Дарья Плещеева - Наследница трех клинков

Еще несколько минут – и Спавенто вышел с фонарем. Тут-то он и увидел Мишкин силуэт.

– Ступай отсюда, сударь, – сказал он. – Тут тебе делать нечего.

– Это я, Нечаев, – открылся Мишка.

– Тем более ступай. Такие дамы не про нас с тобой.

И Мишка покорно поплелся наверх.

Бергман вернулся в полицейскую контору победителем. Но победа была такая, что немногим лучше поражения: генерал-полицмейстер Чичерин просьбу Шешковского выполнил, но молчать о том не стал, и сослуживцы сторонились маленького сыщика. Тем более что он, формально состоя на полицейской службе, выполнял распоряжения обер-секретаря Правительствующего сената, разве что привлекал не только своих собственных агентов, но и полицейских.

Он обеспечил присмотр за Денисом Фоминым (княгине солгал, что будто бы ее любовник ни в каких амурных подвигах не замечен, а все время проводит на службе; о том, что в Коллегии иностранных дел при нужде работают и по ночам, она знала). И он сам, своими глазами, видел стычку между Фоминым и Воротынским.

То, что они после неудачного венчания могли поссориться, Бергмана не удивило. Ему показалось очень странным, что Воротынского ждала карета и очень вовремя его подобрала. Первым делом он подумал о Фрелоне.

К счастью, именно тогда, когда карета заворачивала за угол, из Коллегии вышел быстроногий мальчишка-курьер. Ему было удобно выйти на Исаакиевскую – куракинский особняк, занимавший целый квартал, имел не одни двери. Тут-то парень и попался Бергману, знавшему его по каким-то давним делам. Курьер был снабжен гривенником и послан вдогонку за каретой. Вернувшись через полчаса на извозчике, он доложил, что экипаж, выехав на Невский, устремился к Знаменской площади во весь конский мах. Курьер, запыхавшись, остановил извозчика и почти нагнал экипаж у Александро-Невской лавры. Там карета с сомнительными седоками свернула в переулки, произвела загадочные маневры, выехала на берег Черной речки, потом – на Тележную. За это время она несколько раз пропадала у курьера из виду.

Бергман был умен и знал, что могут означать такие блуждания экипажа по окраинам и закоулкам. Он отправился в ближайшую полицейскую часть, прихватив с собой негодующего Фомина. Там он попросил приютить Фомина в арестантской, а сам поехал к Шешковскому. Степан Иванович его не принял, был занят, и Бергман написал записку. В записке он пророчески сообщал, где именно утром следует произвести розыск, чтобы поднять тело Воротынского. Он оказался прав – на задворках обители, у речки, труп и нашли. Тогда Шешковский, получив донесение, распорядился доставить к себе Фомина.

Бергман, съездив в несколько мест, что заняло не более полутора часов, взял узника и к назначенному часу отправился к Шешковскому.

Когда казенные сани, в коих везли жениха-неудачника, остановились на углу Садовой и Итальянской, Фомин от ужаса впал в безумие. Он ухватился за сани и не желал вылезать. Бергман, ехавший с ним, выскочил, забежал в особнячок Шешковского, вернулся с опытными служителями, и они отцепили Фомина моментально, а в двери внесли еще быстрее. Там он понял, что сопротивляться бесполезно, и в кабинет к Шешковскому вошел сам, повесив голову.

– Ну, здравствуй, голубчик, – ласково обратился к нему Степан Иванович. – Садись-ка в креслице. А ты, Август Иванович, вон туда, на табуреточку.

Про креслице Шешковского рассказывали страшные истории. Зародились они недавно – когда государыня своей благосклонностью ввела в моду нижегородского мещанина тридцати с чем-то лет по фамилии Кулибин. Сей чудак являлся при дворе в длинном кафтане, сапогах и с окладистой бородой – делать из себя щеголя и вертопраха решительно не желал, а государыню это забавляло. Он был одаренным механиком и уже более двух лет заведовал механической мастерской столичной Академии наук. Любопытствующие навещали его там и видели чертежи самых удивительных устройств. Ходили слухи, что он выдумал самодвижущееся кресло, способное ездить с этажа на этаж.

Заинтересовался ли этим изобретением сам Шешковский, подсказал ли ему затею кто-то из придворных сплетников, разошелся слух сам по себе или кто-то его старательно распускал, имелись ли у слуха иные основания, кроме личности Кулибина и репутации Шешковского, – понять было невозможно. Говорили, что в кабинете обер-секретаря Правительствующего Сената стоит особое кресло с подлокотниками. Приглашенных, которых следовало вразумить, а были это господа, позволявшие себе в обществе распускать языки и молоть вздор о государыне, Степан Иванович ласково усаживал в это кресло. Срабатывал механизм, гость оказывался в стальных объятиях и кресло, стоявшее на люке, медленно ползло вниз. Там его нижняя часть куда-то девалась, с гостя стягивали штаны и производили вразумление. При этом его голова и плечи торчали из пола кабинета, чтобы Степану Ивановичу сподручнее было вести со страдальцем поучительную беседу. Сказывали, Шешковский в таких случаях внушал гостю правила поведения в обществе. Но поскольку никто не сознавался в подобном приключении, то доподлинно этого не знали.

Немудрено, что Фомин от любезности Шешковского окаменел и с ужасом глядел на предмет мебели с подозрительными подлокотниками.

– Садитесь, сударь, – тихо сказал Бергман. – Сейчас одна кротость ваша и чистосердечие сумеют вас выручить из беды.

– Верно, верно молвил, Август Иванович, – согласился Шешковский. – Побудь тут с нами, во избежание врак.

Фомин с надеждой посмотрел на сыщика: в сплетнях и слухах ничего не говорилось о том, что при наказаниях были свидетели.

Он сел прямо напротив Шешковского и опустил голову, боясь глядеть в улыбчивое лицо обер-секретаря.

– Вчера ты, сударь, выйдя из Коллегии, был встречен неким человеком по прозванию Воротынский, – начал Шешковский. – О чем у вас посреди улицы вышел спор?

– Я должен был Воротынскому денег, – честно признался Фомин. – Сразу отдать не мог, он стал мне угрожать. И тут на нас наскочили люди – как я потом понял, это были полицейские служители. Меня схватили, он убежал и прыгнул в карету.

– Что это была за карета?

– Не знаю, ваше превосходительство. На вид – обычный наемный экипаж.

– Именно так, ваше превосходительство, – подтвердил Бергман.

– А о каких деньгах речь?

– Воротынский оказал мне услугу, я с ним не расплатился еще… Я дал ему слово расплатиться, да и сумма невелика…

– Невелика? Позвольте узнать, сколько именно.

Не ответить Шешковскому было смерти подобно.

– Пятьдесят рублей, – соврал Фомин. – У меня эти деньги были, но я их проиграл…

– Пятьдесят рублей, – повторил Степан Иванович. – И из-за такой мелочи Воротынский порывался вас убить?

– Убить, меня? – Фомин вспомнил острие ножа, уткнувшееся ему в бок, как раз в области печени. – Помилуйте, ваше превосходительство, с чего бы ему меня убивать? Он напомнил мне о долге, да, сделал это не в меру шумно! Со стороны могло показаться, будто он мне угрожает!..

Шешковский глянул на Бергмана.

– Денис Федорович, на месте вашей светской беседы был найден нож с отменно заточенным острием, – сказал сыщик. – Он при мне, извольте взглянуть.

Нож лег на стол.

– Или вы желали убить Воротынского, или он желал убить вас. Чей это нож? – резко спросил Шешковский. – Ваш? Его?

– Это не мой нож, ваше превосходительство!

– О каких деньгах шла речь?

– О пятидесяти рублях!

– Господин Фомин, тут неподходящее место для вранья, – напомнил Бергман. – И Воротынский – известный мазурик. Пятьдесят рублей – немалые деньги, но я сегодня говорил с сожительницей Воротынского. Он ей похвалялся, будто затеял дело на несколько тысяч. Дело это, как она поняла, еще не состоялось, и Воротынский был очень зол на человека, который его обманул, потому что он вложил в аферу своих не менее пятисот. Расскажите лучше открыто про похищение девицы Егуновой, а там явятся и другие вопросы.

– Ты его слушай, сударь, он тебе добра желает, – добавил Шешковский. – А я врак, голубчик мой, не терплю. Стало быть, вздумал ты жениться…

– Да, ваше превосходительство.

– А невесту себе, сама о том не зная, присоветовала твоя любовница, княгиня Темрюкова-Черкасская? И докладывала тебе все новости, а ты мотал на ус?

– Да, ваше превосходительство.

– И та невеста жила скрытно в какой-то курляндской усадьбе?

– Да, ваше превосходительство.

– И господин Бергман все разведал, а ты послал своих клевретов, и они девицу у него из-под носа увели?

Фомину было все тошнее и тошнее. Он был не дурак – понимал, что история с венчанием Шешковскому не нужна, разве что повеселить государыню: сказывали, она от него все слухи узнает, и слухи проверенные, за то и оказывает покровительство. Значит, к этому делу еще что-то припутано – а что?..

– Ваше превосходительство, я вижу теперь ясно, какого дурака свалял, – жалобно сказал Фомин. – Хотел в люди выйти, богатое приданое взять, не вышло.

– Приданое – и все? – спросил Степан Иванович.

– Мне деньги были нужны. Жалованье невелико, а тут такая невеста… я бы ее не обижал, заботился бы о ней… все равно же ее бы за кого-то отдали, а я умею ценить благорасположение…

– То-то ты благорасположением княгини воспользовался! – напомнил Шешковский. – Ладно, Бог с ней, с девицей. Расскажи-ка, любезный, о французах.

– О каких французах, ваше превосходительство?

– О тех французах, которые помогли отбиться от людей господина Бергмана в ту ночь, когда тебя чуть было на дуре не повенчали! И смотри мне, голубчик, соврешь – только в Сибири и опомнишься, – негромко, но очень весомо сказал Шешковский.

– Я до того их ни разу не встречал, ваше превосходительство! Это приятели Нечаева и Воротынского! – воскликнул Фомин, уже радуясь, что Шешковскому нужен не он со своей брачной авантюрой, а совсем иные люди.

– Приятели… А как вышло, что они охраняли венчание? А, сударь? – полюбопытствовал Шешковский.

– Они говорили, что случайно ехали следом… увидели, что во дворе переполох, признали Нечаева и кинулись на помощь.

– А переполох был ночью? И один фонарь на весь двор? И так-таки сразу признали? Ну-ка, голубчик, говори, как все было! Не то – не обессудь, сердить меня не надобно, – ласково посоветовал Степан Иванович.

– Как Бог свят! – Фомин перекрестился. – Все, что знаю! Сам их впервые увидел! А с Нечаевым и с Воротынским они вели себя приятельски! Хохотали, веселились! Мне-то было не до смеха, ваше превосходительство!

– Тебе и сейчас будет не до смеха. Август Иванович, ты свое дело сделал, ступай, голубчик, – распорядился Шешковский. – Далеко не уходи, в сенях побудь, вели, чтобы тебе квасу подали…

Степан Иванович и Бергман разом поднялись. Вскочил и Фомин – пока железные клыки, выскочив из недр кресла, не пленили его.

– Как будет угодно вашему сиятельству, – хладнокровно ответил Бергман, поклонился и сделал шаг к двери.

Легчайшей пташкой Фомин кинулся к его ногам, обнял, прижался.

– Господин Бергман, Христа ради! Вы же знаете, в чем я виновен! Какие французы?! Знать не знаю никаких французов! Вы же следили за мной, вам все про меня известно! Скажите господину Шешковскому, все ему скажите! Не было французов! Тогда лишь ночью появились, отбили нас – и более не появлялись! Это у них с Нечаевым и Воротынским какие-то дела, я-то при чем?!

– Не вопи, сударь, не вопи, – прервал его Степан Иванович. – Ты в этом деле так увяз – хуже, чем в болоте. И то, что ты сейчас врешь, тебе не поможет. Встань, вернись в креслице… вернись, говорю… А ты, голубчик, ступай до поры…

Фомин встал и, с ужасом глядя на страшное кресло, сделал к нему шажок, совсем крошечный шажок. Шешковский улыбнулся.

– Где тут у меня месяцеслов? – спросил он. – Ты, сударь, в память какого Дионисия крещен?

Фомин от такого вопроса лишился дара речи. Да и Бергман, уже стоя у двери, задержался, хотя кабинет Степана Ивановича – не лучшее место для любопытства.

– Родился когда, спрашиваю? – Шешковский взял с этажерки месяцеслов.

– В де… декабре…

– Декабрь, так… святой Дионосий, епископ Эгинский, семнадцатое… грех не поздравить, грех не поздравить!.. Что ж ты стал в пень, голубчик? Садись уж, принимай поздравления…

– За что, ваше превосходительство?.. – Фомина прошиб холодный пот. Вразумление, которое ему предстояло, называлось иносказательно «поздравить задницу с праздником».

– За то, что с врагами Отечества нашего и государыни якшался, а не донес.

– Да как я мог знать, ваше превосходительство?..

– Вот тебе последний шанс, – помолчав, сказал Шешковский. – О чем ты говорил с Воротынским, когда он тебя чуть не заколол? Чего он от тебя домогался?