрескивая, словно электрическая дуга.

– А по-моему, мы оба, – поправил меня он.

Он произнес ее имя.

Надо что-то говорить, надо ему рассказать. Ему снился сон. Я поняла это по дрожащим векам и еле слышному горловому бормотанию. Он лежал на скомканных простынях, освещенный молочно-белым лунным светом, струившимся сквозь окна. Даже во сне он был прекрасен: его спутанные темные волосы призывно влекли меня коснуться их, легкая щетина на подбородке манила потереться о нее щекой, мягкий изгиб его рта шепотом звал мои губы. Я не смогла устоять. Приподнявшись на локте, я склонилась к нему и нежно поцеловала его спящие губы. Они выгнулись от ласкового прикосновения и чуть приоткрылись. Он не проснулся, в этом я была уверена.

– Элли.

Он произнес ее имя.

Он произнес ее имя.

Я замерла, не в силах шевельнуться или что-то сказать, даже дыхание давалось мне с трудом. А потом, просто чтобы сделать мои страдания нестерпимыми, он снова повторил его:

– Элли.

Я откинулась на подушку, прикусив нижнюю губу, чтобы выплакаться без единого звука. До нашей свадьбы оставалось меньше полутора месяцев. Прошла последняя примерка платья, утвердили меню, заказали цветы, оплатили место проведения церемонии. Все встало на свои места. Мы были готовы, наконец-то готовы, и пребывали в блаженном ожидании, когда в нашей жизни начнется очередное захватывающее приключение.

И тут, не знаю уж, что ему приснилось, что он увидел под сомкнутыми веками, он произнес ее имя.

Элли

Всего через несколько секунд после ухода Шарлотты дверь в небольшую комнату с приглушенным светом слегка приоткрылась. Незнакомая мне сестра просунула голову в образовавшийся проем.

– Миссис Уильямс?

Нет, но я едва ею не стала.

– Она отлучилась на минутку. Я миссис Тэйлор. У вас есть какие-нибудь новости о моем муже Джо?

Сестра сокрушенно покачала головой.

– Извините. Боюсь, что нет. Врачи хотели бы переговорить с миссис Уильямс. – Она окинула коридор нетерпеливым взглядом. – Вы не знаете, куда она ушла? – В глазах ее читалось беспокойство, которое мне не хотелось сознавать. Я услышала слетавшие с моих губ слова, прежде чем успела оборвать их.

– Что-то с Дэвидом? М-м, то есть с мистером Уильямсом? Что-нибудь случилось?

– А вы член семьи? Или родственница?

«Чуть не стала» для ответа не подходило, а наши сложные отношения в прошлом не представляли интереса ни для кого, кроме нас самих.

– Нет.

– Прошу прощения, но мы не можем обсуждать состояние больных с друзьями.

«К ним я тоже не отношусь», – подумала я. Сестра замялась, явно смутившись.

– Я снова загляну через несколько минут, когда вернется миссис Уильямс.

Я немного походила, поджидая Шарлотту. Когда это не помогло, стала рассеянно смотреть в окно на маленькие снежинки, падавшие на подоконник, словно летчики-камикадзе, и таявшие на стекле, а потом стекавшие вниз, как слезы. Я то и дело бросала нетерпеливые взгляды на дверь в ожидании, когда же вернется Шарлотта. Я не хотела нести бремя забот ни о чем и ни о ком, кроме Джо, но каким-то образом воспоминания о Дэвиде и о том, что он когда-то для меня значил, рвались наружу из темных глубин памяти, куда я их засунула. Я не хотела снова возвращаться ко всем тем мыслям, заново переживать все те чувства, которые, несмотря на все минувшие годы, оставались достаточно сильными, чтобы вывести меня из себя.