Холли Чемберлен - Наше лето

Рик!

Я выкарабкалась из-под кровати и взвизгнула:

– Рик!

– Все в порядке, – окликнул он. – Здесь полиция! Можешь открыть дверь!

Разодетая в спортивные штаны и ветхую майку, я рывком распахнула дверь и бросилась в объятия Рика. Он прижал меня к себе и гладил по спине, пока я, рыдая, целовала его в шею. Я не сразу сообразила, что у нас появились зрители. А сообразив, отстранилась и вытерла слезы ладонью.

– Вы его поймали? – спросила я полицейского, слишком пристально наблюдавшего за нами. Извращенец.

Офицер Свин Мак-Свин расплылся в улыбке:

– Не было никакого грабителя, мэм.

Почему все величают меня «мэм»?

Я повернулась к Рику:

– Был! Кто-то пытался ворваться в квартиру!

– Э… Джинси…

Рик указал куда-то в дальний конец полутемного коридора. Еще один полисмен тихо говорил что-то хрупкой сгорбленной старушке в халате.

– Что здесь делает миссис Нортон? – спросила я. – Господи! Неужели грабитель пытался пробраться и к ней?

Рик смущенно откашлялся.

– Джинси, миссис Нортон и есть твой взломщик. Понимаешь, она неизвестно почему вышла из квартиры, – ты знаешь, что у нее болезнь Альцгеймера? Мы позвонили ее сыну, он сейчас приедет. Она перепутала свою дверь с твоей и…

Я снова взглянула на миссис Нортон. Бедняжка казалась очень испуганной.

– Вот как, – промямлила я. – Мне ужасно жаль.

Гигант-полисмен продолжал нагло ухмыляться.

– Безопасность лучше поздних сожалений, мэм.

– Ты все правильно сделала, Джинси, – утешил Рик и обратился к Свину: – Она может вернуться в квартиру?

– Разумеется, – пожал тот плечами. – Преступления не было.

Открывая дверь, я услышала, как он добавил:

– Если не считать зря потраченного полицией времени.

Рик тоже его услышал, потому что втолкнул меня в комнату и захлопнул дверь.

– Не хочешь же ты подраться с полицейским, – предупредил он.

Теперь я злилась и одновременно сгорала от стыда. Не слишком приятное сочетание.

Ну надо же, я даже не подумала поискать среди домашней утвари что-то, хоть отдаленно напоминающее оружие! А вместо этого позвала на помощь и залезла под кровать!

Ясно, что теперь все надо мной насмехаются!

– Попробуй только посмеяться надо мной! – предупредила я.

– Похоже, что я смеюсь?

– Ну… в душе! Не смей издеваться надо мной в душе!

Рик тяжело вздохнул:

– Джинси, давай сядем. Сейчас я позвоню соседке и спрошу, не сможет ли она остаться с Джастином до утра. А потом мы выпьем за то, что ты осталась жива. О’кей?

– Ни к чему разыгрывать из себя героя, – буркнула я, обняв себя за плечи.

Запоздалая реакция. Меня бил озноб.

– Надень свитер, – велел он. – И смирись с тем, что сегодня я герой. В следующий раз наступит твоя очередь быть героиней.

Я взглянула на Рика: всклокоченные со сна волосы, босые ступни, сунутые в разные кроссовки, темные круги под глазами.

Мой герой.

Я разрыдалась.

Телевизор был включен, но я почти не смотрела на экран.

Что-то историческое. Насчет Французской революции.

Отец был прав. Этот канал следовало бы назвать Военным. Или Каналом Поджигателей Войны.

Или каналом того, Как Кровожадные, Рвущиеся к Власти Мужчины Портят Все на Свете!

Я зачерпнула ложкой мороженое из стоявшего на коленях пинтового стаканчика и предалась ленивым мыслям. Совершенно бессвязным мыслям.

Миссис Хеди, моя учительница в третьем классе, в своем мешковатом оранжевом кардигане.

Ворчливый голос бабушки, замолчавшей навеки десять лет назад.

Первый день в колледже, температура почти девяносто градусов.

Ночь, когда я встретила Уина, ледяной осенний ветер.

Около одиннадцати в двери повернулся ключ. Минуту спустя в гостиной появился Уин и бросил пиджак на спинку стула.

Повесить его, разумеется, моя обязанность.

– Ну, с кем ты ужинал?

Уин стащил галстук и тоже бросил на стул.

– Привет. Вряд ли ты с ними знакома.

Я убавила звук и выпрямилась.

– Я так и предполагала. Но все равно хочу знать, понятно? Мне интересно. Хочу побольше знать о твоей работе.

Уин как-то странно глянул на меня.

– Понимаю. Но не хочется тебе докучать. На твоих плечах и без того много всего. И на уме… Вообще проблем немало.

– Откуда тебе известно, что у меня на уме? – отрезала я. – Ты всегда… всегда…

– Что – всегда? – вздохнул Уин.

Я снова откинулась на спинку кресла.

– Ничего.

Уин вышел из гостиной, и я услышала, как он возится в ванной. Вернулся он уже в пижаме и очках.

– Иду спать, – объявил он.

Я пожала плечами и снова прибавила звук. Уин не уходил. Я терпеливо ждала.

– Солнышко, сколько можно есть мороженое? По-моему, с тебя хватит. Не хочешь же ты потолстеть, когда у нас свадьба на носу? Тебе это не к лицу, – посоветовал он наконец.

Я, не отвечая, продолжала глазеть на экран. На портрет очередного, неведомо какого по счету короля Людовика.

Уин все-таки ушел.

Я спокойно доела мороженое.

Он совсем не видит меня. В упор не видит.

Если бы посмотрел как следует, наверняка заметил бы, что со времени помолвки я потеряла семь фунтов.

Глядя на меня, он видел то, что хотел видеть.

Интересно, что же именно?

Я всегда гордилась способностью себя развлечь.

Не имею в виду ничего сексуального, нет уж, спасибо.

Видите ли, сколько помню себя, я всегда была чем-то вроде одинокого волка. Замкнутая, отчужденная. Не асоциальный тип или что-то в этом роде, просто вполне самодостаточная личность.

Но среднему человеку обычно бывает не по себе в присутствии одиночек-индивидуалистов. Особенно когда одиночки-индивидуалисты – совсем еще дети.

Много лет взрослые пытались, что называется, вовлечь меня в коллектив. Обычные люди просто не понимают детей, которые предпочитают держаться в стороне от этого самого коллектива.

Когда я была в начальной школе, за дело взялась моя мать.

– Каждая маленькая девочка хочет записаться в герлскауты! – умоляла она.

– Только не я, – напрямик заявила я.

– Но почему, Даниэлла? Там так весело!

Я раздумывала над ее словами секунд этак тридцать.

– Нет, спасибо, – отказалась я, расправляя новую розовую юбочку, недавний подарок бабушки. – Кстати, эти униформы – настоящее уродство. Зеленый и коричневый цвета кажутся грязноватыми.

Администрация средней школы подхватила знамя коллективизма, которое выпустила из рук моя мать.

Еще в предпоследнем классе психолог-консультант предупредил, что меня не примут в приличный колледж, если я не запишусь в спортивный клуб или не займусь каким-нибудь видом внеклассной работы.

– А именно? – попыталась уточнить я.

– Ну, скажем, быть в команде поддержки.[14] Или, ну не знаю, в школьной газете. Чем ты интересуешься, Даниэлла?

– Одеждой и драгоценностями.

– Правда, у нас нет кружка кройки и шитья, но, может, ты организуешь? Инициатива всегда приветствуется и…

Полагаю, мое потрясенное лицо остановило мистера Бернса на полуслове.

– Ну, – покорно добавил он, – хотя бы подумай об этом, ладно?

– Договорились, – кивнула я, поднимаясь, чтобы покинуть душный крохотный кабинет. – Но на вашем месте я бы не слишком рассчитывала.

К счастью, ко времени окончания колледжа большинство взрослых решили позволить мне жить своей жизнью. Может, потому что я сделалась почти одной из них.

Во всяком случае, никто не стал протестовать, когда я объявила о своем решении жить самостоятельно. Каждое лето я устраивалась сразу в несколько мест – не такая легкая задача, когда пытаешься одновременно вращаться в обществе, – чтобы платить за одноместную комнату в общежитии.

Понимаете, быть постоянным участником фильма ужасов в образе соседки, готовой трещать все двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, – не то удовольствие, которое мне хотелось бы испытать.

Даю слово, мне никогда не надоедало собственное общество. И я не скучала, проводя вечер в одиночестве и дома.

До той особенной ночи в июне, примерно за шесть недель до моего тридцатилетия.

Уютная квартирка в Бэк-Бэй сверкала чистотой.

Тихо мурлыкал кондиционер.

Холодильник был набит всем необходимым: шампанское, диетическая газировка, йогурт.

Я только что вернулась из любимого парикмахерского салона, где сделала маникюр и педикюр.

Все было идеально, на своих местах.

Кроме меня. Я вдруг обнаружила, что стою посреди гостиной.

Просто стою.

Видите ли, обычно я никогда не стою. И не сижу.

Я лежу на диване. Но это, пожалуй, можно назвать искусством.

А вот в моем сегодняшнем состоянии, пожалуй, было нечто иное. И совершенно новое.

Я не находила себе места. Вот оно что. Должно быть, именно это состояние люди называют «зайти в тупик».

Я понятия не имела, что делать с собой.

Собственно говоря, ничего особенного я и не хотела делать и все же горела желанием совершить что-то необыкновенное, значительное, что-то…

Вот оно! Позвоню-ка я матери! Когда все остальное не помогает, возьми трубку и набери номер.

На полпути к телефону я передумала. Она наверняка спросит, как идет охота на мужа, а у меня почему-то не было настроения отчитываться о последних достижениях.

Тем более что все достижения полетели к черту при появлении здоровенного гоя, который стал занимать слишком много моего времени.

Моего ментального пространства.

А как насчет сердца?

– ТВ, – решила я. – Вот что я сделаю. Включу телевизор. Тогда можно не думать. Ни о ком. И ни о чем.

Пощелкав пультом, я убедилась, что ни на одном из каналов нет моих любимых шоу.

«Даниэлла, – упрекнула я себя, – давно пора подключиться к спутниковому телевидению!»

И оглядела комнату, словно ожидала, что в углу или на полке притаилась блестящая идея, ожидающая, когда ее заметят.

Ничего.

«Даниэлла, – снова пожурила я себя, – завела бы хоть хобби какое, что ли! Может, вязание? Или бисерное плетение. Или шитье. Кроила бы себе одежду…»

Можно подумать, такое когда-нибудь случится!

Я плюхнулась на диван и вздохнула.

Что, если почитать? Все какое-то занятие.

Но у меня было только две книги: словарь, оставшийся еще с колледжа, и Библия, подаренная в детстве.

Дело в том, что я почти ничего не читаю. Кроме журналов. Да и те прочитаны по крайней мере дважды.

«Впрочем, и в третий тоже не помешает», – решила я, схватив последний выпуск «Вакейшнз». И стала листать, пока не набрела на снимок парочки на пляже в лучах заката. Сидевшие на одеяле молодые люди, окруженные остатками пиршества, смотрели куда-то вдаль. И никакие мерзкие чайки не оскверняли сцену.

Класс! Я снова думала о Крисе.

По моему опыту, союз христианки и еврея или наоборот ни к чему хорошему не приводит, если не считать редкого исключения в лице Шарлотты и Гарри из «Секса в большом городе». Да и то вначале оно выглядело истинным несчастьем. Она даже обратилась в его веру, и – бац! Вместо свадьбы – разрыв. Вместо кольца – захлопнутая перед носом дверь.

Да, конечно, все закончилось лучше некуда, и Шарлотта получила огромный бриллиант от своего будущего мужа – адвоката. Но что ни говори, а Шарлотта и Гарри – воображаемая пара.

Симпатичная, но придуманная сценаристом.

Может, стоит прогуляться? Зайти в бар, выпить…

Но когда я прикинула, что для этого надеть, куда идти, как добраться, затея показалась чересчур утомительной.

Я вышла в спальню, подумав, что неплохо бы лечь и попытаться заснуть. Но тут заметила компьютер. Послать электронные сообщения подружкам с Лонг-Айленда? Вполне вероятно, они тоже сидят за компьютерами и готовы поболтать.

Но до меня почти сразу дошел идиотизм затеи.

У Мишель – трехмесячный младенец, у Эми – малолетний маньяк, и, Богу известно, Рейчел и ее новый, второй, муж вряд ли обрадуются, если их потревожить в девять вечера.

Кроме того, о чем с ними болтать? О погоде? О том, кто купил очередной дом? Чья бабушка попала в дом престарелых?

Сомневаюсь, чтобы кого-нибудь из них заинтересовали похождения их единственной незамужней подруги. Переживания по поводу абсолютно неподходящего парня, который каким-то образом втерся в мою жизнь.

И, честно говоря, меня абсолютно не интересовали пеленки, диатез, грудное вскармливание и няньки.

Я уныло присела на край свежезастеленной постели: простыни и одеяло от Ральфа Лорена. На комоде стояли фотографии в рамках: родители, дед с бабкой, Дэвид.

Только Дэвид.