— Мне совершенно безразлично, какого ты мнения о моих поступках, — резко сказал профессор. — Но я, во всяком случае, требую, чтобы ты вернула книгу… Все это очень подозрительно — старые стихотворения не могут заставить побледнеть выдержанную светскую даму.

С этими словами он заступил советнице дорогу, так как взгляд в глубину коридора и быстрое движение показали, что она хочет обратиться в бегство. Профессор схватил ее руку и крепко держал ее.

Фелисита была в отчаянии от мысли, что он достигнет своей цели. Для нее ужасно было знать, что книга окажется у советницы, но она должна была признаться самой себе, что в руках этой лицемерной женщины книга столь же безопасна, как и у нее самой, и что сегодня же вечером книга бесследно исчезнет навсегда. Поэтому она стала на сторону советницы:

— Прошу вас, профессор, оставьте книгу у госпожи советницы, — попросила она серьезно и настолько спокойно, насколько это было возможно для нее в настоящий момент. — При чтении она вполне убедится в неосновательности своего предположения о присутствии драгоценностей в маленьком ящике…

Недоверчивый взгляд стальных глаз поразил ее; она покраснела и опустила глаза.

— Итак, вы даже снисходите до просьбы? — резко и саркастически спросил он. — Значит, дело идет не о сентиментальных пустяках… Я спрашиваю вас по совести: что находится в этой книге?

Это была ужасная минута. Фелисита боролась с собой; она открыла рот, но не могла произнести ни слова.

— Не трудитесь, — сказал он с иронической улыбкой молодой девушке. — Вы можете быть безжалостны, но лгать вы не умеете… Будь так любезна, Адель, отдай мне наконец мою собственность, как ты сама ее назвала.

— Делай со мной, что хочешь, но ты ее никогда не получишь! — воскликнула с решимостью советница. Она в отчаянном усилии вырвала свою руку и, освободившись, помчалась по коридору, но на ее пути встал Генрих, расставив руки. Она отскочила назад.

— Дерзкий человек, уйдите с дороги! — закричала она, топнув ногой.

— Хорошо, госпожа советница, — ответил он спокойно и вежливо, не меняя своего положения. — Дайте мне только книгу, и я с удовольствием уступлю вам дорогу.

— Генрих! — закричала Фелисита, подбегая.

— Это тебе не поможет, Феечка, — улыбнулся старик. — Я не так глуп, как ты думаешь.

— Пропусти даму, Генрих, — приказал серьезно профессор. — Но ты должна знать, Адель, что я все же получу мою собственность. Я могу думать, что эта книга содержит важные открытия относительно наследства; возможно, что в ней есть объяснения о спрятанных деньгах…

— Нет, нет! — уверяла Фелисита, перебивая его.

— Я могу думать, как хочу! — сказал он строго. — Вы, так же как и Генрих, будете свидетельствовать перед судом, что эта дама утаила, может быть, весьма значительное наследство моей семьи.

Советница бросила дикий взгляд на своего мучителя и, в неистовом бешенстве выхватив книгу из кармана, с громким язвительным смехом бросила ее к ногам профессора.

— Возьми же, упрямый безумец! — крикнула она. — Поздравляю тебя с интересной рукописью… Носи с достоинством тот позор, о котором она тебе расскажет…

Она побежала по коридору, затем вниз по лестнице и с шумом хлопнула дверью.

Профессор насмешливо смотрел ей вслед, потом взглянул на переплет книги, в то время как полный страха взгляд Фелиситы следил за его пальцами. Он внезапно посмотрел в умоляющие глаза молодой девушки. Какую силу имели они над суровым человеком! Как будто нежная рука тотчас же сгладила морщины на его лбу, и на губах показалась улыбка.

— Теперь я буду судить вас, — сказал он. — Вы коварно обошли меня. В то время как вы были со мной наверху вполне откровенны — я мог бы поклясться в вашей искренности, в кармане у вас была семейная тайна Гельвигов. Что должен я о вас думать, Фея?… Вы можете загладить этот отвратительный обман только тем, что откровенно ответите на все мои вопросы!

— Я скажу все, что могу, но потом я убедительно буду просить вас отдать мне книгу!

— Неужели это моя гордая, упрямая, непреклонная Фея может так мило просить? Вы, значит, проникли сегодня в мансарду исключительно для того, чтобы взять эту книгу?

— Да!

— Какою же дорогой? Я нашел все двери запертыми.

— Я прошла через крыши, — ответила она нерешительно.

— То есть через чердак?

Она покраснела: хотя он и не подозревал ее в совершении низкого поступка, но все-таки она поступила нехорошо, вторгаясь в его комнаты.

— Нет, — сказала она подавленно, — через чердак дороги нет. Я вылезла из окна и прошла по крыше.

— При этой ужасной буре! — воскликнул он, побледнев. — Фелисита, вы невозможны…

— Мне не оставалось иного выбора, — ответила, горько усмехаясь, молодая девушка.

— Но почему вы хотели взять эту книгу?

— Я считала своим священным долгом исполнить завещание тети Кордулы. Она мне сказала, что маленький серый ящик — его содержания я не знала — должен умереть раньше ее. Смерть застала ее врасплох, и я была твердо убеждена, что ящичек не уничтожен. Кроме того, он стоял в секретном отделении, в котором было все серебро, и я не могла указать на него из страха, чтобы книга не попала в посторонние руки.

— И все-таки это героическое самоотвержение оказалось напрасным: книга все-таки попала в «посторонние» руки.

— О нет, вы мне отдадите ее, — просила она.

— Фелисита, — сказал он строго и повелительно, — ответьте мне теперь правдиво на два вопроса: знаете ли вы содержание этой книги?

— Отчасти знаю, с сегодняшнего дня.

— Компрометирует ли оно вашего старого друга?

Она нерешительно замолчала. Может быть, при утвердительном ответе он отдаст ей книгу для уничтожения, но тогда она опозорила бы память тети Кордулы и подтвердила слухи о ее виновности.

— Недостойно выдумывать отговорки, как бы чисты и хороши ни были ваши намерения, — прервал он ее минутное замешательство. — Скажите просто: да или нет?

— Нет.

— Я знал это, — пробормотал он. — Будьте же благоразумны и покоритесь неизбежности. Я прочитаю эту книгу.

Она смертельно побледнела, но просить больше не решилась.

— Читайте, если ваша честь может примириться с подобным поступком, — сказала она. — Вы налагаете руку на тайну, которой вы не должны знать. В тот момент, когда вы откроете книгу, вы уничтожите весь смысл ужасной жертвы, стоившей целой жизни!

— Вы храбро боретесь, Фелисита, — ответил он спокойно. — Если бы не последние слова той женщины, — он указал по направлению, в котором исчезла советница, — брошенные ею в исступлении, я бы отдал вам вашу тайну, не заглядывая в нее. Но теперь я хочу, я должен знать о позоре, лежащем на моем имени. И если бедная отшельница была в силах сберечь эту тайну от чужих глаз, то я тоже найду силы перенести ее. Я вдвойне обязан узнать об этом. Линия Гельвигов на Рейне, по-видимому, также знает эту тайну… Хотя вы молчите и опускаете глаза, я все же ясно вижу по вашему лицу, что мое предположение верно. Моя кузина, без сомнения, знала об этом позоре и ужаснулась, увидев его описание в книге… Утешьтесь, Фея, — продолжал он мягко. — Я не могу поступить иначе. Я не изменю этого решения даже и в том случае, если б вы согласились за отказ от него стать моею!

— Я не могу успокоиться, так как своей неосторожностью заставляю вас быть несчастным, — сказала печально Фелисита.

— Вы успокоитесь, — ответил серьезно и значительно профессор, — когда поймете, что ваша любовь поможет перенести любое горе, которое жизнь пошлет мне…

Он пожал ее маленькую холодную руку и направился в свою комнату.

XXVII

Через час профессор вошел в комнату своей матери. Он был бледнее обычного, но в его осанке больше, чем когда-либо, чувствовалась решительность. Госпожа Гельвиг вязала. Профессор положил на маленький стол, за которым она сидела, открытую книгу.

— Я должен серьезно поговорить с тобой, мама, — сказал он, — но сначала я попрошу тебя заглянуть в эту книгу.

Она удивленно положила свой чулок, надела очки и взяла книгу.

— Это каракули старой Кордулы, — проворчала она, но все-таки начала читать.

Профессор молча ходил по комнате.

— Я не понимаю, почему меня должна интересовать эта любовь к сыну сапожника? — воскликнула недовольно старая женщина после того, как прочитала две страницы. — С чего это пришло тебе в голову принести мне эту старую книгу, от которой пахнет гнилью?

— Прошу тебя, читай дальше, мама! — сказал нетерпеливо профессор. — Ты скоро забудешь о запахе гнили…

С видимым неудовольствием она перевернула еще несколько страниц. Понемногу ее каменное лицо приобрело напряженное выражение, но потом она опустила книгу с безграничным удивлением, к которому примешивалась язвительная насмешка.

— Поразительные вещи! Кто бы мог подумать? Честная, знатная семья Гельвигов! — В ее голосе слышались ненависть, торжество и удовлетворенная злоба. — Итак, золотые мешки, на которых стояла гордая коммерции советница, моя свекровь, были отчасти краденые. Они устраивали празднества, на которых рекой лилось шампанское, я должна была прислуживать гостям. Никто не обращал внимания на бедную молодую родственницу, стоявшую высоко над ними своим благочестием и добродетелью… Я часто в душе молилась моему Богу чтобы Он наказал этих нечестивцев. Они были уже наказаны, они расточали украденные ими деньги. Их души вдвойне погибли!

Профессор остановился посреди комнаты. Он совершенно не предполагал такого оборота.

— Я не понимаю, как можно делать бабушку ответственной за то, что она по неведению тратила чужие деньги, мама, — сказал он раздраженно. — Тогда и наши души должны погибнуть, потому что мы до сегодняшнего дня пользовались процентами с украденного капитала. Однако при такой точке зрения ты согласишься, что мы должны как можно скорее вернуть эти деньги…

Госпожа Гельвиг поднялась со своего кресла.

— Вернуть? — повторила она, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли. — Но кому же?

— Ну, конечно, наследникам рода Гиршпрунг.

— Как, мы должны отдать целое состояние первым встречным бродягам и тунеядцам, которые предъявят свои права? Сорок тысяч талеров остались Гельвигам после того, как…

— Да, после того как Павел Гельвиг, честный, истинный и праведный борец во славу Господню, присвоил себе двадцать тысяч талеров! — перебил ее профессор, дрожа от негодования. — Ты сказала, что душа моей бабушки должна быть в аду за то, что она, по неведению, пользовалась украденными деньгами. Чего же заслуживает тот, кто крадет чужое имущество?

— Да, он поддался искушению, — сказала она, не теряя самообладания. — Он был тогда еще молодой человек. Дьявол выбирает лучшие, благороднейшие души, чтобы совратить их, но Павел раскаялся в своем грехе. А в Писании говорится, что все ангелы Господни возрадуются о спасении одного грешника. Он неустанно борется за святую веру, в его руках деньги очищены и освящены, так как он употребляет их на богоугодные дела.

— Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! — горько засмеялся профессор.

— Не то же ли произошло и с деньгами, попавшими к нам? — продолжала старуха. — Посмотри вокруг — разве не видна во всем Божья рука? Если бы на этих деньгах лежало проклятье, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов… Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.

— Прошу оставить меня в покое, — перебил ее глубоко возмущенный профессор.

В сторону протестующего сына скользнул ядовитый взгляд, но тем не менее госпожа Гельвиг продолжала, повысив голос:

— Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, которыми служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться возбуждению этой старой истории, а затем ты опозорил бы этим своего предка.

— Он сам опозорил себя и всех нас, — сказал сурово профессор. — Но мы можем еще спасти нашу честь, если не сделаемся укрывателями.

Госпожа Гельвиг покинула свое место и встала перед сыном с сознанием своего превосходства и достоинства.

— Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, — сказала она холодно. — Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати сказать, сильно ограничила бы наши средства. Но что, если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?

— Я не думаю, что они имеют на это право, но если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей взыщутся на детях.

— Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, мой сын, — перебила она его резко. — Я принесла в семью Гельвиг незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить каких-либо материальных жертв. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?