Люси недовольно фыркнула.

Триста поспешила защитить свою позицию:

– Что это даст, кроме всякой грязи? Почему я должна все ему рассказать, рискуя загубить свое будущее?

Она была благодарна кузине, что та не стала говорить вслух то, что очевидно.


Мэй потягивала утренний кофе в семейной гостиной. Это было время ленча. Проснулась она поздно, поскольку весь вечер ее мучила тревога и смутное беспокойство, с которыми она никак не могла справиться. Ее отношения с Тристой были непрочными. Несмотря на множество приятных часов, которые они провели в компании друг друга, они все еще были знакомы поверхностно. А Триста оказалась очень необычной, совсем не похожей на Мишель. Мишель напоминала проснувшегося жеребенка, всегда готового и очень желающего броситься в самую гущу жизни. Триста же была себе на уме, ее уже помяла жизнь, она побывала замужем и имела ребенка, о котором должна заботиться. Она была более осторожна, более взвешенна в своих оценках – как и сама Мэй.

От внезапного звука в передней леди Мэй поспешно опустила чашку, пролив несколько капель кофе на блюдце.

В комнату вошел Роберт.

– Боже, как тихо ты ходишь! – взволнованно произнесла Мэй, приложив руку к сердцу. – Это действует мне на нервы.

– Но это то, что я и хотел сделать, – ответил он, быстро подходя к ней, чтобы обнять. – Ты раньше никогда на это не жаловалась.

Рассмеявшись, Мэй поцеловала его. Роберт крепко ее обнял и на мгновение застыл, скользя по ее лицу губами, что немедленно зажгло огнем ее тело.

– Я скучала без тебя.

– Глупышка, ты видишь меня и...

– Не так часто, как хотела бы. Последнее время ты очень занят.

– Кроме того, я не могу сюда приходить с такой легкостью, как в твой загородный дом. Когда ты туда вернешься?

– Это еще не скоро.

– Так ты скучала без меня? – В его голосе слышалось удовольствие.

– Ужасно. Как ты сюда попал?

На его лице появилось озорное выражение.

– Должен сказать, это непросто. Сам я стар для подобных штук, так что мне помогает сам Бог. Кстати, когда ты будешь уезжать в Парк-Лайн, ты должна распорядиться заколотить окошечко на первом этаже, которое ведет в котельную. Оно плохо закрывается на защелку.

– Но я просила дворецкого тщательно проверить помещения перед тем, как Триста купит... А как ты об этом узнал?

Он пожал плечами:

– Мужчина должен быть изобретательным. Но мы слишком много разговариваем. Иди сюда.

– Какое у тебя выражение лица, Роберт! Оно предвещает что-то дурное.

– Тогда почему ты улыбаешься?

– Потому что мне нравится, когда твои глаза обещают что-то дурное. – Она с жадностью смотрела на его лицо. Роберт часто приходил в ее дом, и всегда тайно. Было мало ночей, которые они бы не проводили вместе. Она и не подозревала, где он жил, когда не был с ней. Ей приходилось бороться со своим любопытством и ревностью. На нечто большее в отношениях с Робертом она претендовать не могла.

Ее глаза опустились к открытому вороту его пальто. На Роберте под пальто была только одна рубашка из легкого батиста, подшитая аккуратными маленькими лентами. Рубашка была розовой.

– Ты почти не одета, значит, меня сегодня ждала.

– Я тебя всегда жду, – ответила Мэй. Ее руки коснулись его волос и тут же ощутили, как пружинят его кудри.

– Ты захотела меня увидеть. Признайся. Эта мысль заставила меня покинуть своих посетителей и броситься сюда, подобно хорошо натренированному псу. – Он провел рукой по ее щеке, по шее, а потом скользнул в вырез ее платья.

– Но ты же не собираешься заняться этим сейчас, – произнесла она, поначалу отпрянув. Но поскольку он продолжал ласкать ее кожу, она сдалась. – Приходи вечером.

– Я не могу ждать до вечера. Иногда дверца на первом этаже закрыта на засов, и это меня очень расстраивает.

– Я распоряжусь, чтобы окно было открыто. Но... не сейчас. Я должна одеться.

– Ты ждешь Шарбонно? – В его голосе слышалось беспокойство. У любого другого мужчины это можно было принять за ревность – но не у него. Роберт, ревнующий к Шарбонно, – это такой же абсурд, как газель, завидующая фации бабуина.

– Да, а что?

Он убрал руку. Мэй облегченно вздохнула и, справившись с собой, села. Однако оказалось, что она недооценила его страстность и решительность. На лице Роберта появилось злое выражение, словно он вспомнил о чем-то неприятном.

– Что с тобой? – спросила она.

– Это меня начинает раздражать, – ответил он.

– Что?

– То, что у меня остаются одни лишь ночи. Я помню, что мы решили никогда об этом не говорить, но временами мне становятся невыносимы наши половинчатые отношения. И когда ты переехала сюда, они стали совсем нестерпимыми.

Мэй разволновалась.

– Мне самой тоскливо без тебя, – призналась она. – Но тебе глупо расстраиваться из-за лорда Шарбонно.

– Он тебя любит.

– Но я... – Она чуть не сказала «я люблю тебя». Они никогда не говорили о любви. Эта была одна из многих тем, которых они старались избегать. Оба хорошо знали правду. Вместо этого она произнесла: – Но я его никогда не любила. Он был лишь моим поклонником. Я встречалась с ним раньше, но он мало что для меня значит.

– Хорошо. – Его глаза жадно прошлись по ее телу и вернулись к вырезу у шеи. Мэй почувствовала, что у нее от этого взгляда покалывает в груди, а соски твердеют, жаждая его прикосновений.

Он опустил голову в изгиб ее шеи, и Мэй услышала его удовлетворенный вздох. От этого она расслабилась, но только до того момента, как почувствовала прикосновение его длинных сильных пальцев. Она поняла его намерения, и ее охватили разноречивые чувства – возбуждение и страх.

– Триста вышла погулять в парке. Она может в любой момент вернуться.

– Это будет еще не скоро.

Мастерство, с которым он принялся ее возбуждать, было несравненным. Оно лишало ее всяких сил для сопротивления. Мэй буквально впилась в его рот. Роберт рассмеялся.

Этот смех привел ее в чувство и разозлил. Но Роберт не отстранялся и продолжал все так же вжиматься в ее тело.

– Я слышу, как открылась передняя дверь. Уходи, быстро.

– Ну и что, если она войдет? – усмехнулся Роберт. – Она найдет здесь тебя и меня... в таком виде... в таких деликатных позах. Она сразу поймет, что мы делаем. Это меня еще больше возбудит, а тебя?

– Нет! Я просто умру.

Он прильнул губами к ее шее.

– Страх обостряет чувства, – пробормотал он, чуть касаясь губами ее покрасневшей кожи. Он чуть сместился, так что его грудь прошла по ее. Она почувствовала острое удовольствие. – Опасность разогревает кровь.

Выгнув спину, она оттолкнула его руки. Она действительно чувствовала, как закипала ее кровь.

– Это... Роберт, я не могу...

– Ты можешь.

Она совершенно не знала, как ей быть.

– Они идут сюда.

– Нет, дорогая. – Он рассмеялся. – Это ты идешь.

По ее телу прошли могучие волны наслаждения. Мэй закусила губы, чтобы не закричать, и с силой сжимала своего возлюбленного, пока любовный шторм не угас. Когда она успокоилась, то закрыла глаза и откинулась назад, тяжело дыша, пытаясь собраться с силами.

У самого ее уха голос Роберта произнес:

– Эх, Мэй! Когда-нибудь ты меня погубишь.

Она услышала, что он поднимается, но не открыла глаз. Ей всегда причинял боль его уход.

А потом она услышала быстрые шаги маленьких ножек Эндрю, бегущих через дверь гостиной. Мэй поспешно поднялась, чтобы привести себя в порядок.

Не прошло и минуты, как двери распахнулись и в комнате появились Триста и Люси, все еще в своих легких плащах и с перчатками на руках.

– На улице просто восхитительно! – воскликнула Триста. Сняв шляпу, она пригладила волосы. – Поднялся ветер и немного щиплет морозец, но солнце ярко светит, когда его не закрывают тучи. Апрель такой непостоянный... Тетя Мэй, что вы делаете у открытого окна? – вскричала Триста. – Еще слишком холодно, а вы только в халате.

Мэй выпрямилась. Потом обернулась на окно, словно удивляясь, что оно открыто.

– Я... мне стало жарко. – Она вспыхнула, поняв, как двусмысленно прозвучали ее слова.

– Я это вижу. Ты совсем красная. Ты себя хорошо чувствуешь? О Боже! У тебя из губы течет кровь.

С расширенными глазами Мэй проверила свои губы и обнаружила капельку крови на раздувшейся нижней губе.

– Я... Думаю, это случайно. Мне надо прилечь. Я чувствую себя... уставшей.

Триста молча смотрела, как ее тетя почти бегом покинула комнату, после чего они с Люси обменялись недоумевающими взглядами.

Дом около парка оказался не особняком. Это был высокий городской дом с тремя этажами, выстроенный в стиле Палладио[2]. Под карнизами виднелось множество мансардных окон. Фасад был богато украшен. Расположенный перед домом сад ограждали чугунные решетки. Здание выглядело великолепно, и Роману пришлось признаться, что он восхищен.

Этот дом он разыскал без особого труда. Триста Фэрхевен была уже хорошо известна в высшем обществе. Она считалась одной из завидных невест города и уже имела знатных поклонников.

Она не могла больше от него скрыться.

Роман постучал чугунным кольцом в дверь и увидел, что за окном кто-то на него показывает рукой. Он ожидал, что его не примут, и когда вышедший лакей попросил его подождать в гостиной, был удивлен.

Появления Тристы он ждал с волнением, оглядывая со вкусом обставленную комнату. Эта комната произвела на него большое впечатление. Лучших он не видел. Похоже на то, что у Тристы в этом деле был знающий учитель. Особенно его удивила дорогая обстановка. Он почувствовал себя неловко. Комната словно напомнила ему, как изменилось положение Тристы.

Дверь приоткрылась, и Роман повернулся к ней, но единственное, что он увидел, была черноволосая головка на уровне дверной ручки. Головка тут же исчезла, и он услышал быстро убегающие шажки. Роман поднялся, раздумывая, не отправиться ли ему следом, чтобы посмотреть, кто это был. Он знал, что у Тристы есть сын. Последнее время он собирал все крохи информации о ней. И почти все его знакомые упоминали об этом сыне.

Зависть мучила его – Триста любила какого-то неизвестного героического капитана Фэрхевена и родила от него сына. Они поженились и достаточно быстро заимели ребенка. Должно быть, это была сильная любовь.

Когда в двери появилась Триста, он почти испугался – так глубоко он был погружен в раздумья. Она вошла в комнату уверенно и спокойно.

– Очень любезно с твоей стороны, что ты ко мне зашел, – с подчеркнутой вежливостью сказала она. – Хотя ты и злоупотребляешь нашим старым знакомством. Все, что нас связывало, в прошлом. И ничему из того нет места в настоящем.

Роман постарался, чтобы его поза казалась более непринужденной, и всмотрелся в ее лицо.

– Ты сразу меня приняла, чтобы сказать мне это?

Она чуть заметно, подобно королеве, наклонила голову.

– Ты знаешь, что я говорю правду. Нужно, чтобы между нами было все ясно. И на этом покончим.

Эти слова его разозлили. Он и так плохо владел своими чувствами. Они были для этого чересчур бурными. Он уже попадал из-за своей вспыльчивости в ряд историй, и его даже звали за глаза «маленький лорд Грозный».

Когда он стал взрослым, его темперамент несколько поостыл. Сейчас он, опытный мужчина, умел справляться со своими вспышками. Но когда он был с Тристой, прошлое и настоящее каким-то странным образом перемешивались в его голове и он снова превращался в прежнего необузданного юнца.

Он поднялся и направился к окну, занавешенному синими шелковыми шторами. Собранная в складки ткань мягко ниспадала до самого пола.

– Ты знаешь, я скучаю о прошлом. – Он заметил, что ее спина напряглась. – О тех днях, что мы провели на болотах. Помнишь середину лета?

– Нет, – решительно произнесла Триста. Потом она подняла колокольчик, и тот громко зазвонил. – Где Белинда? Я просила ее немедленно принести чай.

Роман отметил, что Триста стала еще прелестнее. Ее волосы, мягкие, как прядильный шелк, поблескивали в неярком свете.

– Помнишь полночь, Триста? Мы танцевали как язычники.

– Не могу вспомнить, – чуть запнувшись, ответила она.

– Ты тогда в первый раз выпила вина и тут же порядком набралась. Ты выглядела просто восхитительно со своими чашками той ночью. Ты сбросила туфли и подняла юбку до колен...

– Роман, прошу тебя! – выкрикнула она.

Его имя, произнесенное Тристой, резануло его, словно нож. О чем она говорит? «Роман, прошу тебя, люби меня, пожалуйста, прекрати всю эту чушь и обними меня!» Именно это он хотел сейчас услышать.

– Я не желаю говорить о прошлом, – настойчиво повторила она. – Для меня это слишком болезненно. Я давно приняла решение забыть о старом и не собираюсь вспоминать то печальное время ради твоего развлечения.

– Почему ты так плохо к нему относишься? – спросил Роман. – Странно. Как я помню, тебе то время очень нравилось.