Она подняла на него умоляющий взгляд.

— Ну так примите хотя бы это угощение. Я горжусь, что могу что-то предложить вам в своем доме.

Португалец горько усмехнулся.

— Разве вы забыли, что я ваш противник и стою с оружием в руках? Принимая ваше гостеприимство, я должен сложить оружие.

Хотя это и было сказано в шутку, в тоне и улыбке проглядывала горечь.

— Господин фон Оливейра совершенно прав, отказываясь от мороженого, — сказал, проходя мимо, министр. — Он пришел разгоряченный с пожара. А ты не должна с такой экзальтацией принимать на себя обязанности хозяйки дома, дитя мое!

Он с мрачным взглядом взял у нее блюдце и отдал подошедшему лакею.

— Кроме того, я сейчас только что слышал в деревне, что ты сегодня приняла на себя роль святой ландграфини Елисаветы… Замок Грейнсфельд превращен в пристанище для бесприютных и нищих.

— О, оставьте юности ее идеалы! — сказал князь, поднимаясь. — Мой милый барон Флери, нам очень хорошо известно, как редко они сохраняются к старости! Заботьтесь хорошенько о тех, которым вы покровительствуете, моя милейшая маленькая графиня, я также со своей стороны внесу лепту. Ну а теперь, прежде чем удалиться отсюда, я хочу просить вас об одном… Послезавтра я возвращаюсь в А., но прежде хочу доставить себе маленькое удовольствие, устроив завтра небольшой праздник в лесу. Желаете ли вы быть моей гостьей?

— Да, ваша светлость, желаю от всего сердца, — отвечала она без малейшего колебания.

— Но этим еще не ограничиваются мои желания, — продолжал князь, улыбаясь. — Я вижу, что должен прийти на помощь вашему слишком заботливому и нежному папá: он, как видно, желает еще на год продлить ваше уединение из боязни возвращения болезни. Мне кажется, нет никаких оснований для этого. Я назначаю представление ваше ко двору на будущей неделе безотлагательно и заранее радуюсь, как ребенок, изумлению княгини, когда она вдруг увидит перед собой воскресшую графиню Фельдерн.

Министр спокойно и молча выслушал эти слова. Веки его были опущены, ни один мускул не дрогнул на мраморном лице.

— Беру смелость заявить вашей светлости, что это всемилостивое решение пугает меня чрезвычайно! — вдруг заволновался советник медицины. — Моя священная обязанность, как врача…

— Ах, господин советник медицины, — перебил его светлость, и маленькие серые глазки сверкнули довольно немилостиво. — Мне кажется, вы преступаете границу своих обязанностей. Я сержусь на вас также, что вы не хотите успокоить его превосходительство.

Советник медицины опешил и притих в глубочайшей растерянности. Княжеская немилость! Боже избави!

Госпожа фон Гербек просто оцепенела от такого поражения. Сначала она была готова дать отпор, подметив недовольство на лице его превосходительства, но это длилось мгновение, и у нее хватило мужества лишь на то, чтобы промолвить:

— Я только одно могу сказать, ваша светлость: у графини нет ни одного туалета.

— Оставьте это, — перебил министр мрачно. — Его светлость приказывает, и этого достаточно, чтобы отбросить в сторону всякие рассуждения… О туалете позаботится баронесса.

Гизела встрепенулась.

— Нет, папá, благодарю! — воскликнула она взволнованно. — Ваша светлость, — обратилась девушка с милой улыбкой к князю, — могу я явиться в белом муслиновом платье?

— Понятно! Приезжайте так, как вы теперь стоите передо мной! Мы ведь не при дворе в А. Итак, au revoir!

Экипажи в это время остановились перед воротами, там же была и лошадь португальца.

Через несколько минут сад грейнсфельдского замка стоял в прежнем безмолвии. Гизела долго еще сидела под липами, глядя на облако пыли, поднятое уехавшими.

Душа ее была полна блаженства и страдания. Никогда она не забудет тот взгляд, с которым он прижал ее к своей груди… И все же он хочет поднять против нее оружие!

Между тем госпожа фон Гербек в расстройстве бегала по замку: все платья, к ее ужасному отчаянию, были слишком старомодными. К тому же в воздухе чувствовалось приближение бури, которая неминуемо должна была разразиться над ее головой. Лицо министра никогда еще не наводило на нее такого ужаса…

Глава 25

Было семь часов вечера, когда экипаж молодой графини Штурм показался в аллеях аренсбергского сада. Праздник в лесу должен был начаться после восьми часов, но госпожа фон Гербек получила собственноручную записку его превосходительства, в которой ей предписывалось привести графиню часом раньше.

Строки эти, о которых Гизела ничего не знала, успокоили гувернантку. Его превосходительство выражал уверенность, что теперь более чем когда-либо ее разумный надзор будет полезен своенравной девушке.

Его превосходительство, стало быть, не обвиняет ее в самовольном поступке безрассудной падчерицы. Требовалось, прежде всего, замаскировать невоспитанность молодой девушки, которая бросалась в глаза, и эту миссию доверительно возлагали на ее плечи…

Очевидно, ее призвание сопровождать молодую графиню ко двору. Наконец, после столь долгих лет заточения, она снова будет дышать придворным воздухом! Какая восхитительная перспектива!

Конечно, некоторая тень падала на нее как на воспитательницу. Это была неподатливость и так называемая нечувствительность воспитанницы… Гизела сидела рядом с ней в своем простеньком платье, и гувернантка была вправе сказать, что молодая девушка думала о чем угодно, но отнюдь не о той важной минуте, которая ей предстояла, так погружена та была в свои мысли. Госпожа фон Гербек подумала о своем собственном первом появлении в придворном кругу, а также о молодых дамах, которые ее заметили на дебюте, и о том, какой лихорадочный румянец пылал тогда на ее щеках, сколько тревоги было в ее сердце, как застенчиво опускала она глаза! Сознательное же спокойствие и уверенность Гизелы возмущали ее как нельзя более.

Экипаж катился по саду… Чтобы выразить всю свою милость и доверие министру и дать заметить это всем, князь пригласил на праздник все высшее общество А. Праздник этот должен был стать предметом разговоров во всей стране.

Госпожа фон Гербек была вне себя от радости, увидев оживленный сад; она даже забыла о своих горестях. Изящные наряды дам пестрели среди аллей и боскетов[11]; мужчины, расположившись группами около оранжерей, курили и болтали, стараясь скоротать время до начала праздника. Где бы ни проезжала коляска с графиней, все взоры в недоумении останавливались на безразличном лице молодой красавицы, а затем скользили и по округлым формам маленькой толстушки. Мужчины приподнимали шляпы, дамы махали платками, приветливо кланяясь. Это было триумфальное шествие для госпожи фон Гербек — «добрые старые знакомые», очевидно, радовались встрече с ней.

Согласно полученным инструкциям, она провела молодую графиню в комнаты министра и его супруги.

После шумной суеты, оглашавшей Белый замок, дамы были странно поражены тишиной, которая окружила их при подходе к кабинету. Ни луч солнца, ни малейшее дуновение ветерка не проникали в комнату сквозь опущенные темно-синие шторы. Сердце Гизелы сжалось в этой мрачной, душной атмосфере.

Вот за этой дверью ждет человек, с которым ей предстоит тяжелая встреча. В их отношениях возникла трещина: девушка находилась в открытой оппозиции к нему и знала, что ее ожидает неприятный разговор. И хотя она решила не отступать и во что бы то ни стало отстоять свое достоинство, в ней жил девичий страх остаться с глазу на глаз с отчимом.

Она хотела проскользнуть мимо роковой двери, но этого ей избежать не удалось.

Дверь распахнулась, и на пороге показался министр.

Бледный свет, проникавший сквозь синие занавеси, придавал его безжизненному лицу еще более отталкивающее выражение. Он не сказал ни слова привета, словно сам боялся услышать звук человеческого голоса. Осторожно, но решительно взял молодую девушку за руку и повлек ее через порог своего кабинета. Рука его была холодна как лед. Гизела содрогнулась: на нее вдруг повеяло могильным холодом.

Он сделал знак удивленной гувернантке и закрыл за собой дверь.

Вступая в небольшую, наглухо занавешенную комнату, Гизела подумала, что задохнется, а министр еще и закрыл единственное полуотворенное окно. В воздухе остро запахли духи, которые всегда в избытке употреблял министр. Гизела ненавидела этот запах.

Пока он тщательно запирал окно, графиня безмолвно стояла у самого порога, бессознательно ухватившись за ручку двери, точно обеспечивая себе возможность отступления. В этой комнате, которую она ненавидела с тех пор, как помнила себя, был только один предмет, на котором взор ее мог остановиться с любовью, — то был портрет ее покойной матери, висевший над письменным столом министра. Из широкой золотой рамы в полумраке комнаты выделялся светлый образ молодой девушки с золотистыми кудрями. Большие голубые глаза ее смотрели приветливо и доверчиво на свет Божий, точно она ждала, что ее жизненный путь будет усыпан такими же цветами, как те, которые она держала в своих тонких, красивых руках.

— Гизела, милое дитя, мне нужно с тобой поговорить, — сказал министр, подходя к ней.

Тон его голоса был мягок, исполнен грусти и даже нежен. Этот зловещий тон был хорошо знаком Гизеле: она всегда слышала его, когда бывала больна и несчастна, а доктор стоял у ее изголовья, пожимая плечами и глубокомысленно покачивая головой, и госпожа фон Гербек в отчаянии ломала руки. Теперь он только усилил давящее впечатление, вызванное в ней настоящим ее положением.

Вероятно, все это отразилось на ее лице, потому что министр, нахмурившись, остановил на ней свой холодный, суровый взгляд.

— Только без глупостей, Гизела, — сказал он, поднимая палец вверх. — Я взываю теперь к твоему благоразумию, к твоей решительности, а больше всего к твоему сердцу… Через полчаса ты будешь знать, что твоему безрассудству пришел конец. — Движением руки он пригласил ее сесть в кресло. Но в эту минуту приподнялась портьера боковой двери и мачеха, окутанная облаком розового газа, появилась на пороге. Черные глаза ее сверкали, лихорадочный румянец пылал на щеках.

Она медленно подошла к молодой девушке и окинула ее таким злобным взглядом, что та содрогнулась.

— А! Вот она, красотка, — сказала баронесса хрипло. — Ты настояла на своем, и на будущей неделе произойдет официальное представление ко двору. Княгиня будет счастлива увидеть около себя отпрыска знаменитого рода!

Министр вскочил как ужаленный. Солнечный свет, проникавший в полутемную комнату через отворенную дверь, окружал баронессу ореолом, но этот самый свет озарял и лицо ее супруга, на котором ясно просматривались гнев и испуг.

— Ютта, не увлекайся! — процедил он сквозь зубы. — Ты знаешь, что я в своем кабинете совсем другой человек, чем в твоем салоне. К тому же я с самого начала нашего брака запретил тебе входить сюда без приглашения!

Суровый взгляд его остановился на роскошном туалете строптивой женщины.

— Впрочем, позволь полюбопытствовать, почему ты так рано облеклась в театральный костюм? — сказал он, переменив тон. — Неужели хозяйка вовсе не нужна в доме, переполненном гостями?

— Я сегодня не хозяйка дома, а гостья князя, милостивый государь; графиня Шлизерн заняла место хозяйки, — ответила она резким тоном. — Я оделась так рано потому, что туалет мой требует много времени, а мадемуазель Сесиль ужасно неповоротлива.

Она презрительно повернулась спиной к Гизеле и обеими руками откинула назад усеянное серебристыми блестками покрывало, ниспадавшее с ее волос. В этом наряде ее красота была еще ярче, но это, по-видимому, не оказало обычного действия на супруга. Его брови сдвинулись, он раздраженно закрыл глаза рукой, точно его что-то неприятно ослепило. И действительно, можно было ослепнуть от многочисленных бриллиантов, которыми были усыпаны ее платье и шея. В волосах сверкали цветы, составленные из бриллиантов.

— Не прикажешь ли принять этот туалет за костюм цыганки, которую ты должна изображать сегодня? — спросил он, не без примеси едкой иронии указывая на платье жены.

— Роль цыганки я передала госпоже Зонтгейм, ваше превосходительство, сама же предпочла быть сегодня Титанией, — ответила та дерзко.

— И неужели для этого необходима такая россыпь бриллиантов? — сказал министр гневно. — Ты знаешь, как мне ненавистна подобная выставка драгоценных камней…

— Только с недавнего времени, друг мой, — прервала она его. — И я ломаю себе голову, что могло вызвать в тебе такую перемену… Ты презираешь те самые бриллианты, которые прежде считал непреложным дополнением к твоей супруге при каждом ее появлении в обществе. Впрочем, твой вкус мог измениться, но мне до этого дела нет! Я люблю эти камни и буду украшать себя ими, пока волосы мои черны, пока глаза мои блестят, пока я… не умру! Эти бриллианты мои, я буду защищать свою собственность, даже если придется пустить в ход ногти и зубы!