Звева Модиньяни - Наследница бриллиантов

— Рассказывай, — думая о своем, потребовал Ровести и жестом пригласил гостя сесть в кресло напротив.

— Все вышло так, как вы говорили, — ответил Паоло, садясь. — Кортезини был на месте, каждый камень при мне проверил, ни одного не пропустил.

Ровести набрал комбинацию цифр на замке, и крышка поднялась, явив взгляду сказочное великолепие. В чемоданчике, обитом изнутри черной замшей, лежали «непобедимые», как их называли греки, — самые твердые минералы, кристаллические углероды с наивысшей степенью лучепреломления, камни, по праву считавшиеся лучшими из лучших. В чемоданчике лежали, сверкая и переливаясь, самые чистые, безукоризненные бриллианты на тысячу миллиардов лир. Ровести не мог оторвать от них глаз, и, хотя на лице не дрогнул ни единый мускул, сердце учащенно забилось. «Держись, — сказал он себе, — цель уже близка». Только закрыв крышку и набрав шифр, он наконец снова посмотрел на Паоло.

— Спасибо тебе.

— Это я вас должен благодарить, вы для меня столько сделали!

Паоло Монтекки начинал свою карьеру простым корректором в издательстве «Ровести», потом некоторое время работал в отделе оформления и в конце концов стал влиятельным журналистом. Ровести следил за его успехами, искренне восхищаясь талантом Паоло и втайне оказывая ему поддержку. Обладая удивительным профессиональным чутьем, Паоло точно знал, чего ждет от него читатель, но никогда не опускался до того, чтобы идти у читателя на поводу.

— Я рассчитываю на твое молчание, — глядя в глаза молодому человеку, сказал старый издатель.

— Будьте спокойны, я умею молчать, — заверил его Паоло.

Он не сомневался, что приходится Джованни Ровести сыном, хотя и носит другую фамилию. К этому выводу он пришел в результате нехитрых расчетов: сопоставил время романа своей матери, Флоры Монтекки, с Ровести и дату собственного рождения. Все совпадало, никаких сомнений. Сам Джованни Ровести, не имевший, как и Паоло, никаких доказательств, тоже верил в их родство. Ему было приятно думать, что талантливый, умный, энергичный Паоло — его сын, дитя недолгой, но прекрасной любви его и Флоры. Потому и отвел ему при разработке плана, который торопился претворить в жизнь, одну из ключевых ролей. Впоследствии — Ровести не сомневался — Паоло наравне с другими будет участвовать в «охоте за сокровищами», имея все шансы стать победителем.

— Ну, тебе пора, — сказал старый издатель. — Не хочу, чтобы нас видели вместе. Очень тебе благодарен, ты выполнил задачу, связанную с заключительным этапом одной чрезвычайно важной операции.

— Очень рад. — На лице Паоло не было и тени любопытства.

— Больше я пока ничего не могу тебе сказать, — в глазах Ровести мелькнул веселый огонек, — но придет время, и ты все узнаешь.

На рассвете, после душной ночи, он послал за внучкой. Было пятнадцатое августа, Успенье Божьей Матери.

— Что случилось, дедушка? — Мария Карлотта явно была недовольна, что ее подняли с постели в такую рань.

Любимой внучке Ровести было десять лет. Она обещала стать красавицей — вылитая мать.

— Составь компанию зануде-старику, — шутливо попросил Ровести, — позавтракай со мной, а потом вместе съездим в издательство. Сегодня праздник, кроме сторожей и дежурных рабочих, там никого нет. Побродим спокойно по пустым редакциям, подышим свежей типографской краской… Присаживайся к столу.

На белоснежной скатерти стояли фрукты, соки, йогурт, конфитюр, вкусно пахло кофе и только что испеченными бриошами. Ровести пил чай, обмакивая в него подсушенные хлебцы.

Тоненькая, как тростинка, Мария Карлотта запустила в нерасчесанные волосы пятерню и сладко зевнула.

— В издательстве я уже тысячу раз была, — сказала она, садясь за стол. — Там неинтересно. Поедем лучше куда-нибудь еще.

— Знаю, тебе со мной скучно, я слишком стар, но сделай милость, съезди со мной в издательство. Может быть, это в последний раз…

Мария Карлотта с испугом посмотрела на него. Взрослые говорили, что дедушка очень болен, но сам он раньше никогда так не говорил. Значит, это правда? Ей-то дедушка врать не будет.

— Ладно, поедем в твою типографию, только обещай, что после этого я вернусь на Сардинию.

— Обещаю.

Ровести понимал, что он не самая интересная компания для десятилетней девочки — тем более такой, как Мария Карлотта, ни к кому не проявлявшая особых чувств. Ну и что? Он обожал внучку. «Она еще маленькая, — думал он без тени обиды. — Вот подрастет, поумнеет, тогда в ней проявится порода. Недаром же в ее жилах течет кровь Ровести…» Он находил естественным равнодушие внучки к интересам взрослых, ему нравилась ее искренность: по крайней мере она не притворяется, не делает вид, будто ей весело с этими взрослыми. Молодец!

В тот же день Мария Карлотта уже летела на личном самолете отца в Ольбию. Приникнув к иллюминатору, она видела, как садится августовское солнце. В ту самую секунду, когда оно погрузилось в море, завершилась и земная жизнь Джованни Ровести. Смерть настигла его во сне, сердце, как предсказывал кардиолог, не выдержало напряжения последних дней.

Когда Лотта вошла в его комнату, он был мертв уже несколько часов. Он лежал с закрытыми глазами, на губах застыла загадочная улыбка. Прошло ровно двадцать часов с той минуты, как Паоло Монтекки передал ему наполненный бриллиантами чемоданчик.

Его преследовал едкий запах хлорки. И еще один мальчишка. Вот он налетает на Джованни с неистовством бойцового петуха — жилы на шее вздулись, глаза сверкают злобой. Зовут мальчишку Анджело Джельми. Он крепкий, мускулистый, сразу видно, в драках не новичок.

— А ну бей! Бей, тебе говорят! — провоцирует он Джованни. Его руки, пока еще опущенные вдоль тела, вот-вот сожмутся в кулаки.

— Это еще зачем? — растерянно спрашивает Джованни.

Ему десять, на год меньше, чем Анджело. Худой, бледный, как и все воспитанники, он острижен наголо и от этого кажется совсем беззащитным. Мешковатая, не по росту форма подчеркивает тщедушность его детской фигурки, в то время как крепыш Анджело выглядит в форменной тужурке настоящим воякой.

— Затем! — продолжает наступать Анджело. — Докажи всем, что ты не размазня!

— Я никому и ничего не должен доказывать.

— Ой, глядите, он сейчас заплачет, как девчонка! — В голосе Анджело слышатся злорадные нотки.

— А вот и не заплачу! — почти с отчаянием кричит Джованни, у которого и вправду начинает щипать глаза. Нет, не от слез, он это точно знает. От хлорки.

Анджело смеется. Он увидел страх, мелькнувший в глазах Джованни, и чувствует свое превосходство.

— Ага, испугался, сейчас в штаны наложишь.

— Нет, не испугался, — вдруг спокойно и твердо отвечает Джованни. Он ни за что на свете не станет признаваться в своем страхе, особенно перед новыми товарищами, с которыми ему предстоит жить бок о бок не один год.

А Анджело не унимается. В нем сидит жестокость уличного мальчишки, слишком рано узнавшего, почем фунт лиха.

— Бей же наконец, размазня!

— Не буду!

Сейчас Джованни мечтает только об одном: улизнуть, исчезнуть, сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать противного, злого голоса. Вдруг он чувствует резкую боль: Анджело, размахнувшись, бьет его в лицо, и щека Джованни моментально становится пунцовой. Ну это уж слишком! Такое он терпеть не намерен. И не потому, что больно и голова гудит от удара, а потому, что этот забияка посмел его унизить. Унижения Джованни не простит никому и никогда. Его круглая бритая голова со всего маху врезается в живот обидчика, и тот сгибается пополам, ловя воздух открытым ртом.

Это был первый случай в жизни Джованни, когда он отомстил за нанесенное ему оскорбление. И красная щека тут ни при чем, отец всегда повторял, что шишки и болячки проходят без следа, на них и внимания нечего обращать, а вот оскорбления — дело другое.

— Что здесь происходит? — раздался вдруг чей-то голос, и все головы повернулись к двери. На пороге спальни стоял учитель.

— Плохо мне, господин учитель, — жалобно простонал Анджело, поднимая на вошедшего искаженное болью лицо.

— Заболел? — В добрых глазах учителя промелькнул испуг. — Объясни, что случилось?

— Живот схватило, — слабым голосом ответил Анджело, — сейчас пройдет.

— А ты приляг, — заботливо посоветовал учитель, — это небось от холода. Ну-ка, марш на занятия! — прикрикнул он на остальных и захлопал в ладоши, точно хотел поднять в воздух приземлившуюся воробьиную стаю.

Мальчики гурьбой выбежали из спальни, и их гулкий топот долго не смолкал в длинном коридоре. Анджело с трудом добрался до постели и лег, издав вздох облегчения. Над железной облупившейся спинкой его кровати висели две фотографии — мужчины и женщины. Мужчина с торчавшими, как щетина, усами строго смотрел со стены, насупив густые брови; в глазах женщины застыли покорность и страдание. Это были его родители, оба они умерли. Сюда, в интернат для мальчиков-сирот, Анджело попал по доброте их деревенского священника, который, пожалев смышленого парнишку, оставшегося без родителей, взялся платить за его обучение и содержание, выкраивая средства из церковных пожертвований.

Не на шутку испуганный учитель заботливо склонился над Анджело.

— Ну как ты, получше?

— Да, господин учитель, уже отпустило.

Щеки Анджело и в самом деле начали слегка розоветь.

— Конечно, это от холода, — уже с уверенностью сказал учитель.

— Господин учитель! — неожиданно подал голос Джованни. — Позвольте мне остаться, а то вдруг ему что-нибудь понадобится?

Учитель посмотрел на Джованни и улыбнулся. Этот хрупкий новичок вызывал у него жалость: сын богатых родителей, избалованный, наверное; ему несладко придется в их суровом заведении.

— Конечно, оставайся. Твоя готовность прийти на помощь товарищу достойна похвалы. Ты, как я вижу, уже понял, что мы здесь живем одной, так сказать, семьей, общим домом.

— Спасибо, что не выдал, — шепнул Джованни, когда дверь за учителем наконец закрылась.

— Ерунда!

— Значит, друзья?

— До гроба.

Мальчики горячо пожали друг другу руки. Анджело был старше и сильнее, зато Джованни доказал сегодня при всех, что ничего не боится.

Так началась дружба, которой суждено было длиться целую жизнь.

Да, теперь его дом здесь, в этом казенном каменном здании с неуютными спальнями, длинными коридорами, ледяными классами и огромной столовой, где стоит неистребимый запах вареной капусты. Что до здешних порядков — они скорее похожи на казарменные: строгая дисциплина и наказания за малейшую провинность. Только ночью Джованни чувствует себя в безопасности, когда со всех сторон до него доносится разнозвучное посапывание уснувших товарищей. Кажется, будто в спальне разлегся добрый великан, и мальчику у него под боком уютно и совсем не страшно.

Но сегодняшний день особенный, сегодня Джованни одержал первую в своей жизни победу. Отвоевывая себе место в новом, не похожем на прежний мире, он поднялся на первую ступеньку и будет теперь подниматься все выше и выше. Раз здесь ценится только сила, он станет сильным и никому не позволит себя обижать.

Красивый худенький мальчик с тонкими чертами лица и алебастровой кожей, благовоспитанный, застенчивый и добрый, проявил сегодня редкую для ребенка стойкость, а значит, и в будущем его не сломят жизненные ураганы, как не ломает былинку порыв сильного ветра. Но сейчас этот мальчик, зная, что никто его не увидит, горько плакал, уткнувшись в подушку. Сам того не понимая, он оплакивал счастливое, беззаботное детство, уходившее от него навсегда.

Он вспоминал отца, его умное лицо, высокий, с залысинами лоб, строгий взгляд, вселявший в сына уверенность, а не страх, — ведь отец частенько прятал улыбку в пышные усы. Отца звали Карло Ровести, он имел небольшое, но прибыльное предприятие по производству автомобильных кузовов. Дело процветало, семья жила в достатке, даже в роскоши, но вдруг произошло несчастье: Карло Ровести подхватил воспаление легких, и через три дня его не стало.

Мать Джованни Эмма после смерти мужа передала управление фабрикой в руки близкого друга покойного, Клаудио Коломбо. Коломбо был красавчик и одевался, как настоящий аристократ. Сидя по вечерам рядом с Эммой на уютном диванчике в голубой гостиной, он отпускал двусмысленные шуточки и нашептывал молодой вдове комплименты, поигрывая сверкавшим на мизинце перстнем. Хорошенькая Эмма в кокетливом черном платье, подчеркивавшем осиную талию и каждый изгиб ее соблазнительного тела, смотрела на кавалера затуманенным взором.