– Джо, очнись. Пожалуйста, очнись, – попросила я, склонившись над ним так, что между нами осталось лишь несколько сантиметров.

От него исходил холод, какой ощущаешь, когда стоишь перед открытым холодильником. И когда с моих щек покатились слезы и упали на его лицо, мне показалось, что они прямо там сейчас и замерзнут.

– Нам требуется… – сказал кто-то позади меня, но на него тут же зашикали, чтобы он поскорее замолчал.

– Пусть побудет с ним минуточку. Ей необходимо это время.

Я закрыла глаза, потому что снова почувствовала в этой фразе некий скрытый смысл. Словно это время нужно было мне для того, чтобы успеть попрощаться с мужем.

Я потянулась к ладони Джо, не обращая внимания на капельницу, трубка которой торчала у него из руки, и даже на то, что сейчас сам он больше напоминал безжизненный замороженный манекен. Я схватила его ладонь и сжала ее с такой силой, что могла бы повредить даже свои собственные хрупкие кости.

– Ты должен сейчас проснуться, Джо Тэйлор. Потому что здесь присутствуют люди, которые любят тебя и которым ты нужен… и Джейку тоже очень нужен отец, потому что ведь ты знаешь, я совершенно ничего не понимаю в мальчишеских вкусах. И я никогда не научу его правильно играть в футбол или поменять автомобильную шину, когда колесо спустит, или как нужно бриться… и всякое такое прочее. Поэтому, пожалуйста, проснись немедленно и перестань меня так пугать.

– Но нам действительно сейчас нужно…

Я посмотрела на них глазами, из которых продолжали течь слезы.

– Я понимаю, что мне пора уходить. – С этими словами я снова нагнулась над заледеневшим напоминанием теплого любящего мужчины, которого сама полюбила много лет назад. Я поцеловала его в уголок рта, губами наткнувшись на край выходящей из него пластиковой трубки. Потом обвела взглядом палату, останавливаясь на каждом из медиков, и произнесла умоляющим голосом: – Только не останавливайтесь. Верните его мне.

После этого я повернулась и, уходя, поставила игрушку нашего сына у задней стенки его койки, у железной решетки, так что он казался пушистым стражем и защитником.

– Приглядывай за ним, – шутливо обратилась я к плюшевому зверю, но никто даже не улыбнулся. Никто.

Шарлотта

Я вышла из лифта со скоростью торопящегося по своим делам пешехода, ну, или, по крайней мере, жителя лондонского пригорода, спешащего на работу в город. Однако в ту же секунду на моем пути к администратору откуда-то возникли двое полицейских, которые сразу же перекрыли мне дорогу. Они оглядели полупустое помещение приемного отделения, о чем-то коротко переговорили с женщинами за стойкой, после чего направились к семейству с плачущими детьми. На мгновение я подумала, что тот, кого они приехали проведать, каким-то образом стал участником несчастного случая. Мне хотелось посочувствовать им, но сейчас все мое сострадание было направлено на куда более близкого и родного мне человека.

– А, это вы, миссис Уильямс, – начала одна из администраторов, увидев, что я подхожу к их столам. – А мы как раз собирались разыскать вас, – заявила она, одновременно забирая у меня частично заполненные документы. – Вашего мужа еще переводят в отделение, но нам сообщили, что если вы захотите подняться наверх, то сможете подождать в комнате для посетителей. По крайней мере, это совсем рядом с ними.

– Да, вы правы. Чем ближе, тем лучше, – тут же согласилась я.

Комната для посетителей оказалась маленькой и угнетающе мрачной, как могила. «Могила от службы национального здравоохранения, – мелькнула у меня в голове такая же невеселая мысль. – Могила для родственников. Это помещение необходимо переименовать». А может, и нет. Как ни называй, вряд ли здесь можно было наполнить надеждой тех бесчисленных «родных и близких», которые сидели именно на том месте, где сейчас расположилась я. Не исключено даже, что именно на этом неудобном пластиковом кресле с деревянными подлокотниками, покрытыми облупившимся мебельным лаком. Интересно, сколько потных ладоней сжимало эти подлокотники, что лак настолько разъелся? И сколько молитв слышали стены этой комнатушки?! Наверное, даже больше, чем церковная исповедальня. И сколько из них были услышаны? Ну, разумеется, не все, это ясно. Не все посетители, ожидавшие в этой комнате, в итоге уходили отсюда домой вместе со своими дорогими и любимыми. Люди умирали в этих палатах, и нет смысла делать вид, будто это не так. Ведь отделение назвали интенсивной терапией не потому, что все остальные названия уже использованы и им просто не хватило фантазии. Только вот иногда, как бы они ни старались, терапия все же оказывалась недостаточно интенсивной.

Разумеется, тогда я ни на секунду не задумывалась о том, что нечто подобное могло относиться к Дэвиду. Он был болен – это стало очевидным даже мне, – но ведь люди не умирают от болезней, которые возникают вот так внезапно, буквально из ниоткуда. Обычно дается время, для того чтобы подготовиться к болезни, которая является опасной для жизни, разве не так? Смерть не может заявиться вот так без предупреждений и унести человека, как катящаяся волна цунами. Всегда бывает некое предупреждение, а значит, и время для подготовки. Разве нет?!

Меня передернуло. Наверное, сама обстановка в комнате навевала такие мысли. Зеленые стены, словно усиливающие клаустрофобию, и маленькие грязные окошки с видом в никуда, вернее, на серую стену такого же мрачного здания. Даже дверь тут походила на вход в морг – с крошечным вырезанным отверстием вместо нормального стекла в большой просторной раме. И, разумеется, здесь было тихо, как в могиле. Впрочем, тишина царствовала повсюду. Хотя из восьми стеклянных палат только две сейчас были заняты. Одна находилась в дальнем конце – та самая, которую я ошибочно приняла за палату Дэвида. Она просто кишела медперсоналом. Взбудораженные врачи и медсестры суетились вокруг пациента, все с серьезными лицами, все заняты своим делом. В панике я схватила за руку сестру-азиатку, которая провела меня в отделение, сильно сжав ее тоненькие, как у птички, косточки.

– Это палата Дэвида? Там мой муж? – спросила я охрипшим от ужаса голосом.

– Нет-нет-нет, – тут же мелодично пропела она, указывая таким образом на мою ошибку.

Ее огромные темные глаза миндалевидной формы показались мне особенно добрыми. Я даже подумала, что скучная одежда медработника совершенно не шла ей. Она куда лучше смотрелась бы в роскошном и трепещущем на ветру шелковом сари. Нет, ее не должно было быть вот здесь, в этой обстановке. Впрочем, как, наверное, и Дэвида, и меня самой.

– Палата вашего мужа – в самом конце коридора, – сказала сестра, но, едва я повернулась в нужную сторону, как она заставила меня пройти (применив при этом удивительную силу) в противоположном направлении. – Сейчас им занимаются врачи, – пояснила она.

Я послушно шла за ней, вытянув шею туда, где сейчас медики обследовали моего мужа, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. Разумеется, мне это не удалось, поскольку окна палаты закрывали опущенные жалюзи. Это было сделано для того, чтобы ничто не мешало персоналу в палате заниматься своим делом. Разумеется, самому пациенту такое уединение было совершенно ни к чему. Вот и тому мужчине такая дополнительная защита была абсолютно безразлична. Я успела заметить, что он, очевидно, был без сознания и при этом подключен к огромному количеству всевозможной медицинской аппаратуры. От этого его палата казалась неким подобием центра управления космическими полетами.

Минут через двадцать ожидания под ярким светом флуоресцентных ламп я почувствовала, что у меня начинают болеть глаза. Поэтому я выключила освещение и сидела в полумраке с одним только боковым фонарем да еще слабым мерцанием китайских фонариков, которыми была обвешана унылая искусственная елка. Она стояла на низеньком столике у стены и была раза в четыре меньше той, что сейчас украшала наш дом, а изяществом не напоминала ее даже отдаленно. Я меняла цвет елочных украшений каждый год. В этом году выбрала серебристый и голубой перламутровый. В январе я сниму все украшения, пожертвую их благотворительному магазину, а уже в следующем декабре все повторится снова. Дэвид обратил на это внимание только один раз за все время, во второй год нашей совместной супружеской жизни. «А разве мы не оставим их себе? – спросил он тогда, аккуратно ссадив меня с лесенки и начиная самостоятельно снимать украшения с самых дальних веток. – Когда я был маленький, я каждый год с удовольствием отыскивал свои самые любимые елочные игрушки…» Тут он замолчал и больше не добавил ни слова. Только потом сильно сжал мне руку, прежде чем передать рулон мягкой упаковочной пленки, которая надежно защищала от повреждений каждый завернутый в нее стеклянный шар.

А вот эта елочка, стоявшая в больнице, совершенно не ободряла и не улучшала настроения. Украшения на ней оказались старенькие, краска на них местами облупилась. В целом деревце выглядело грустным и усталым, и я понимала, как оно должно было себя чувствовать. Я твердо решила передать больнице все наши елочные украшения, как только мы снимем их с елки в январе. Черт, да если они вылечат Дэвида, я каждый год буду покупать им самую большую и самую роскошную елку. Я осторожно дотронулась до серебряной звездочки на макушке маленькой елочки и загадала желание, тщательно проговаривая про себя каждое слово.

Элли

– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я попросила Стэна подвезти нас в больницу, и мы смогли побыть рядом с тобой?

Я отрицательно покачала головой – бесполезный жест, учитывая, что в данную минуту я разговаривала по телефону.

– И даже не беспокойся о том, что на улице метель, – продолжала Элис. – Стэн – прекрасный водитель, и он говорит, что с радостью подбросит нас к тебе.

Я огляделась вокруг, в смущении переваривая слова соседки. Я стояла у центрального входа в больницу, куда вышла как раз с целью позвонить Элис, как и обещала. Дело в том, что я не была уверена в том, разрешено ли пользоваться мобильной связью в стенах больницы. На всякий случай, памятуя о городских легендах, гласящих, что мобильники мешают медицинской аппаратуре нормально функционировать и поддерживать жизнь пациентов, я вышла на улицу – как можно дальше от палаты, где лежал Джо, и только оттуда позвонила. И пока Элис сама не заговорила о погоде, я даже не заметила, что тут метет, и притом достаточно сильно.

Я смотрела на летящие снежинки, подсвеченные натриевыми дуговыми лампами, от которых все на парковочной стоянке сияло оранжевым светом. Скучная и обычно серая бетонная площадка приобрела какой-то фантастический неземной вид, что совершенно не соответствовало отчаянно бурлящей внутри меня тревоге.

– Не надо, Элис. Оставайтесь дома. Я не хочу, чтобы Джейк увидел Джо в таком состоянии. Это напугает его.

В этом я была уверена, потому что была на двадцать три года старше своего сына, но и меня то, что я увидела, напугало до полусмерти. Теперь меня начало трясти, и я только сейчас заметила, что выскочила на улицу, не одевшись. К тому же я вообще не помнила, где оставила пальто. В эту минуту я с трудом могла контролировать себя, так что Джейку пока лучше оставаться в заботливых руках моей доброй соседки. А вот когда врачи справятся с состоянием переохлаждения, в котором сейчас пребывал Джо, и вернут тепло – в прямом и переносном смысле этого слова – нашему любимому человеку, я, конечно, привезу Джейка сюда, прямо к койке его отца. И вот тогда будет неважно, днем это произойдет или ночью.

– Хорошо, Элли. Как считаешь нужным. О Джейке не волнуйся. Мы со Стэном с радостью проведем здесь хоть всю ночь, если будет необходимо.

– Спасибо тебе огромное, ты так добра ко мне, и… – Тут у меня перехватило горло, и я не смогла больше выговорить ни слова.

Элис чуть слышно хмыкнула, потом закашлялась, и я услышала, как она достаточно сдержанно сморкается в платок. Когда она снова заговорила, голос ее стал властным и не терпящим возражений. Наверное, сейчас это было даже хорошо для меня, потому что, услышав слова сочувствия, я бы только окончательно расклеилась.

– Так чем я могу тебе помочь прямо сейчас? Может быть, надо кому-то позвонить? Например, твоим родителям или родителям Джо?

Я шумно сглотнула. Но, как бы ни хотелось мне переложить груз этих звонков на кого-нибудь другого, все же я должна была сделать это сама.

– Не надо, я сама им позвоню, только мне кажется, было бы лучше немного выждать, пока врачи не скажут что-то более или менее ободряющее.

– Это ты неплохо придумала, – подтвердила моя дружелюбно настроенная соседка, которая возрастом приближалась к родителям Джо, хотя в реальной жизни казалась на несколько десятков лет моложе.

Мне было страшно подумать, как отреагируют родители Джо на известие о несчастном случае с их сыном. В последнее время они оба чувствовали себя неважно. Отец Джо уже несколько лет не садился за руль, так что, даже если не учитывать надвигающуюся снежную бурю, трудно было себе представить, что они решатся на пятичасовую поездку, чтобы приехать сюда.