Дарья Плещеева - Наследница трех клинков

– Если зал открыт, можно драться там, – сказал Громов, повернулся и сбежал с лестницы.

– Ваша любовь будет мне наградой! – воскликнул князь, еще раз поцеловал Эрику и впрыприжку понесся следом.

Она побежала за дуэлянтами, очень беспокоясь, что они не захотят биться в потемках и отложат это дело до утра, у нее же как раз был припасен свечной огарок.

Когда она вошла в зал, они уже стояли с обнаженными шпагами. Тьма им не была помехой, к тому же, окна глядели на Невский, а там еще горели фонари.

– Князь, скажите, что это было неудачной шуткой, – потребовал Громов. Но повадка и интонация старшего только разозлили юного дуэлянта.

– Из-за меньших оскорблений убивали! – отвечал он. – Ан гард, господин подлипала!

Шпаги скрестились.

Громов бился, разумеется, лучше князя и до поры отбивал наскоки. Князь выкрикивал слова, которых Эрика не понимала – и хорошо, что не понимала.

– Ну, с меня довольно! – крикнул Громов и, видимо, перешел бы к красивой и смертельной атаке, но тут зал осветился сверху.

– Выйти из меры! – раздался властный приказ.

На хорах стоял капитан Спавенто с фонарем.

И в эту же минуту в зал вошел Арист с обнаженной рапирой – длинным фламбержем, которым можно не только заколоть, но и наставить порядочных синяков.

– Давно мы за вами наблюдаем, господа, – сказал Арист, разумеется, по-русски. – И имеем полное право знать, что за интриги плетутся на лестнице возле жилья капитана Спавенто! Видно было, к чему дело идет! Хотите знать, кто вас столкнул лбами, как двух молодых козлов?

– Но оскорбление… – начал Громов.

– Молчите! Я думал, вы умнее! – Арист встал так, чтобы при необходимости разнять бойцов.

Эрика огляделась – она стояла в темном углу, почти незаметная, а вот капитан Спавенто наверху был отлично виден. Он кому-то передал фонарь, перелез через балюстраду, повис на руках и ловко соскочил. Тут же у него в руках оказался фламберж, подхваченный со стола.

Стало ясно, что сейчас дуэлянтов начнут мирить – и, чего доброго, помирят. А в разговоре они много чего могут сообщить…

Эрика выскользнула из зала, единым духом взбежала наверх и спряталась за дверь. Сердце колотилось, а в голове было одно – злость. Все шло, как по маслу! Все было прекрасно! Они схватились драться! Громов был оскорблен до глубины души! Громов просто обязан был убить князя, и убил бы, непременно убил бы! Если бы не эти подлые фехтмейстеры со своими длинными рапирами! Какой дьявол их принес?!?

И тот, третий, разглядеть которого в темноте было невозможно…

Эрика еще несколько раз помянула всех чертей, которых для таких случаев приберегал покойный Эбенгард фон Гаккельн, и ей немного полегчало. Она прокралась вдоль стены, прислушалась, приоткрыла заветную дверь – и через минуту была уже в квартире.

Сейчас нужно было пробраться в маленькую комнатку, где ей полагалось спать сном невинного младенца. Время позднее – все, пожалуй, уже в постелях…

Оказалось – один человек не спит. Это был Нечаев. Он сидел за столом и молча пил. Что-то, видать, стряслось.

Эрика вспомнила, что ведь и в нем, отменном фехтовальщике, видела мстителя. Так, может, еще не все потеряно?

Она тихонько подкралась и обняла его за плечи – дуре все позволено.

– Плохи мои дела, обезьянка, – сказал Мишка, сажая Эрику к себе на колени. – Совсем плохи. Ее увезли – и теперь она уж никогда тут не появится. Все я, дурак, проворонил… а ведь я люблю ее, обезьянка…

– Мишка, ты хороший, – не поняв ни единого слова, ответила Эрика и погладила взъерошенные белокурые волосы.

– Хороший-то хороший… Наваждение, обезьянка, сущее наваждение! Ведь сколько у меня бабьего сословия перебывало! Только что с арапкой не спал! А турчанка пленная была… Ни с кем так не получалось, чтобы два сердца в лад бились… а с ней… хоть бы поцелуй один, обезьянка…

Эрика обняла его и прижалась – точно от этого могло стать легче.

На столе горела сальная свеча и отражалась в темном стекле бутылки. Казалось, будто ничего хорошего в мире больше не осталось – один мрак да этот жалкий огонек.

– Ничего, Мишка, – сказала Эрика. – С Божьей помощью… Этим словам ее научила Анетта.

– Ишь ты, обезьянка… Умнеешь с каждым днем… А как же молиться, чтобы опять Господь привел встретиться? Я ведь и имени-то не знаю… знаю, что волосики золотые, не как твои, светлее… Я, обезьянка, сперва думал – хорошо бы такую любовницу завести. Молодая, богатая, стан – как у богини Дианы. А потом… потом понял, что другой мне не надо…

Эрика видела, что Мишка пьян. Но это ей было безразлично – хотелось хоть к кому-то прижаться, хотелось хоть чьей-то ласки. Она знала, что Мишка лишнего себе не позволит, а сама вот позволяла себе лишнее – гладила его и даже положила его бедовую голову себе на грудь. Обоим не повезло – могли же они хоть так утешить друг друга?

Но Мишка всего лишь тосковал о несбыточном, а Эрика понемногу собиралась с силами. Положение скверное – как бы фехтмейстеры не сообразили, кто устроил этот поединок, и не отправились бы прямо сейчас наверх – разбираться. Догадаться нетрудно – как бы они прямо сейчас не вломились. Значит, нужно при первой возможности запереть дверь… как только Мишка с горя ляжет спать…

Потом – могли ли они в потемках разглядеть женщину, что мелькнула и пропала?

Эрика решила, что вряд ли, но на всякий случай нужно переодеться в другое платье и опять заплести косу. Маша с Федосьей не понимали, для чего Анетта делает дуре прически, смеялись – ну пусть порадуются…

Тут дверь с лестницы все же отворилась. На пороге стоял человек с фонарем. За ним – еще какие-то люди, но не фехтмейстеры и не Громов с князем.

– Вы кто, господа? – спихивая с колен Эрику, спросил Мишка и встал. – Чего вам тут нужно в такое время?

– Мы за тобой, Нечаев, и за дурой, – отвечал человек. – Лучше не брыкайся.

Мишка схватился за шпажный эфес. Эрика, поняв, что стряслась беда, закричала. Ей ответили Маша и Федосья, отозвалась и Анетта.

Но что могли поделать Мишка и четыре женщины против команды полицейских?

Анетта не сразу выскочила из маленькой комнатки – сама не поняла, что удержало. Закричала Эрика, рухнул стул, кто-то хриплым голосом выкрикивал команды: не выпускай, тащи, вяжи!

И Анетта от страха едва не лишилась рассудка. Ее поймают, свезут в полицейскую часть, заставят назвать имя… а что, если родня уже ищет ее по всей столице и во всех частях оставляет явочные: пропала-де особа шестнадцати лет, приметы такие-то?..

Менее всего она хотела попасть в дом к Ворониным. Если раньше ей казалось, что там – приют всеобщей любви и доверия, то теперь особняк на Аглицкой перспективе представлялся ей местом отсутствия любви, и как иначе назвать дом, жители которого хотят лишить жизни грудное дитя?

Она забилась в угол за кроватью, опустилась на корточки, съежилась и закрыла глаза – так казалось надежнее и безопаснее. В комнатку заскочила Маша, за ней – огромный мужчина в черном кафтане, схватил ее за руку и поволок вон. Маша, рухнув на колени, вцепилась зубами в его кисть, он закричал, дал ей оплеуху.

Мирок, бывший Анеттиным пристанищем, рушился на глазах. Больше в мире не оставалось ничего, ничего…

Губы сами шептали беззвучную молитву, звали на помощь Богородицу.

Машу выволокли. В распахнутую дверь Анетта увидела, как вяжут Нечаева, как выносят завернутую в ту самую огромную шубу Эрику. А ее – не замечали!

Точно ли? Может быть, оставляли напоследок, когда всех прочих уведут и унесут?

– Беги, – шепнула Богородица. – Туфли скинь и беги…

Чудом, истинным чудом Эрика бесшумно проскользнула к заветной двери. Страха в тот миг не было – ведь в ней звучал спасительный голос: «Беги!..»

Она отворила дверь – чуть-чуть, на два вершка! – и этого хватило, она попала в комнату со старинной мебелью. Беззвучно пробежав, она выскочила в коридор, оттуда – на лестницу… и куда же теперь?..

И снова прозвучала подсказка: «Вниз беги, туда, где твой друг в белой маске – капитан Спавенто…»

Иного друга у нее в этот миг не было.

Анетта поспешила вниз, пока наверху ее не хватились, и на третьем этаже принялась стучать в дверь. Она знала – друг где-то там, за стеной, должен услышать и помочь!

Хотя дверь была совсем не та, на черной лестнице, из которой он вышел впервые, чтобы утешить ее, плачущую. Этаж – тот, а дверь – не та, и все же!..

– Кого там несет? – спросил сонный голос.

– Спасите, Христа ради! – только и могла сказать Анетта. Наверху уже слышался шум – не иначе, налетчики и похитители обнаружили, что казавшаяся запертой дверь открыта.

Лязгнул засов, проскрипел замок. В дверном проеме явился Никишка – с огарком в руке, в одной рубахе, без порток и босой..

– Впусти… – не дожидаясь вопросов, потребовала Анетта и ворвалась в чужое жилище.

Никишка тут же затворил за ней дверь и стал звать:

– Сударь, сударь, по вашу душу!..

– Кто там? – спросили из темноты.

– Девица! Та, что вы велели, коли что, к вам вести!

– Погоди, я оденусь…

Капитан Спавенто вышел через минуту, не более, в шлафроке, туго перепоясанный, и в своей белой маске. Эта минута показалась Анетте длиной в год. Но когда он появился в сенях, она вздохнула с облегчением – он поможет, непременно поможет!

– Что случилось, сударыня? – спросил он.

– Мне нужно скрыться. На жилище наше напали злодеи, господина Нечаева связали и увели, всех женщин увели, мне чудом удалось бежать… они сейчас будут тут!..

– Им так просто сюда не попасть. Никишка, одеваться! – приказал капитан Спавенто. – Я проведу вас в квартиру господина Фишера, и оттуда мы незаметно выйдем на улицу…

– Я не могу… я почти босиком… в одних чулках…

– Эко дело! Я понесу вас на руках.

– Но это невозможно…

– Возможно и даже необходимо. Вы боитесь меня? – вдруг спросил он.

– Да, – сразу ответила Анетта. – Я верю вам, как никому другому, но этот страх – я ничего не могу с ним поделать… простите меня… до сих пор меня обнимали только родные люди и муж, которому я буду верна до смерти…

– Ясно… Хорошо, что вы признались в этом, очень хорошо… да… и именно сейчас… Перст Господень… Сударыня, я должен открыть вам одну тайну, – сказал капитан Спавенто, и голос его выдавал нешуточное волнение. – Я прошу вас, примите это… примите как перст Господень… иначе объяснить нельзя… и времени у нас мало…

– Да, я вас слушаю, – ответила Анетта. – Вы назвались моим другом… я чувствую, что вы мне друг…

– Да, и даже более… погодите…

Капитан Спавенто распустил шнурки своей белой кожаной маски. Маска упала, открыв лицо.

Анетта увидела это лицо и ахнула.

Княгиня Черкасская была разом и довольна и недовольна. От Бергмана принесли почтительное письмо – он докладывал, что комиссию ее сиятельства исполнил, но указанная особа в предполагаемых действиях не замешана и ведет благопристойный образ жизни, каждый шаг – на виду. Что означало – любовник не впутался в странную историю с похищением Катеньки Егуновой. Это радовало – а не радовало другое: он куда-то пропал и в обществе не показывался. Не могла же княгиня просить графа Панина, чтобы в приказном порядке командировал к ней Фомина.

Княгиня даже послала к нему на дом записочку – но ответа не получила.

Но если не любезный Дени заварил эту кашу, то кто из домочадцев госпожи Егуновой мог бы затеять интригу? Ответ у княгини был один – смиренница Наташа.

В егуновском доме княгиню Темрюкову-Черкасскую знали и понимали, что ее мнением хозяйка дорожит. Кое-кто даже подозревал, что многое в хозяйстве делается по советам княгини. Так что, когда она потихоньку велела няне Василисе, состоявшей при Авдотье Тимофеевне с самого рождения, прийти к себе в дом с утра, приказ был исполнен безукоризненно.

Няня Василиса, собственно, даже не главной мамкой при дитяти была, а помощницей: кто бы ей, пятнадцатилетней, барское дитя доверил? Сейчас это была здоровенная и сообразительная баба чуть за пятьдесят, продолжавшая нянчить свою толстенькую малютку Дунюшку и люто ненавидящая всех ученых докторов, которые постоянно призывались к госпоже Егуновой.

Княгиня приняла няню в своей спальне.

– Мне с тобой, голубушка, долгих подходов не надобно, – сказала она. – Сама знаешь, что у вас в доме творится. И вот как я все это понимаю – не обошлось без вашей богомольной Натальи. Ты уж разберись, где эта Наталья грехи замаливает и с кем встречается, а потом мне все доложи. А я уж придумаю, как беду избыть.

Василиса приложилась к милостиво пожалованной княгининой ручке и поспешила домой радостная: нашлось занятие! И не по хозяйству, а подымай выше – по спасению всего дома от злодейки.