Парадные помещения в доме госпожи Егуновой опоясывались узкими коридорами, чтобы слугам было удобно выполнять обязанности, не путаясь у господ под ногами. Наташа эти коридоры знала и быстро провела преображенцев к витой лестнице, затем указала им другую дверцу.

– Сейчас я приоткрою, а вы глядите, – сказала она.

В щель шириной с вершок уставились три пары глаз, причем встать ради этого пришлось чуть ли не в обнимку.

Новоявленная дочка госпожи Егуновой стояла на небольшом возвышении, растопырив руки, в наскоро сметанном богатом платье. Модистка-француженка распоряжалась девками-швеями. Авдотья Тимофеевна, не зная, как еще проявить свою любовь, приказала нашить дочке платьев – таких, что хоть на придворный бал.

– Она? – спросила Наташа.

– Она.

– Ну как? Рискнем?

– Иного выхода нет, – прошептал князь. – Громов, не показывайся. Мне старая дура все простит…

Предполагая, что могут возникнуть трудности, преображенцы взяли с собой пистолеты. Наташа вышла первая, и на нее никто не обратил внимания – модистка ее знала, девки также. Она обошла комнату, словно бы что-то ища, и вышла. Еще некоторое время девки накладывали на платье ленты, прикалывали их по приказу модистки булавками, собирали ткань в складки на разные лады. Одна, самая веселая, при этом пела и приплясывала, чтобы развлечь дурочку. Дурочка поневоле улыбалась.

И тут дверца отворилась, в комнату шагнул князь и выстрелил в потолок.

Девки с визгом бросились прочь, модистка – за ними. Мнимая Катенька соскочила со своего пьедестала, но дорогу ей заступила Наташа.

– Туда, живо! – сказала она по-французски. – Если вы закричите – я тут же иду к княгине Черкасской и рассказываю правду о ваших способностях!

Эрика замотала головой и засмеялась. Она бы и ручки-ножки показала в надежде, что удастся обмануть своей дуростью незнакомую девицу. Не тут-то было.

– Ее сиятельство – не госпожа Егунова! Когда княгиня узнает, как вы пытались погубить ее сына, пощады не ждите! Ступайте! Или вас ножом подгонять?

Нож у Наташи был – очень похожий на тот немецкий охотничий, который дал Эрике с собой дядюшка фон Гаккельн. И по ее лицу было ясно – убить не убьет, но кровь пустит без рассуждений.

Эрика закричала, но тут же у нее во рту оказался комок лент, хорошо еще что без булавок. И крепкие руки втащили ее в дверцу.

Все это занято не более полуминуты.

– За мной, господа, – сказала Наташа.

Они выскочили из боковых дверей во двор егуновского особняка. Эрика отбивалась, Громов без лишних церемоний перекинул ее через плечо и побежал, князь и Наташа – следом. Возок ждал на улице, туда все четверо кое-как поместились, и кучер хлестнул лошадь.

– Ох, замерзнем! – весело сказал князь. – Мадемуазель, придите в мои объятия!

– До казарм недалеко, – строптиво ответила Наташа. – Замерзнуть не успеем!

– Не было бы погони, – озабоченно заметил Громов. – Наталья Николаевна, придержите ей ноги.

– Погони не будет, – сказал князь. – Матушка моя умна, сообразит, что к чему, и со старой дурой управится. Другое дело – не хватил бы Егунову родимчик.

– Ее хватит родимчик, когда она узнает, кого ей подсунули вместо Кати, – Наташа была неумолима.

Чтобы не мыкаться по переулкам и не тратить зря время, кучер прогнал возок чуть ли не вдоль всей Миллионной и повернул лишь у Летнего сада. Там ездоки уже ощутили холод и, смеясь, прижались друг к дружке. На поворотах возок заносило, общее объятие делалось крепче, смех звучал все громче. Похищение было удачным, удача – это радость, а князь все бы отдал – лишь бы Саня Громов по-прежнему был с ним доброжелателен и весел.

Возок вкатил на территорию Преображенских казарм и поворотил на нужную улицу – улицы тут назывались по порядковым номерам рот, и требовалась пятая. Возле собственного дома поручика Темрюкова-Черкасского возок встал.

– Скорее, скорее, господа! – закричал князь, и Эрику, вытащив, на руках внесли в теплые сени. Там лишь ее освободили от кляпа.

Вид у нее был прежалкий – куски платья, державшиеся на булавках, расползлись, ленты волочились, она стояла в нижних юбках и в шнурованье, затянутом не слишком туго, волосы растрепались. Лица князя и Громова ничего хорошего не сулили.

– Проходите, сударыня, – холодно сказал Громов. – Не бойтесь.

– Пока вам бояться нечего, – добавила Наташа.

Эрика вошла и увидела сидящую за столом Анетту. Рядом с Анеттой был пожилой мужчина крепкого сложения, без парика, почти совершенно плешивый, а у печи стоял арап – высокий и статный, в богатом кафтане, но с темным лицом и руками. На нем также не было парика, а черные волосы, коротко остриженные, мелко вились.

Эрика невольно усмехнулась – что-то этакое она подозревала. Особа, что каждый день по часу молится, явно имеет загадочное прошлое, и вот оно, это прошлое – плечистый арап в расцвете сил. Так что с чернокожим ребенком все понятно.

– Как вам это удалось? – спросил арап.

– И не спрашивай, капитан, – ответила Наташа. – Когда-нибудь я напишу отменные мемуары.

– Садитесь, фрейлен фон Лейнарт, – по-немецки сказал Арист.

Эрика не удивилась – ясно же, что Анетта все рассказала об их знакомстве, после чего несложно было отыскать фон Герлаха и брата Карла-Ульриха. Анетта предала ее – а ведь она искренне хотела помочь этой хитрой и распутной девке. Связаться с чернокожим – какой ужас…

– Благодарю, – холодно ответила Эрика и села.

Громов сел в отдалении, а князь пошел к печке – греться.

Наташа в ее темном, невнятного цвета, закрытом платье замерзла менее всех. Она подтянула табурет и уселась рядом с Аристом.

– Начинай, Петрович, – по-русски сказала она фехтмейстеру. – Ты тут старший, тебе и карты в руки.

– Фрейлен фон Лейнарт, мы бы очень хотели знать, для чего вы стравили двух офицеров Преображенского полка и заставили их драться, – скучным голосом и явно без большой надежды на ответ произнес Арист.

Эрика и не ответила – хотя разум подсказывал, что лучше эту компанию не злить.

– У женщин случаются всплески злобы, но вы это преступление задумали давно. Я не знаю, когда вы начали назначать этим господам свидания, но когда мы заметили ваши встречи на лестнице, вы уже порядком вскружили голову князю, – продолжал Арист.

– На том ассо вообще было прелестное зрелище, – добавила Наташа по-французски. – Все зрители смотрят на схватки, а один, пришедший позже других, то и дело глядит на часы.

– Да, как раз тогда мы решили разобраться, что за купидон поселился у нас на лестницах. Нам дела не было до странного семейства господина Нечаева, он снял квартиру, он заплатил господину Фишеру – остальное нас не касается. Единственное, что было сделано, – заперли дверь, по которой из квартиры можно попасть на парадную лестницу. И вообразите, сударыня, как мы удивились, обнаружив, что дверь открыта… – Арист улыбнулся. – Чтобы убедиться в своих подозрениях, мы в ночь после ассо отправились в разведку и поняли, что вы морочите голову его сиятельству.

Эрика молчала – не отвечать же, в самом деле, этим людям, хоть и говорящим по-французски и по-немецки, однако стоящим по своему положению куда ниже, чем она.

– Мы не стали бы докапываться до правды, если бы Нечаев не рассказал, что в квартире содержится девица, не умеющая толком назвать своего имени, с разумом годовалого младенца, – сказал арап. – Нетрудно было сообразить, что дурочка и интриганка – одно и то же лицо. Но Нечаев – добрый наш приятель, и нам очень не понравилось, что тут морочат голову не только его сиятельству, а человеку, который для нас – свой. Тогда мы стали следить за вами и успели вовремя вмешаться. Перст Господень, сударыня… После поединка мы хотели подняться наверх и во всем разобраться, но полиция нас опередила, если только это была полиция.

– После того, как вас увезли к госпоже Егуновой, госпожа Порошина, – Арист взглядом указал на понурую Анетту, – рассказала нам о вашем совместном житье.

Эрика посмотрела на Анетту именно так, как госпоже следует глядеть на провинившуюся служанку, – с гневом и презрением.

– Ого, какой огненный взор! – воскликнул Арист.

– Я не сказала ничего лишнего, сударыня, – произнесла Анетта с достоинством, – но и лгать не стала. Вы же знаете, я ненавижу ложь, хотя ради вас…

– А вы бы уж молчали, сударыня, – огрызнулась Эрика. – Ваша хваленая добродетель – вот она!

Эрика ткнула пальцем в арапа.

– Вот она и заговорила, – отрешенно сказал Громов.

– Вы имеете в виду дитя госпожи Порошиной? – спросил Арист. – Обижаться на вас грешно…

– И смешно, – добавил арап. – Более умные люди, чем эта особа, были бы обмануты. Но правда явилась на свет – хотя это была не совсем удобная правда, и она стоила многих слез.

– Давайте скажем прямо! – воскликнула Анетта. – С меня хватит вранья! И с меня хватит предательства!..

– Сказать? – спросил арап.

Анетта посмотрела на него, на Эрику, закрыла лицо руками и быстро вышла из комнаты.

– Если вы, сударыня, посмеете хоть в чем-то упрекнуть госпожу Порошину, я с вами долго церемониться не стану, – сказал Арист, – а попросту отлуплю учебной рапирой. Неделю сидеть не сможете.

Это так прозвучало, что Эрика поверила.

– Но я ее не предавала! – испуганно выкрикнула она. – Я никому о ней не рассказывала!..

– Ее другая женщина предала, родная матушка, – сказал арап. – Слава Богу, что мы встретились, это перст Господень. И Бог послал мне все сразу – и дитя, и способ его спасти…

– Дитя? – Эрика все еще не понимала.

– Ему было шестнадцать лет, и он, дурья башка, влюбился, – вмешался Арист. – Слышите, ваше сиятельство? Для таких дурацких страстей голова не требуется. А ей было девятнадцать, она была замужем и муж ей уже наскучил. Дамы шептались о том, что чернокожие мужчины оснащены лучше и страсть у них горячее, она этих бредней наслушалась. И немудрено поверить – при дворе столько арапов, берут их за статность и ловкость, разве что клички дают собачьи, хотя почти все они крещены в православии. Наш капитан имя-то имел христианское, а звался тогда Замор. Он служил при дворе, при особе ее покойного величества. А дама бывала на всех придворных балах, государыня ее из своих покоев под венец провожала. И диво, что подарила той особе приметный букет на пояс, с агатовым мотыльком. Вот эта парочка и сошлась. По молодости и глупости они допустили, чтобы дама оказалась с плодом. Но дитя родилось белокожим, и дама успокоилась. Она не знала, что во втором поколении черная кожа может появиться… Это в Англии знают, во Франции – там, где люди постоянно уезжают в колонии, живут за морем по нескольку лет и возвращаются с детишками от черных женщин.

Эрика слушала, в ужасе глядя на арапа: так это что же, родной отец Анетты?

– Теперь вы поняли, сударыня, в каком положении оказалась моя дочь? – спросил арап. – Она знала, что невиновна в измене, а родная матушка хотела отдать ее дитя в воспитательный дом на верную погибель, отлично понимая, что это дитя – ее собственная плоть и кровь… а ведь можно было найти выход из положения!.. Но она спасала свою безупречную репутацию! Родную дочь – в жертву репутации – вот этого я никогда не пойму! Слава Богу, что все это разъяснилось!

– Успокойся, капитан, не кипятись, – сказал ему Арист. – Ты все объяснил. И выход из положения найден – нужно только дождаться письма из Ярославля.

– Если мы его дождемся.

– Ну… – Арист развел руками.

Эрика поняла – они написали письмо Анеттиному супругу, сообщили всю правду о блудливой теще, и от этого зависят счастье и судьба Анетты.

– Вернемся к нашему делу, – напомнил из угла Громов.

– Да, сударь. Итак, чего мы хотим? Мы хотим понять, что совершил Нечаев. Отчего его и двух несчастных женщин повезли в Петропавловскую крепость.

– Куда? – спросила Эрика.

– В Петропавловской крепости расположены казематы для государственных преступников, сударыня. Я сам поехал следом за возками, в которых туда доставили Нечаева и женщин. Петропавловскую крепость ни с чем не перепутаешь… Капитан остался дома на случай, если эти господа вернутся, чтобы произвести обыск. Так оно и было, он поднялся наверх и подслушал разговор. Искали бумаги, письма, записки на французском языке, поминали словечко «шифр». И еще поминали господина Шешковского – боюсь, что не всуе…

– Кто такой господин Шешковский?

Эрике не отвечали долго. Арист опустил голову, капитан Спавенто отвернулся, Наташа насупилась, а гвардейцы разом вздохнули.

– Как бы вам объяснить, что такое Тайная экспедиция? – пробормотал Арист.

– Для человека нет ничего хуже, чем попасть в Тайную экспедицию к Шешковскому, – кратко растолковал Громов. – И я понимаю тревогу друзей наших…