неизвестен Автор - Наследник раджи

Видение скрылось. Смущенный Хусани шепнул молодому человеку, что за ними наблюдают, и именем всего, что было ему свято, умолял уйти.

— Есть у нас с собой европейское платье для меня? — спросил Том.

— Нет! Ваше сиятельство, помните, что наш багаж остался позади.

— Следовало захватить. Я отдал бы все, что имею, лишь бы побывать сегодня в бальной зале.

Хусани колебался.

— Господин может быть там, если только даст слово не выдать себя…

— Разве это возможно?

— Весьма легко. На бал приглашено несколько знатных индусов. Если вашему сиятельству угодно будет назвать себя раджой Гумилькунда и щедро одарить прислугу, вас пропустят.

Хусани был прав. Часть спустя великолепный паланкин доставил Тома к дверям дворца. Его богато вышитое платье, чудный тюрбан и щедрость обеспечили почтительный прием. В первую минуту, когда юношу повели к эстраде, где, среди английских офицеров и туземной знати, восседал сэр Генри Лауренс, он несколько смутился, но, быстро оправившись, безукоризненно сыграл роль. Сэр Генри счел его одним из приглашенных, принял любезно и обменялся несколькими словами. Исполнив долг вежливости, Том удалился и стал переходить от группы к группе, сохраняя самый спокойный вид: он успел уже приобрести настоящую восточную невозмутимость. Молодой человек искал Грэс и увидел, что она шла под руку с каким-то пожилым сановником. Почтительно поклонившись, Том остановился насколько мог близко, но отвернулся, чтобы не встретить взгляд девушки.

Она говорила вполголоса:

— Вы не знаете, кто этот индус?

— Не могу сказать вам, хотя это очень странно, так как я знаю всю здешнюю аристократию. На последнем дурбаре (собрание) его не было. Надо спросить сэра Генри.

— Мне хотелось бы узнать его имя. У него красивое лицо.

— Да. И мне кажется, как будто я уже видел его где-то.

Охваченный угрызениями совести за подслушивание, Том отошел. Когда он снова увидел Грэс, она танцевала кадриль с красивым кавалерийским офицером. На этот раз ощущения были менее приятные, но юноша сдержался. Между фигурами танцующие обменялись несколькими словами.

— Серьезно, почему вы уезжаете? — говорил молодой человек. — Вы думаете, что в Мееруте безопаснее?

— Я не поеду в Меерут. Я обещала побывать в Ноугонге.

— В таком захолустье? Благоразумно ли это?

— Не знаю, но так надо. Вы помните мою кузину, которая вышла замуж за капитана Ричардсона?

— За дурака Ричардсона? Простите, мисс Эльтон. Ваша кузина прелестная женщина. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

— Кажется, все благополучно, но она ужасно скучает. Ее отец собирается навестить их, и я обещала приехать с ним погостить недели две.

Раджа слышал довольно. Он вышел из бальной залы.

Уступая просьбам Хусани, дрожавшего за безопасность своего господина в случае дальнейшего пребывания в Лукно, Том согласился на следующее утро после бала покинуть окрестности этого города. Через два дня караван прибыл к английскому городу Футтегуру и, переправившись через Ганг, двинулся дальше по дорогам, вдоль которых были высажены акации и миллингтонии, среди плодоносных долин Центральной Индии. Государство Гумилькунд входило в состав так называемого «Центрального Агентства», находившегося в зависимости от всесильной Ост-Индской компании. Подобно многим мелким туземным владениям, расположенным в этой местности, бывшим добычей завоевателей и постоянно разоряемым внутренними междоусобицами, Гумилькунд также признал покровительство Англии, и при его государе состоял британский резидент. Но правительство княжества отличалось такою мудростью, справедливостью и так заботилось о своих подданных, что резиденту решительно нечего было делать, и в правление последнего раджи он состоял при нем как бы исключительно для того, чтобы доставлять ему удовольствие пользоваться обществом европейца.

Гостеприимство раджи и новизна удовольствий, которые он предлагал своим гостям, привлекали в столицу много посетителей, и редкий англичанин уезжал из Индии, не побывав в Гумилькунде.

С того времени как пятьдесят лет тому назад сын сэра Антони Брэсебриджа был возведен на престол, бразды правления, можно сказать, находились в одних руках, так как сын, наследовавший отцу, вполне разделял его образ мыслей.

Первый раджа знал все сильные и слабые стороны обеих цивилизаций — азиатской и европейской — и, сверх того, был человеком энергичным. Положив себе целью преодолеть хаос и осуществить в своем государстве свой политический идеал, он неуклонно шел по этому пути. После необыкновенно продолжительного царствования он передал сыну государство уже почти устроенное. Мы видели, как это второе царствование, не менее счастливое, чем первое, было неожиданно прервано кинжалом убийцы, олицетворявшего зависть, которую возбуждало процветание Гумилькунда при «чужеземных правителях», как выражалась партия недовольных. Для друзей и слуг раджи это стало ужасным ударом. Но дело преобразователя было уже кончено: теперь каждый обитатель сознавал счастье, которым наслаждался. В Гумилькунде не было ни лентяев, ни пьяниц, стало быть, не было и нищеты. Преступления были редки. Все желавшие трудиться находили себе работу. Женщины пользовались большей свободой, чем в остальной Индии, и ходили по улицам, хотя и закутанные в грациозное индусское сари.

Между маленьким княжеством и английским правительством всегда существовали хорошие отношения. Даже сам лорд Дальхаузи, великий «присоединитель», не мог решиться отнять Гумилькунд у его владетелей, когда раджа сообщил ему, что желает назначить своим наследником одного из ближайших родственников и просит на это разрешение британского правительства. Знай лорд Дальхаузи, что этот наследник — англичанин, его решение, весьма вероятно, было бы иное, но раджа указал на Тома только как на своего родственника. Вопрос остался открытым: если молодой государь окажется достойным своих предшественников, его права будут утверждены; если же он, подобно многим другим, станет злоупотреблять властью, то его лишат их и передадут английскому администратору. Приняв такое решение, генерал-губернатор, занятый другими заботами, забыл о Гумилькунде. Ему и в голову не приходило, что это скромное государство во время кровавого восстания сделается одним из оплотов британского владычества и послужит убежищем для многих англичан, которым будет грозить опасность.

Том путешествовал не спеша, и перед ним постоянно расстилалась одна и та же картина: плантации риса, сахарного тростника, поля, засеянные широколиственной клещевиной, местами болота и джунгли и только изредка рощи манговых деревьев и бамбука. Наступил апрель. Стояла сухая жаркая погода, которую англичанин переносил хорошо. Большей частью он путешествовал ночью, а в опасные часы дня разбивал палатку под защитой большого баниана или в роще, недалеко от какого-нибудь города. Том спал или в полудремоте прислушивался к полуденной тишине, лишь слегка нарушаемой шорохом скользнувшей в сухой траве ящерицы или проползшей змеи. Под вечер жизнь снова возрождалась. Стаи попугаев, крича, поднимались с верхушки деревьев, хищные птицы носились в воздухе, и снова начинался глухой шум человеческой деятельности.

Тогда наследник раджи, пока вьючили верблюдов, шел в ближайшую деревню и садился под деревом, где собирались крестьяне, куря трубку, потолковать о ценах на хлеб и на скот. Все относились к молодому человеку со степенной вежливостью индусов; но ему не приходилось слышать ничего, что могло бы навести на мысль о волнениях умов в стране. Таким образом, он приближался к Гумилькунду совершенно спокойный в душе.

Между рекомендательными письмами у Тома было письмо к Динкур-Рао, девану, или первому министру принца Махратта-Сциндии, магараджи Гвалиорского. Деван был одним из тех замечательных Людей, которые в минуту опасности приобретают господство над массой. Он обладал редким между азиатами талантом применять теорию к практике. Подобно Джунг-Багадуру, он сознавал всю важность британского покровительства и не разделял мечты многих, что ресурсы Англии могут быть истощены.

Его можно было назвать воспитанником раджи Гумилькунда, хотя он и не мог довести благосостояние своего народа до той же степени, так как ему постоянно приходилось бороться с придворными интригами и молодым государем крайне непостоянного характера. Большое богатство и важность Гвалиора обеспечивали ему более обширное влияние на независимые княжества Центральной Индии, чем мог иметь небольшой Гумилькунд даже в том случае, если бы его мудрый правитель был жив во время сложившегося опасного положения дел. Деван Динкур-Рао, услыхав о прибытии таинственного наследника раджи, решил, что юноша — сын покойного владыки и матери-англичанки, а поскольку любил и уважал отца, хотел познакомиться с сыном.

Получив от Тома письмо, в котором тот просил разрешения представиться магарадже и девану, Динкур-Рао выехал к нему навстречу в сопровождении отряда почетной стражи. Поздоровавшись с гостем по всем правилам восточного церемониала, деван поехал с ним во дворец магараджи, предложившего молодому человеку остановиться у него.

Том прожил три дня в Гвалиоре и за это время подружился с деваном. В долгие ночи, которые они просиживали на одной из террас дворца, Том говорил министру о чувствах, переполнявших душу после того, как в его судьбе произошла такая перемена.

— Я ни на чем не могу остановиться, — говорил юноша, — сегодня я принимаю одно решение, завтра его отвергаю. Нигде я не чувствую под ногами твердой почвы. Прежде мне казалось, что я знаю себя, но теперь вижу, что даже не могу управлять собой.

Деван утешал наследника:

— Вы переживаете переходное время. Взгляды и предрассудки Запада борются в вас с влиянием Востока. Со временем вы выберете все хорошее, и душевное равновесие ваше восстановится. Кто знает, не суждено ли вам служить звеном, которое сблизит оба племени? Ваш предшественник твердо верил в возможность такого сближения.

По дороге в Гумилькунд Тому предстоял еще один важный визит: посещение Янси, маленького княжества к югу от Гвалиора, образовавшегося вместе с несколькими другими из остатков империи Махратты. Последнему радже, не оставившему потомства, наследовала его вдова, красивая, умная, энергичная женщина. Ей хотелось управлять владениями так, как не управлял ни один из ее предшественников. Но мечтам наследницы не суждено было осуществиться: ее просьба о признании за нею и приемным сыном прав наследства была отвергнута английским правительством, женщине только дали значительную пенсию, а для жительства назначили дворец в Янси.

Вдова затаила злобу до поры до времени. Она заперлась во дворце, обдумывая месть за оскорбление. Пенсия, казавшаяся привыкшей к роскоши женщине нищенской, мало-помалу сокращалась. Из этой сумы правительство Англии решило вычитать долги, обнаружившиеся после смерти ее мужа. Вдова чувствовала себя слишком слабой, чтобы сопротивляться, и была слишком горда, чтобы просить, зато ненависть ее еще усилилась. В своем добровольном заключении женщина узнала, что в индусских храмах не производится богослужения из-за недостатка средств; что жрецы и брамины бродят без пристанища, а коров, священных животных, убивают в стенах ее столицы. Она стерпела и это. Новый год начался странными предзнаменованиями. Из селения в селение носили плоские пироги — символ соединения жизни и смерти; таинственные слова — пароли — раздавались на базарах, рынках, в обедневших храмах и достигали дворца, где оскорбленная женщина лелеяла планы мести. Разрушения, смерть, потоки крови!.. Уничтожить в один миг эту громадную империю, воздвигнутую силой и скрепленную страхом! Этого часа она давно и страстно желала. Вдова раджи изменила образ жизни: стала приглашать англичан на роскошные празднества, даже беседовала с английскими властями о признаках времени, предлагая им принять меры для обеспечения безопасности, сама же втайне увеличивала стражу. Недовольные собирались вокруг нее.

Таково было положение Янси, когда этот город посетил наследник раджи. Вдова слышала о том, что ему, по всей вероятности, предстояло путешествие по Индии. Женщине было любопытно познакомиться с молодым человеком, и она приняла его немедленно.

Прием состоялся вечером. Начальник охраны, атлет с грубым лицом, провел наследника по узким коридорам до двери, закрытой тяжелой драпировкой. Провожатый отдернул занавес, и Тому открылось странное зрелище.

В большой зале, с мраморным разноцветным полом и стенами, через круглые большие окна лились лучи заходящего солнца, освещая пеструю босоногую толпу во всевозможных нарядах, которые только встречаются в Индии.

Ослепленные глаза Тома в первую минуту не различали ничего, кроме моря красок и фигур. Проводник проложил дорогу, и юноша увидел на противоположном конце залы мраморный трон на небольшом возвышении, к которому вели несколько ступеней, а на троне — женщину с надменным лицом. Юному наследнику показалось, что он еще никогда не видывал такой красавицы. На женщине было богатое атласное, затканное золотом платье, она была окутана газовым покрывалом, смягчавшим, но не скрывавшим гордые черты.