Индия Эдхилл - Наследница царицы Савской

«Иногда кажется, что это тюрьма, а не дворец». Ведь что такое тюрьма, как не место, которое нельзя покинуть по собственной воле? «В старые времена, при царе Давиде, все делалось по-другому. Тогда полководец, обнажив меч, шел в битву. А теперь…»

Теперь царский военачальник сидел и слушал отчеты о чужих деяниях. Сидел и слушал, а читали ему мужчины с мягкими голосами и руками. Сидел и гнил.

«Да послушай себя! Ты говоришь, как старик». Веная вздохнул и протер глаза: масляная лампа чадила. «И это тоже нужно исправить. Скажу об этом Авену», – отметил про себя Веная.

Он знал, что ответит его слуга Авен: Венае пора жениться. Но Веная слишком давно обручился со своим мечом, и время более нежных соблазнов прошло. «Да и не пожелает меня молодая женщина». Девушки на выданье мечтали о молодых героях. О таких, каким был когда-то царь Давид, красивый телом, искусный в любовных речах.

«Девушкам в грезах не являются огрубевшие старики со шрамами на руках и седеющими волосами». Веная покачал головой и грустно улыбнулся. Никто бы не поверил, что царского военачальника гнетут подобные мысли. Разве могли такое вообразить о Венае – умном, сильном, бесконечно преданном, правой руке царей? Но время шлифовало людей, как точильный камень – клинки, заостряло их, чтобы лучше служили. И в конце концов стачивало на нет.

– Да, Веная, ты говоришь как старик. Ты мрачен и зол, словно лев, мучимый зубной болью.

Когда он произнес эти слова вслух, стало легче. Угрюмые мысли превратились в обычную невеселую шутку. Веная знал, что на самом деле не стар – пока. Но жизнь в царском дворце заставляла человека ходить странными и трудными путями. Роскошь и праздность… Для воина это не жизнь.

«Да, вот что причиняет мне боль, словно камешек, попавший в сандалию. Я не воин. Уже не воин. Теперь я всего лишь царский военачальник. Человек, раздающий приказы, отправляющий людей в бой, навстречу опасности».

Теперь он жил слишком легко, слишком роскошно. Словно клинок, лишившийся режущей кромки.

Но это и не имело значения, ведь его нынешний господин в таких людях не нуждался. Царь Давид – да, тот брал себе на службу воинов из камня и железа. А царь Соломон ценил мир и хотел по-новому орудовать своим войском – не как хлыстом, принуждающим к повиновению, а как пастушьим посохом, призывающим всех идти в одном направлении.

«Да, со времен царя Давида многое изменилось». При царе Давиде Веная всего лишь командовал дворцовой стражей, новыми подразделениями чужеземцев-наемников. Веная не хотел принимать это назначение – оно означало разлад с Иоавом, царским полководцем и главнокомандующим. А те, кто оказывался не на стороне Иоава, недолго благоденствовали.

И смотреть на иностранных воинов, меряющих шагами залы царского дворца, Венае тоже не нравилось. Но царь Давид улыбнулся ему и мягко убедил: «Ты хороший человек, Веная. Мне нужен хороший человек рядом, человек, которому я могу доверить покой моих жен и детей». Слушая царя, Веная чувствовал, насколько тот нуждается в помощи. До чего же лестно для молодого солдата подняться так высоко, да еще и услышать от самого царя, что тот ему доверяет и не может обойтись без него! Веная поклонился и принял ношу, возложенную на него царем Давидом.

Командующий царской стражей – никогда прежде в Израиле не слыхивали о такой должности. Но после восстания царевича Авессалома и бунта северных племен Веная понял, почему царь Давид боялся за свою семью.

Или думал, что понял. Постепенно он осознал, для чего на самом деле нужна подчиняющаяся ему стража: эту силу создали в противовес необузданной армии.

Армии, возглавляемой царским племянником Иоавом. И, хотя в верности Иоава никто не мог бы усомниться, действовал он жестко и безжалостно. Иоав был готов на все, что, по его мнению, могло послужить царю Давиду. На все, вплоть до убийства.

Авенир, Авессалом, Адония. Три смерти, хотя руки Иоава обагряла кровь и многих других людей. Авенир был военачальником царя Саула, Авессалом – вероломным и непокорным сыном Давида, Адония – чрезмерно честолюбивым братом Соломона. Все они пытались отнять у Давида власть, и всех Иоав умертвил своей рукой.

Но царевич Адония стал его последней жертвой, ведь Адония пытался захватить власть, когда царь Давид лежал при смерти. План царевича сорвался – отец быстро провозгласил своим преемником Соломона. Адонии не хватило ума с достоинством принять поражение. Вместо этого он пришел к брату и потребовал в утешение за то, что ему не досталась столь желанная корона, отдать ему царскую прислужницу Ависагу.

Главная царская жена Мелхола выбрала Ависагу, чтобы подарить немного тепла одряхлевшему Давиду. Девушка согревала царскую постель все те долгие месяцы, пока царь никак не мог умереть. Уже одно это придавало ей статус царского наследства, которому предстояло перейти к преемнику Давида. К тому же каждый имеющий глаза понимал, что царевич Соломон хочет жениться на Ависаге.

Надменное безумие Адонии принесло ему смерть. Его умертвил Иоав на глазах у застывшего в ужасе царя Соломона. Иоав пожал плечами и алой накидкой Адонии вытер кровь со своего меча. И тогда выступил вперед Веная. Он тихо приказал своим людям унести тело Адонии. Он приставил к царю Соломону людей из дворцовой стражи. Он провел царицу Мелхолу и мать царя Вирсавию в женские покои. Он позаботился о том, чтобы к возвращению царя в тронный зал ступени отмыли от крови.

Веная сделал все это не для того, чтобы к нему благоволил новый царь, а потому, что обязан был защищать царя и хранить мир в его доме. Но Соломон не забыл этой спокойной поддержки. А после смерти великого Давида имела значение лишь воля Соломона. Новый царь освободил Иоава от бремени командования и отдал его должность Венае.

Зная, какого обращения заслуживают люди такого ранга, Веная лично пошел к Иоаву, чтобы сообщить ему о царском решении до того, как о нем объявили прилюдно. К его удивлению, Иоав спокойно выслушал это известие.

– Я так и думал. Я стар и служил Давиду последние сорок лет.

Казалось, Иоав смотрел сквозь Венаю, куда-то в далекое прошлое, недоступное юноше.

Веная неловко переминался с ноги на ногу. Уже много раз Иоав спокойно принимал плохие новости, а затем уничтожал человека, вставшего у него на пути.

– Я не искал этого назначения, Иоав. Так велел царь Соломон.

– Можешь не объяснять. Я знал тебя еще ребенком. Не ты придумал это ухищрение. Будь покоен, Веная. Адония – последний. Мой меч больше не послужит мне.

– Мне жаль, Иоав. – Веная смотрел на безучастного старого воина. – Кажется, ты не удивлен.

– И тебе не следовало бы удивляться, если ты хоть немного знаешь царя Соломона. Он никогда не простит, что я умертвил его брата.

– Но Адония притязал на трон – ни больше ни меньше! А то, что он сказал о госпоже Ависаге…

– …еще не государственная измена, – ответил Иоав, – но все равно Адония должен был умереть, иначе Соломон ни дня не провел бы спокойно на Львином троне. Кому-то следовало избавиться от Адонии. Это оказался я.

Веная задумался.

– Это убийство, – сказал он наконец.

– Так было нужно, – пожал плечами Иоав. – Запомни, царский военачальник: царь должен делать то, что правильно, а его главнокомандующий – то, что нужно. – Иоав сурово смотрел на Венаю, словно они скрестили мечи в поединке. – Веная, тебе придется меня убить. Но не жди, что я упрощу тебе эту задачу.

Веная кожей чувствовал, что Иоав говорит правду, но покачал головой:

– Живи мирно в своем доме. Царь Соломон не мстительный человек.

– Правильно, не мстительный. Поэтому у него есть ты.

– Скажи мне, Иоав, как может человек делать то, что нужно, а потом спокойно спать по ночам?

Иоав улыбнулся. Сверкнули его белые, по-волчьи острые зубы.

– Дело привычки, – ответил он.

Венае было очень тяжело признавать правду, которой поделился с ним Иоав, но честность не позволяла отрицать: Соломон никогда бы не простил военачальника царя Давида. Ведь царь Соломон не питал ненависти к своему брату Адонии, да и к военачальнику тоже. Соломон ни к кому не питал ненависти.

Иногда Веная думал, что в этом главная слабость Соломона. «Мудрость – это не здравый смысл». Иоав оказался прав: в мире царей хорошее не всегда оказывалось мудрым.

Но, как справедливо утверждал Иоав, Венае приходилось понимать разницу и действовать разумно. Соломон полагался на Венаю, как Давид полагался на Иоава.

И еще одно, к ужасу Венаи, старый военачальник подметил верно. Спокойный сон оказался делом привычки.

Песнь Ваалит

Моя мать была первой женой отца, нареченной его сердца. Я не знала ее, ведь она умерла, рожая меня, – своего первого и последнего, позднего ребенка. Слишком позднего. Опасно для женщины зачинать, если она уже немолода.

Зато я знала отца. Знала его лучше, чем многие дочери знают своих отцов, ведь после потери возлюбленной жены он перенес всю свою нежность на меня. Он проявил доброту – многие мужчины возненавидели бы ребенка, отнявшего драгоценную жизнь матери, да еще и оказавшегося всего лишь дочерью, а не сыном.

Отец никогда не поступил бы так, недаром его считали справедливым.

И ко времени моего появления на свет у царя Соломона уже родилось множество сыновей. Казалось, что в этом, как и во всем остальном, его благословил Бог: жены рожали ему только мальчиков. Говорили, что это знак милости Господней. А я думаю, что отец мог ждать рождения девочки, чтобы лелеять и баловать ее.

Я была его единственной дочерью, единственной царевной при дворе. Мой добрый отец заслуживал образцовой дочери, идеала женственной красоты и грации. Смиренной, кроткой и послушной девочки, которая месила бы тесто, пекла бы сладкие хлебцы, ткала бы и вышивала. Воплощения женских добродетелей.

А вместо этого получилась я.

Я старалась изо всех сил, ведь я очень хотела угодить отцу, который так меня любил. Но стать этой безупречной девочкой я не могла. Мой отец был прекрасен, словно солнце. Мне рассказывали о красавице-матери, смуглой, словно терновая ягода, статной, с пышными формами. И я тоже должна была стать красавицей – нежной, с послушными блестящими волосами, спокойным взглядом и кожей гладкой, словно жемчуг.

Но от кого-то из неизвестных прародительниц мне достались буйные кудри и быстрый взгляд. Хуже того, я и сама была столь же непокорной, как мои волосы, и столь же пытливой, как мои зоркие глаза.

Нет, я умела ткать и вышивать не хуже многих, а иногда и лучше. Любую работу я делала скорее хорошо, чем плохо. Но еще я хотела играть на киноре, и танцевать, и управлять колесницей, и читать, и писать. Пользоваться свободой, которую так бездумно растрачивали мои братья.

Отец старался ни в чем не отказывать мне. Он обращался со мной почти так, словно я и впрямь была сыном, а не дочерью. Давал мне столько свободы, сколько мог.

«Пусть учится читать. Какая в том беда?»

«Пусть играет на киноре, если хочет. Она унаследовала любовь к песне от своего деда, великого царя Давида».

«Посадите ее ко мне на колесницу, пусть позабавится».

Отцовские жены, хотя никто из них не занял места моей матери, возражали против каждой уступки, говоря, что снисходительность и терпимость лишь портят девочек. И, если давать мне слишком много свободы, я не вырасту послушной и женственной. И меня тяжело будет выдать замуж.

Мой отец в ответ на все это смеялся и говорил, что никакое знание не пропадает даром. «Мудрость ценнее рубинов, – говорил он женам, – что же касается всего прочего, то, когда настанет время ей выходить замуж, она сможет выбирать из всех царей мира. Кто отвергнет дочь Соломона?»

Вот так и вышло, что я училась, чему хотела, стараясь в то же время стать такой, какой желал видеть меня отец, – мягкой, женственной, любящей дочкой. Я и правда очень старалась. И я всей душой любила отца.

Но я не была мягкой и женственной.

И знала, что никогда такой не стану.

Я так много значила для отца, что, хотя я была всего лишь царевной, он отдал мне покои, в которых когда-то жила сама царица Мелхола. В мое тринадцатое лето он преподнес мне этот необычайно щедрый подарок весьма затейливым способом – отец любил загадки и головоломки. Он вызвал меня в большой внутренний двор Женского дворца и вручил мне клубок нитей.

– Иди за этой нитью и владей тем, что найдешь в конце.

Грубая и толстая нить походила скорее на веревочку, а клубочек оказался лишь началом. Принявшись сматывать его, я увидела, что алая нить вьется по земле и ведет прочь со двора. Отец улыбнулся мне, и мое сердце забилось быстрее – я поняла, что меня ожидает особенный подарок. Я рада, что не забыла поблагодарить отца, прежде чем, сматывая нить в клубок, отправилась туда, куда она вела.

Почти до самого обеда я петляла за нитью, пока она не закончилась. Тот, кто придумал для меня этот путь, вложил в него много труда. Дорога вилась между колоннами и по коридорам, вокруг фонтанов и вниз по лестницам; я миновала множество комнат. Игра захватила всех. Меня провожали взглядами улыбающиеся женщины, восторженные ребятишки ступали след в след за мной. Я, кажется, обошла каждую пядь женских покоев, прежде чем алая нить закончилась и я остановилась перед воротами, выходившими в женский внутренний двор.