«Надо взять себя в руки», — мысленно приказала себе леди Энн и отерла слезы со щек.

— Ничего, ничего, со мной все в порядке. Просто я очень ее люблю. — Она встала со стула и подошла к окну. Отдернув длинные темно-синие бархатные портьеры, она подвязала их золотистыми витыми шнурами. Солнечный свет хлынул в графскую спальню.

Она блаженно подставила лицо теплым солнечным лучам и промолвила:

— Вы знаете, Джастин, Элсбет удивила меня. Я думала, что после всего, что произошло, она потеряет разум от горя — она ведь такая чувствительная девочка, — но она была совершенно спокойна. Когда Пол зашел, чтобы сказать, как себя чувствует Арабелла, она сидела перед камином, молча уставившись в огонь. Это Грейс суетилась вокруг нее, ломая руки, и чуть не заплакала, увидев меня. Элсбет же рассказала мне все. Теперь я знаю, что Жервез явился в Эвишем-Эбби только затем, чтобы выкрасть изумрудное колье. Она призналась мне также, что он был ее возлюбленным, но она была для него всего лишь мимолетным увлечением. Он сказал ей, что их отношения следует рассматривать только как affaire de coeur и не более того, и она должна отнестись к этому как взрослая женщина. Заканчивая свой рассказ, она заметила, что он был прав и теперь она действительно стала взрослой. Я не решилась открыть ей, что мне было известно об их связи и раньше. Я вижу, что ее гнетет это, Джастин. Но боль, которая ее снедает, вызвана вовсе не жалостью к себе — это гораздо глубже и касается Арабеллы. Элсбет до сих пор уверена, что она виновата в том, что Жервез чуть не убил ее сестру. Я готова зубами скрипеть от бессилия, видя, как она мучается.

И леди Энн поведала ему о ее разговоре с Элсбет, вновь возвращаясь памятью к предыдущей ночи, когда они с Элсбет сидели вдвоем в ее комнате. Леди Энн сказала ей тогда: «Я горжусь тобой, Элсбет. Ты гораздо сильнее, чем я думала. Теперь ты станешь относиться к жизни намного серьезнее, ты станешь мудрее. Ты поедешь со мной и доктором Брэнионом в Лондон, и перед тобой откроется весь мир, Элсбет. Ты сможешь делать все, что пожелаешь. Но отныне ты больше не будешь такой доверчивой и наивной. Ты станешь беспристрастно оценивать поступки окружающих тебя людей. Но ты ни в коем случае не должна винить себя за то, что случилось, не должна замыкаться в себе. Будь такой же открытой и искренней, как и раньше, в этом нет ничего плохого. Просто отныне тебе придется смотреть на мир чуть-чуть по-другому».

— И вы думаете, ей удастся забыть это, Энн? Думаете, время сможет исцелить всю боль, которая накопилась в ее душе?

— Да, я верю в это. Как я уже сказала, Элсбет обрела наконец силу и уверенность в себе. Да, она сообщила мне, что не беременна. И слава Богу — иначе мне пришлось бы столкнуться с еще одной головоломной проблемой.

Джастин невольно улыбнулся, но, заметив, что она смотрит на него, посерьезнел.

Леди Энн укоризненно покачала головой и прошлась по комнате, разминая затекшие ноги. Она налила себе чаю — черный кофе ей никогда не нравился — и, приблизившись к кровати, внимательно вгляделась в лицо дочери, положив ей руку на лоб.

— Слава Богу, жара у нее пока нет. Я боялась, что в таком случае Полу придется сделать ей кровопускание, а ведь она и так уже потеряла много крови. — Она негромко рассмеялась. — А знаете, Пол уже который раз за эту ночь говорит мне, что у нее лошадиное здоровье и выносливость — прямо как у Люцифера!

Граф задумчиво промолвил в ответ на это:

— Она была мужественнее, чем многие раненые солдаты, которых мне приходилось видеть на войне. Боль была страшной, невыносимой, но она держалась стойко. Ей нет равных, Энн. Я счастлив, что у меня такая жена. А вы должны быть горды, что у вас такая храбрая дочь.

Тень воспоминания озарила глаза леди Энн, и она медленно произнесла:

— Она всегда была храброй. Никогда не забуду, как она однажды чуть всерьез не покалечилась. Ее отец просто рвал и метал, обзывая ее неуклюжей дурочкой за то, что она как-то свалилась со своего насеста в амбаре, — он ведь строго-настрого запрещал ей туда залезать.

Она думала, что граф не слушает ее, но он внезапно вскинул голову:

— Это случилось в амбаре, Энн?

— А она еще не показывала вам это место, Джастин?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет, еще нет. Но непременно покажет. Она немного рассказывала мне об этом.

— Это был ее самый любимый уголок. Она никогда не придавала значения запретам отца и была права: он просто очень боялся за нее и таким образом пытался ее предостеречь. Так вот, это место — небольшой закуток под крышей амбара. Туда ведет приставная лестница рядом с дверью. Арабелла говорила, что это самое уединенное и тихое местечко — даже лучше, чем старые развалины аббатства, ибо здесь никто не увидит и не услышит ее и никто не потревожит ее покой. Там, внизу, доярки доят коров, пастухи ворошат сено, переговариваясь между собой, но их голоса не долетают до нее. Еще будучи ребенком, она частенько забиралась вверх по шаткой лестнице в свой уголок. О, мне никогда не забыть тот день, когда она упала, — ей было лет десять, не больше. Одна из дощечек надломилась под ее ногой, и она упала вниз с высоты двадцати футов, сломав ногу и два ребра. Она еще счастливо отделалась — нога правильно срослась, а иначе она стала бы хромой калекой.

— И после этого вы влюбились в Пола Брэниона? Это случилось после того, как он вылечил ее ногу?

— Нет. На самом деле я влюбилась в него еще раньше — когда рожала Арабеллу. Роды были очень тяжелыми, но Пол ни на минуту не оставлял меня и был со мной до конца. Не думаю, что мне удалось бы выжить, если бы не он. Он убедил меня, что мне надо бороться за жизнь, и я сделала это ради него. Он был другом нашей семьи все эти годы.

— Да, — согласился граф. Он отставил в сторону пустую чашку и снова придвинулся к Арабелле. — Наверное, в эту минуту он пытается спасти трижды ненужную жизнь графа де Трекасси. Да нет, он вовсе и не граф — он никто, проклятый ублюдок…

— О чем вы, Джастин? Почему вы решили, что Жервез не граф де Трекасси?

Он мысленно выругался. Видно, он так устал, что уже ничего не соображает. Он совсем забыл, что многое из того, что он знает, остальным еще неизвестно. Напрасно он проговорился. Но теперь уже поздно.

— Джастин!

Он кивнул головой, сдаваясь:

— Хорошо, Энн, я все вам расскажу. Когда Арабелла была заключена в подземной келье, она обнаружила там полуистлевший скелет. При нем было пожелтевшее от времени письмо. Этого несчастного звали Шарль. Он был отцом Жервеза, а Магдалена — его матерью и любовницей этого человека.

Бедная женщина оторопела. Прошло несколько мгновений, прежде чем смысл его слов дошел до нее.

— О нет! — выдохнула леди Энн. — Нет, Элсбет не должна знать об этом, Джастин.

— Она и не узнает. Я не хотел вам этого говорить. И Арабелла рассказала мне об этом только потому, что боялась умереть и знала, что может мне доверять. Но я думаю, теперь это совсем не важно. Можете сказать об этом Полу, если хотите. Я не знаю, что она сделала с тем письмом. Но вот еще что: и Шарль, и Магдалена погибли. Арабелла не сказала мне этого раньше, поскольку не могла предать отца. Если бы Жервез не ранил ее, сомневаюсь, что она вообще когда-нибудь открыла бы эту тайну даже мне. Она считает его убийцей, Энн, а фамильная честь ведь очень много для нее значит.

Леди Энн расхаживала по комнате беспокойными шагами, поминутно оглядываясь на свою дочь, погруженную в глубокий сон — доктор дал ей огромную дозу опиума.

— Вам что-нибудь известно об этом, Энн?

— Нет. Но если граф узнал о том, что жена ему изменила, он, вне всякого сомнения, не оставил это предательство безнаказанным. Убийство? Да, он был способен и на это. Теперь мне кажется, что и я тоже могла бы на такое решиться. Впрочем, я почти уверена, что при других обстоятельствах он скорее вызвал бы своего оскорбителя на дуэль. Ему всегда была присуща этакая спокойная уверенность в себе, в своем превосходстве над противником. Да и кто смог бы сравниться с ним в делах чести? Надеюсь, Арабелла сможет нам многое рассказать, когда очнется.

«Если она очнется». В этот момент он понял, что не может больше ждать в бездействии — ему не вынести этой муки. Он должен увидеть и ощутить то, что хранило в себе тепло ее прикосновений, где витал ее гордый дух.

— Я скоро вернусь, Энн.

Граф вышел из комнаты, а она еще долго смотрела ему вслед.


В этот ранний час во дворе перед амбаром кипела деятельная суета, когда граф Страффорд, без сюртука, в панталонах и мятой белой льняной рубашке, направился прямиком к дверям амбара. Конюхи деловито укладывали сено в широкие обитые деревом закрома, пастухи выгоняли из хлева гладких, сытых коров. Когда граф возник в дверях амбара, все разговоры разом прекратились — даже Кори, конюх, не проронил ни слова.

Но граф не заметил, как раздраженно и недоверчиво все его разглядывают. Он скользнул под своды амбара и сразу увидел слева от дверей узкую лестницу. Граф поставил ногу на ступеньку, и лестница скрипнула под его весом. Он быстро взобрался наверх и осторожно шагнул на узкий карниз, который тянулся по периметру крыши. Пройдя по нему до конца, он очутился в маленьком закутке, откуда из чердачного окна открывался вид на зеленые холмы за северным выгоном. Это было место, где можно было уединиться и помечтать. Арабелла приходила сюда, когда ей хотелось побыть наедине со своими мыслями. Он глубоко вздохнул. Да, здесь он явственно ощущал ее присутствие, но это была лишь ее призрачная бесплотная тень, в которой не было яркого живого огня, делавшего ее такой особенной и неповторимой. И здесь она была в то время, когда он думал, что она предала его с Жервезом. Какую же злую шутку сыграла с ним судьба! Если бы он не увидел ее тогда, если бы…

Джастин молча постоял там еще некоторое время. Снизу доносились мычание коров, оживленный людской говор.

Медленно спустился он по лестнице и вышел из амбара, мимоходом оглянувшись на огромный старый дуб, под которым он стоял в тот далекий день, когда стал свидетелем того, что представлялось ему изменой Арабеллы. Вновь его охватили гнев, горечь и опустошенность тех ужасных минут. Он вспомнил их брачную ночь, вспомнил радостно-возбужденное лицо Арабеллы — такой она была до того, как он бросил ей свои обвинения в предательстве, изнасиловал ее, унизил, растоптал ее гордость.

Он медленно повернулся и направился назад, к Эвишем-Эбби. Проходя мимо Бархатной гостиной, он услышал приглушенные голоса и остановился. В гостиной были лорд Грейбурн и Элсбет. Виконт сидел подле нее на диване и держал ее за руку. Он что-то тихо говорил ей, а она согласно кивала головой.

Лорд Грейбурн поспешно поднялся с места при виде графа, заметил его неприбранный, взъерошенный вид, страдание в измученных бессонницей глазах.

— Простите мне мое вторжение, милорд. Я просто хотел немного побыть с леди Элсбет, чтобы успокоить ее.

Граф улыбнулся ему искренней сердечной улыбкой. Он был рад молодому человеку — как тот заботлив и внимателен с Элсбет!

— Добро пожаловать, сэр. Хорошо, что вы хоть на время отвлечете Элсбет от тяжелых мыслей. — Говоря это, он повернулся к Элсбет и взглянул на нее как бы по-новому, зная теперь то, что рассказала ему леди Энн. Она была права: в ней ничего не осталось от мечтательной девочки. На диване перед ним сидела юная женщина и спокойно смотрела на него печальным задумчивым взглядом. Он не был уверен в том, будет ли ему теперь не хватать в ней той детской наивной непосредственности, которая всегда ее отличала. Если это так, то очень жаль. Но жизнь все расставляет на свои места. Время покажет, изменилась ли она внутренне, как и внешне. Время и, может быть, лорд Грейбурн.

Он подошел к ней и взял ее руки в свои:

— Арабелла крепко спит. Она очень сильная и выносливая, Элсбет. Она поправится.

Элсбет кивнула. Тень страдания пробежала по ее лицу, и она тихо промолвила:

— Вы знаете, что доктор Брэнион наверху с Арабеллой и леди Энн?

— Нет.

— Он заходил сюда сообщить мне, что Жервез умер. Доктор Брэнион сказал, что с самого начала для него не было никакой надежды — он потерял слишком много крови.

— Значит, все кончено. — Граф почувствовал мимолетную грусть — ему стало жаль эту понапрасну загубленную молодую жизнь. Алчность — страшный порок.

— Да, все кончено. Мне очень жаль, что он умер, но, возможно, он заслужил смерть за то, что чуть не убил Арабеллу.

— Он стрелял в меня, Элсбет. Арабелла спасла мне жизнь.

— Элсбет, — вмешался лорд Грейбурн, поспешно опускаясь на диван подле нее, — не надо так себя казнить. Может, выпьете еще чаю?