неизвестен Автор - Наследник раджи

М-р Черри уже оправился от первого сильнейшего изумления. Адвокат был очень известен в Лондоне. Его приятный голос, убедительная речь, почтенная наружность и седины внушали доверие. Рассказывали, что люди шли к нему как к исповеднику и что состояние многих знаменитых английских фамилий находилось в его руках. Никто еще не раскаялся в том, что доверился м-ру Черри; его клиенты были его детьми, он считал для себя приятным долгом покровительствовать им и руководить ими.

Уже много лет Брэсебриджи были доверителями этого адвоката. Умерший раджа был последним представителем этой семьи, так как ее английская ветвь, к великому прискорбию адвоката, угасла уже много лет назад и родовые имения перешли в другие руки. М-с Грегори, небольшим состоянием которой он искусно управлял, была последним отпрыском семьи; но со времени ее замужества, при сохранившихся хороших отношениях, влияние м-ра Черри ослабло. Поверенный сожалел, что не знал ближе сына этой женщины.

«Тяжелая ответственность для такого молодого человека, — думал он. — Дай Бог ему силы и помоги ему!»

И это были не пустые слова. М-р Черри твердо верил, что так называемая судьба находится в руках Высшего.

Доложили о прибытии Тома. Адвокат встал и приветствовал его:

— М-р Грегори, поздравляю вас! В вашей жизни грядут перемены.

— Такие большие, что я еще не верю в них… Прежде всего я должен сообщить, что матушка мне ничего не сказала. Я даже не знал, что у нас были родные в Индии. Я просил сообщить подробности, но она посоветовала обратиться к вам.

— Странно, — сказал адвокат раздумывая. — Я, как вам известно, был другом трех поколений семьи вашей матушки. Если желаете, я готов стать и вашим.

— Благодарю вас, — отвечал Том, горячо пожимая протянутую руку. — Благодарю за предложенную дружбу и надеюсь оказаться достойным ее.

В нескольких словах м-р Черри объяснил Тому степень родства между ним и раджой.

Завещание последнего было самое простое. За исключением некоторых сумм, которые он завещал своим приближенным, в том числе и самому м-ру Черри, все остальное состояние без всяких ограничений переходило к Томасу Грегори, сыну его двоюродной сестры.

— Из того, что есть еще письмо, которое я должен передать вам в собственные руки, я заключаю, что ваш родственник назначил вас своим преемником. Так как Гумилькунд уже несколько лет состоит под покровительством Англии, то в это дело может вмешаться Компания. Вы хорошо сделаете, если снесетесь с губернатором. Говорят, что лорд Дальхаузи питает особенную симпатию к Гумилькунду. Увидим.

— Какова бы ни была ответственность, которая ложится на меня, я не намерен избегать ее.

— Очень хорошо. Но прежде всего — терпение: не следует торопиться. Пока же я сообщу вам, что у умершего и в Англии есть значительное состояние, так как он посылал нам для вложений немалые суммы. Таким образом, в наших руках находится значительное состояние, которым вы можете располагать с сегодняшнего дня.

Адвокат остановился и кашлянул. Наступил ответственный момент, и старик хотел приступить к делу с подобающей важностью.

— Вы хотите еще что-то сказать мне? — спросил Том.

— Да, — торжественно ответил м-р Черри. — Всякое завещание, как я уже заявлял несколько раз, есть документ общественной важности. Закон должен обеспечивать его исполнение. Но могут быть намерения, желания, которые не считают благоразумным включать в завещание. Тогда их излагают в иной форме, доверяя наследнику их исполнение. Я думаю, именно так и поступил правитель Гумилькунда. В пакете с завещанием я нашел письмо.

— Как странно! — воскликнул Том. — Именно на это я и надеялся.

— Возьмите его с собой и прочтите на досуге. Но прежде выслушайте меня. Каково бы ни было содержание письма, оно не налагает на вас никаких обязательств перед законом. Вы постараетесь, само собой разумеется, выполнить волю умершего. Но я не могу советовать вам придерживаться буквы. Хотя двоюродный брат вашей матушки и был англичанином по происхождению, но во всем остальном он был азиат.

— Он был магометанином?

— Нет, и не буддистом, но и не христианином. Он, кажется, не имел никакой определенной религии… В последнюю минуту, однако, кто знает?.. Я хочу сказать только, что симпатии его были скорее на стороне Азии, чем Европы. Раджа был одним из величайших ученых нашего времени и знал в совершенстве языки персидский и санскрит. Он изучил Веды и Зендавесту, уж не говоря об индийских поэмах и буддийской литературе. И притом он был прелестнейший человек… утонченно вежливый. Иногда я думаю, что если бы не исходившее от этого человека обаяние, я бы энергичнее говорил ему об Истине… Теперь уж случай потерян. Простите разболтавшегося старика… Вам хочется поскорее остаться наедине с этими бумагами.

— Я просмотрю их дома. Премного благодарен. Я опять приду к вам, прочтя их, или, быть может, вы сами зайдете к нам поговорить о радже. Я готов постоянно слушать рассказы о нем.

«У молодого человека их тип, их манеры, — думал старый адвокат после ухода Тома. — Откуда у него это? Странная вещь наследственность, весьма странная!»

День клонился к вечеру, когда молодой наследник вернулся в коттедж. Матери, к счастью, не было дома. Он побежал к себе в комнату, запер дверь и с бьющимся сердцем, весь дрожа от волнения, вскрыл конверт. Когда была сломана последняя печать, юноша оглянулся и прошептал:

— Здесь как будто кто-то есть.

А между тем он хорошо знал, что совершенно один в комнате.

— Опять Галлюцинация, как прошлой ночью. Если это будет продолжаться, я сойду с ума.

Молодой человек побежал к окну, распахнул ставни. В саду, полном цветов и залитом закатным светом, не было ни души, в нем царила тишина.

Том, упрекая себя в ребячестве, снова взял письмо. Конверт раскрылся, и показалось несколько листов бумаги, исписанных очень мелким почерком. Сердце юноши билось, как молот в кузнице. Что узнает он сейчас? Он взял первый лист и, к своему великому разочарованию, не мог разобрать ни слова. На следующих — то же самое. Наконец в самом низу ему попалось нечто вроде толстой тетради маленького формата, листы которой были склеены между собой по обрезу. Юный наследник собирался раскрыть ее, когда увидал на обертке слова, написанные очень мелко, но по-английски: «Если вы не чувствуете себя способным на решение, требующее силы характера, не открывайте».

Перевернув тетрадь, Том прочел на другой стороне: «Если вы храбры и решительны, читайте без страха».

Он остановился, спрашивая себя с волнением, обладает ли качествами, требуемыми таинственным благодетелем, и какова может быть тайна, для которой нужно так много решимости.

«Мне кажется, в случае надобности я сумею действовать решительно, — думал молодой человек. — У меня, конечно, много недостатков, но…»

Ему показалось, что в комнате раздался тихий, но вполне явственный голос:

— Ошибаешься. У тебя есть необходимая скромность, честность и мужество, но покорность надо еще приобрести. Открой и читай.

В ту минуту, когда нервы Тома напряглись до крайности, шум знакомых шагов разогнал призрачные впечатления, овладевшие было им. У двери раздался стук.

— Том! — позвала его мать. — Впусти меня!

— Сейчас.

Юноша собрал бумаги, бросил их в ящик письменного стола, сказав «до вечера», и отпер дверь.

— Ты спишь, мой милый? — ласково спросила м-с Грегори. — Ты занимался?

В это время взгляд ее упал на ящик, который Том не мог запереть из-за большого числа бумаг.

— Мои дела подождут. Эти бумаги касаются наследства, м-р Черри утром передал их. Они лежали вместе с завещанием и были адресованы мне.

— Как это странно! А ты их читал?

— Нет еще. На это потребуется некоторое время.

Лицо м-с Грегори просветлело, и она сказала:

— Ну, так пусть они полежат. А тебя в зале дожидаются с поздравлением леди Уинтер с сыном.

Леди Эльтон с дочерьми Мод и Трикси явилась немного позднее; она нервничала и не знала, что говорить. Но как только увидала м-с Грегори, ее приятное лицо вдруг покраснело, и, позабыв чопорность, жена генерала и мать миллионера обнялись, как школьницы. Трикси побежала выручать Тома, который пошел курить в сад в сопровождении сэра Рижинальда Уинтера. Последний занимал молодого м-ра Грегори разговором о винах и лошадях, а тот, по выражению Рижинальда, был как истукан, смотрел перед собой и ничего не видел.

Вечер прошел весело. Уинтеры уехали рано, и, прощаясь, знатная дама пригласила хозяев к себе.

— Я написала к Вивиан, — сказала леди Уинтер сыну. — Она будет здесь завтра.

— Действительно, матушка, вы не теряете понапрасну времени. Только я не знаю, удастся ли Вивиан при всем ее искусстве повлиять как-нибудь на этого лунатика.

В коттедже после отъезда знатных гостей всем стало как-то веселее, в особенности Тому и леди Эльтон.

Между ними существовала большая симпатия, так что мать Тома даже иногда ревновала сына к своей подруге за то внимание, которое он оказывал ей. Однако в этот вечер она настаивала, чтобы леди Эльтон осталась.

— Нет, благодарю вас. Генерал, конечно, дожидается нас. Он увез Грэс кататься на лодке по Темзе.

— И хотел ехать только с ней, — прибавила Трикси, все еще сердясь. — Я уверена, что они рассчитывали поговорить наедине. До свидания, Том.

— Я, как всегда, провожу вас, Трикси.

— Прощайте, милая, — сказала м-с Грегори. — Приходите поскорее. Сегодня ночь довольно холодная, я затворю дверь. Ты, сын, можешь также со мной проститься, я что-то устала и пойду в свою комнату.

На полдороге кто-то звучным голосом окликнул идущих. Это был генерал, он с тремя дочерьми вышел встречать супругу.

— Добрый вечер, Том! Здравствуйте все. Мы так и думали, Том, что вы возьмете под свою защиту миледи.

Он взял под руку жену и свистнул, собирая дочерей — «как будто свору собак», как говорила гордая Мод, — и быстрыми шагами направился к своему дому.

Том и Грэс немного отстали от других. Юноша не знал, как ее удержать. Губы его что-то шептали, но не могли произнести ни слова. Слабый свет луны, белое платье, волосы, золотящиеся ореолом вокруг хорошенького личика, делали девушку прелестнее и, казалось, еще недосягаемее, чем когда-либо.

— Как все тихо и спокойно!

— Да, тихо, но вовсе не спокойно! Не знаю почему, но этот шум реки нагоняет на меня тоску. Мне кажется, что этот шум не перестает ни на мгновение твердить: рождение, смерть, любовь, ненависть, борьба, мучение, преступление. Это ужасно! Пойдемте! Я слышу смех моих сестер.

— Вы не можете уделить мне несколько минут? Мне столько надо вам сказать! Я не знаю, как начать…

— Не говорите! — прошептала она.

— Нет, я решился, Грэс! Я вас люблю. Я знаю, что недостоин вас, но все-таки люблю. Это кажется вам странным? Вы покоряете сердце всякого, кто только вас увидит. Мое сердце, моя жизнь — все, что у меня есть, будет ваше, если только вы захотите принять.

Том замолчал. Девушка закрыла лицо руками. Но вот она подняла голову. Боже мой! Грэс смотрела на него глазами видения.

— Мне жалко, что вы раньше не сказали этого. Вы только сегодня почувствовали, что любите меня?

— Я это почувствовал в то мгновение, как вас увидал. Но к чему этот вопрос?

— К тому, дорогой Том, что раньше это было бы исполнимо. Теперь же невозможно.

— Вы приняли бы мое предложение, Грэс?

Юноша хотел взять возлюбленную за руки, но она отняла их.

— Только не теперь, теперь слишком поздно.

— Но почему? Грэс, вы меня мучаете. Вот уже два дня, как мы, кажется, поняли друг друга. Я хотел сказать вам это раньше, но ничего не мог вам предложить. Я не был в состоянии связать вас моею бедностью. Теперь судьба моя переменилась, но я остался таким же. Если вам не нравится мое богатство, то нас никто не принуждает жить богачами. Да еще, быть может, и не я наследник этого состояния. Сегодня я должен прочесть истинную волю того, кто все это мне оставил. О, Грэс! С какой надеждой, с какой бодростью я принялся бы за это чтение, если бы вы мне дали обещание. Скажите, что вы согласны разделить обязанности, которые я должен принять в будущем.

Грэс отвернулась. Вдруг она закричала и схватила спутника за руки:

— Смотрите! Смотрите!

На несколько мгновений молодой человек оцепенел от ужаса, потом бросился бежать через парк с криками:

— Пожар! Пожар!

Коттедж Грегори пылал. В то время как Грэс звала отца, Том перепрыгнул через забор и очутился в цветнике, где, к великой радости, увидал мать и двух горничных в полной безопасности. Они заламывали руки. У м-с Грегори был растерянный вид.