Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела

Между тем чистокровный арабский скакун мчался по лесу. Как будто чувствуя, что там, на лугу, остались недоброжелатели его молодой хозяйки, он своим быстрым бегом словно старался поскорее увеличить расстояние между ними. Легкие копыта едва касались мшистой почвы.

Гизела предоставила животному бежать, как ему хотелось. Лицо ее выражало гордость и презрение, как будто она все еще находилась под уничтожающим взглядом своего отчима.

В то время как общество уже потеряло девушку из виду, ее воображению представлялась далекая, залитая солнечными лучами картина — миниатюрное изображение на золотом фоне… Действительно, это была миниатюра! Нарядные фигурки, элегантные и гибкие, но уж никак не герои и не рыцари со взглядом владыки и с неизгладимой печатью благородства на челе, как рисовала ей окружение князя детская фантазия еще совсем недавно.

Так вот он, придворный круг, эта квинтэссенция высокопоставленных лиц в государстве, а с ними властелин, разум которого должен обладать мудростью, а сердце — возвышенностью чувств, ибо он отмечен перстом провидения, он царствует милостью Божьей и его приговор властвует над жизнью и смертью подданных, над благосостоянием и нищетой страны. Какой невзрачной оболочкой наградило провидение все это могущество! Портреты в комнате госпожи фон Гербек лгали, придавая величие и блеск высоких умственных качеств худощавому лицу, тусклые глаза которого в действительности выражали лишь добродушие. И чтобы заполучить благосклонный взгляд этих глаз, чего бы ни сделала ее гувернантка! Ее слова «в блаженное время пребывания при дворе» свято хранились в сердце девушки. И бабушка, ранившая тяжелыми камнями блистательное чело ради того, чтобы с достоинством появляться в этом избранном кругу… Да и она сама, питающая свою одинокую душу блестящими картинами придворной жизни, выросла с мыслью, что когда-нибудь должна стать наряду с этими избранниками, даже выше их… Какое разочарование! Этот круг был исключителен лишь своими, строго соблюдаемыми законами этикета, но не каким-либо внутренним превосходством. Общество простых смертных на пикнике нисколько бы не отличалось от этой миниатюры.

Только один из них не был похож на прочих, но и он разыгрывал с ними пасторальный фарс, и на его смуглой голове красовалась гирлянда из лесных цветов, которые она так любила и которые теперь ей стали ненавистны, так как отняли в ее глазах всю святость у серьезного образа. В момент появления ее на лужайке он принимал свою шляпу из рук прекрасной мачехи, увенчавшей ее цветами…

А рядом с ним стояла красавица фрейлина. Она знала эту девушку: это был тот самый ребенок, который ей был когда-то так противен, потому что в этих темных локонах вечно пестрели яркие ленты и эта хорошенькая головка ни о чем ином не могла думать, как только о нарядных платьях, детских балах и кукольных свадьбах. При этом маленькие, ухоженные ручки самым подлым образом, исподтишка, щипали бедного Пуса и очень ловко за спиной госпожи фон Гербек таскали в свой карман сладости… Теперь девушка эта была статс-дамой и прославленной, остроумной красавицей при дворе, как часто уверяла гувернантка.

… Каким образом маленькая пустомеля со своей пошлой болтовней вдруг оказалась наделенной небесным даром, который Гизела называла разумом? Прекрасной, ослепительно красивой была она теперь, и, за исключением красавицы мачехи, единственно она могла стать рядом с высокой, величавой фигурой чужестранца. Случайно ли она стояла рядом с ним? Или оба они нашли, что подходят друг другу?

Молодая девушка, всегда чуждая вспыльчивости, вдруг так сильно рванула поводья, что лошадь поднялась на дыбы.

И миниатюра в лесу на лужайке, и горящее селение, к которому спешила всадница, отступили на второй план при воспоминании об этих двух фигурах, стоявших рядом.

Она уже подъезжала к опушке леса, далее дорога шла по открытому полю.

Впереди лежали каменоломни, мимо которых предстояло ей проехать, если она хотела сократить дорогу. Узкая, довольно опасная для всадников тропинка проходила вдоль пропасти. Гизела не думала об опасности, так как была бесстрашной и всегда полагалась на верный шаг и сметливость Мисс Сары.

За каменоломнями снова начинался лес, и над ним носились густые облака дыма.

В то же время, когда Гизела выезжала в поле, на окраине леса показался другой всадник.

Португалец ехал из Лесного дома, и шутливое замечание князя, что Оливейра умеет летать, можно было объяснить прекрасным быстроногим скакуном, на котором он сидел и который был предметом восхищения всей округи.

Мисс Сара испуганно попятилась в сторону при неожиданном появлении его из лесной чащи, девушка же точно окаменела в немом испуге, ибо мыслями о нем была полна ее душа… Она со страхом следила за его лицом, за каждым его движением, пытаясь угадать отношение, которое он мог иметь к красавице, стоявшей рядом с ним на поляне.

… Чувство отвращения к очаровательной фрейлине достигло при этом высшей точки, но сердиться она не могла, как не могла изгнать его образ из своей души. И все это он мог прочесть на ее лице…

Чувство стыда охватило все существо молодой графини, щеки вспыхнули предательским румянцем. Если она не убежит сию же минуту, тайна ее откроется этим темным, проницательным глазам…

Никогда еще спина Мисс Сары не подвергалась таким ударам хлыста, как в эту минуту; она стрелой помчалась по полю.

Гизела не слышала ни единого звука, только удары копыт ее лошади раздавались в ушах. Но вот открытое поле осталось позади, и, въезжая снова в лес, она приблизилась к каменоломням. Вдруг за спиной послышался лошадиный храп — конечно, Мисс Сара не могла соперничать с конем Оливейры, — и минуту спустя португалец оказался рядом с молодой девушкой и поспешной рукой схватил поводья ее лошади.

— Ваш страх ослепил вас, графиня! — гневно проговорил он.

Она не в состоянии была произнести ни слова. Руки ее, безропотно отдавшие поводья, опустились на колени. В своем белом платье, с испуганным, побледневшим лицом она была похожа на голубку, которая, оцепенев от ужаса, потеряла способность улететь от настигшего ее врага.

Может быть, это самое сравнение пришло на ум и этому человеку, потому что скорбное выражение мелькнуло на его губах.

— Я был слишком резок? — спросил он мягко, не выпуская из рук поводьев и подтягивая их к себе, так что лошади пошли бок о бок.

Гизела молчала.

— Вы мне недавно сказали, что боитесь меня, — начал он снова. — Чувство это, инстинктивно предостерегающее вас от меня как вашего противника, я вовсе не желаю преодолевать. Да, я не желаю этого, наоборот, глядя на ваше невинное лицо, я хочу сказать вам: «Бегите от меня. И как можно далее». Мы представляем с вами два существа, которым с самого рождения предназначено бороться друг с другом всеми силами. — Он остановился.

Широко раскрыв глаза, Гизела с ужасом смотрела на него. Уста эти, несмотря на едкую иронию, со сдержанной скорбью произносили слова о вечной вражде, а между тем как светились эти строгие глаза, когда встречались с ее глазами!

Она не могла вынести этого взгляда, так как он вызывал наружу все, что так сильно она желала побороть в себе. Ей вдруг стало понятно, что бороться с ним она не может, что она любит его той самой, вечной любовью. Она готова была отдать ему всю страсть, всю нежность, что долгие годы дремали в ней, жизнь свою могла отдать, а он отталкивал ее от себя, а значит, он ничего никогда не должен знать о ее чувстве к нему…

С невыразимой тоской в сердце она вырвала из его рук поводья. Тело ее качнулось в противоположную от него сторону в то время как глаза боязливо искали пропасть.

Лицо Оливейры покрылось бледностью.

— Графиня, вы не поняли меня, — сказал он с дрожью в голосе.

Но тут же на лице его мелькнула саркастическая усмешка.

— Разве я так похож на разбойника? — спросил он. — Я что, способен кого бы то ни было столкнуть туда?

И он указал на каменоломни.

Но она молчала, не зная, что придумать. Почему у нее возникли подобные мысли? Как объяснить свое движение?

Он не дал ей времени на размышления.

— Нам надо поспешить, — сказал он, поднимая глаза к горизонту.

Облака дыма сгущались — видимо, пламя уже достигало больших размеров.

Оливейра снова посмотрел на молодую девушку, и лицо его вновь приобрело то решительное выражение, которое производило на нее неотразимое впечатление.

— У меня трусливая натура, графиня, — продолжал он далее, — я не могу видеть, когда лошадь идет по краю пропасти… Прошу вас, сойдите с лошади.

— О, у Сары твердый шаг! Она-то не труслива! — возразила Гизела с улыбкой. — Я и прежде проезжала с ней здесь, это совсем не опасно.

— Я прошу вас, — повторил он вместо ответа. Она соскользнула со спины Мисс Сары, в ту же минуту и он сошел с лошади. Когда она, не оглядываясь, пошла по тропинке, он принялся привязывать обеих лошадей.

Гизела слегка вздрогнула, когда он вдруг очутился рядом с ней на тропинке. По правую ее руку возвышалась отвесная скала, по левую, по самому краю пропасти, шел он.

Взор ее робко скользил по его могучей фигуре. Ничтожное пространство лежало между ними, а какая-то таинственная бездна, о которой знал он один, должна была разделить их навеки. Когда-то холодный, все взвешивающий ее рассудок, строго державшийся так называемых светских приличий, был бессилен теперь против мощного призыва ее сердца. Если бы этот человек, шедший рядом, сказал ей: «Иди за мной, оставь все, что они называют своим и что ты никогда не любила, иди за мной в неведомую даль и неизвестное будущее», она пошла бы за ним, не говоря ни слова, держа его за руки, несшие когда-то незнакомую больную женщину. Далекий дипломат с ледяным лицом, называвший ее «дочерью», навсегда утратил последние остатки доверия молодой графини.

Они шли молча.

Лицо Оливейры казалось отлитым из металла. Взор его не обращался более к молодой девушке, но она видела, как его смуглые щеки вспыхивали всякий раз, когда ее нога, спотыкаясь о камень, заставляла покачнуться тело.

Таким образом они достигли того места, где тропинка еще более сужалась. Сердце Гизелы забилось тревожно: ноги Оливейры, казалось, скользили по краю пропасти. Среди царившей тишины она слышала, как камни, потревоженные его ногой, с шумом падали на каменистое дно карьера. Всегда сдержанная, молодая девушка вдруг схватила его руку обеими руками.

— Я боюсь за вас, — тихо проговорила она с умоляющим взглядом.

Он стоял, словно окаменев от прикосновения этих маленьких ручек, под впечатлением этих слов. Гизела не видела его лица, но видела его вздымающуюся грудь.

Она не знала, какие чувства испытывал этот человек, не успела об этом подумать.

Оливейра тихо освободился от ее рук, причем сильная рука его дрожала.

— Ваша заботливость не к месту, графиня Штурм, — сказал он твердым, ровным голосом. — Идемте. Моя обязанность провести вас по этой дороге, чтобы вы никогда впоследствии не вспоминали о ней с ужасом.

Увы, этого он был не в состоянии сделать — всю свою жизнь она с ужасом будет вспоминать чувства, пережитые ею в этом месте. Она обнажилась перед человеком, который менее всех должен был читать в ее сердце… И если в его словах и звучала горечь, если он и на самом деле охранял каждый ее шаг, это все равно не примиряло ее с собой.

Она пошла далее, опустив голову, с тупым отчаянием в душе, как будто для нее было потеряно все, что есть в ней доброго и благородного, — любовь, надежда и собственное достоинство. Опасный путь был пройден, и португалец поспешил назад, чтобы перевести лошадей. В то время как он отвязывал животных, шляпа его упала, а с нее слетели все цветы, которые Оливейра отбросил от себя движением, полным заметного отвращения.

Он вскочил на своего коня и взял Мисс Сару за повод.

Гизела закрыла глаза. Да, как бы ни был мужчина равнодушен к женщине, смотреть без страха за нее, как она проезжает по краю пропасти, он не мог. Девушка облегченно вздохнула, увидев перед собой свою лошадь. Встав на обломок скалы, она легко вскочила на спину животного, и оба всадника помчались к лесу.

Немного времени спустя они выехали на проезжую дорогу которая соединяла Нейнфельд с Грейнсфельдом.

Вдруг они услышали быстро приближающийся стук колес. Оливейра придержал коня, и вскоре их догнали пожарные телеги с нейнфельдскими рабочими.

Как приветливо раскланивались эти люди с португальцем! Какой радостью светились их лица! На этих-то людей и жаловалась госпожа фон Гербек, сетуя, что они раскланиваются с ней не столь подобострастно, как прежде, и что они не стоят с открытыми головами все время, пока она проходит мимо.