Набравшись наконец храбрости и войдя в дома чужеземных богов, я скорее разочаровалась, ведь почти все, кроме статуй, оказалось для меня знакомым.

Курился дымок ладана, молились жрецы, прихожане просили о милости, служки собирали пожертвования – все происходило одинаково, вне зависимости от того, о каком боге или богине шла речь. А еще в каждом храме была святая святых, столь запретное место, что лишь служитель или служительница высочайшего ранга могли туда входить.

Храмы отличались между собой только лицами богов. Ведь во всех храмах, кроме дома Господа Яхве, стояли идолы из дерева или камня. Я повидала разных богов. Некоторые были красивыми и улыбающимися, некоторые – крылатыми, некоторые – с головами животных.

А многие божества оказались женщинами. Богинями. Я видела богинь, тоненьких, словно полумесяц в их кудрявых волосах. Роскошных и плодовитых, словно спелые гранаты. Свирепых и сильных, словно огромные кошки, ласкающиеся к их ногам. Мне нравилось смотреть на богинь. Они мне напоминали о моей смешливой бабушке.

Именно против богинь больше всего неистовствовал Ахия, исходя ядом. Из всех грехов, в которых он обвинял поклоняющихся им, самым незначительным был блуд.

Но я не увидела ни единого признака гнусных кровавых преступлений, которые клеймил Ахия. Ни в одном храме не приносили больших жертв, чем те, что принимал Господь: быки, бараны, голуби. В некоторых вовсе не приносили жертв. А Иштар больше всего любила, когда во славу ее выпускали в небо певчих птиц.

Что касается птиц, была там одна хитрость: птицы, оказавшись на воле, возвращались в храм, где их кормили и лелеяли, пока не продавали очередному верующему. Я купила у храмового торговца клетку с птичками и пометила одну из них перед тем, как выпустить в небо. Придя в храм в следующий раз и отдав брусочек серебра за птичку для богини, я получила свою же помеченную птицу. Полоска хны на ее перышках немного выцвела, но все еще виднелась. Я со смехом подбросила птицу в воздух, зная, что она, едва расправив свои крылышки, спокойно вернется домой.

Что же касается блуда, жрицы некоторых храмов предлагали себя как земное воплощение своей богини. Но блудницами они не были, и любой мужчина, попытавшийся обойтись с ними неподобающим образом, не встречал потом хорошего приема уже ни в одном храме. А еще в рощах за городом в особые дни устраивались большие празднества, когда все мужчины становились богами, все женщины – богинями, а любовь – священным даром.

Во всяком случае, так мне рассказывали. Сама я никогда не выходила за городские ворота, разве что во сне. Глубокая пропасть отделяет смелость от безумия. Я знала, что некоторых поступков лучше не совершать.

И точно так же, несмотря на всю мою неугомонность, храбрость и любопытство, мне хватало ума не входить в ворота Храма Господа на высоком холме. Один раз мне пришло в голову попытаться сделать это, одевшись мальчиком, но эту дикую выдумку вмиг победил здравый смысл. Если бы мой обман раскрылся, я, даже будучи царской дочерью, возможно, не спаслась бы от гнева священников.

Странная вещь: мне не разрешали войти в храм моего родного Бога. Ни одной женщине это не разрешалось. Нам был отведен внешний двор, а дальше пройти мы не могли, не осквернив святилище нашего Бога.

Ничего удивительного, что женщины обращались к богиням, которые принимали их с распростертыми объятиями, обещая любовь, а не гнев. Ничего удивительного, что женщины делали сладости и медовое вино во славу разных обличий Царицы Небесной. А потом Ахия гневался и пустословил, говоря, что женщины греховны сами по себе, раз отворачиваются от Бога, который первый оттолкнул их!


Расскажу я и о моих кровных братьях, сыновьях моего отца, рожденных его чужеземными женами. Многих братьев я любила, к некоторым относилась равнодушно. И был еще мой брат Ровоам. Ровоам, наследник престола. Ровоам, преемник Соломона. И этого своего брата я ненавидела, имея на то веские причины.

Как я уже говорила, у моего отца родилось много сыновей – на его счастье или на беду. Я не знаю, какая игра судьбы даровала моему брату Ровоаму честь стать первенцем. Зато знаю, что из всех моих братьев Ровоам меньше всех заслуживал получить власть. Он не мог управлять даже собой, а что уж говорить о других?

Царевич Ровоам не обладал ни умом, ни добротой, и никто не знал этого лучше меня. Поэтому я всегда держалась настороже, стоило ему оказаться поблизости. Он питал не больше любви ко мне, чем я к нему. Мало того что я была отцовской любимицей, так еще и мешала жестоким проделкам Ровоама, когда могла.

Как в тот раз, когда спасла египетскую кошку госпожи Нефрет.

В тот день я оказалась там, где не имела особого права находиться. Как, впрочем, и кошка. Утром я занималась аккадским языком с учителем моих братьев. Этот евнух, лишенный мужской природы, получил свободный доступ в женский дворец. Эмнехт учил меня священным песнопениям городов Угарит и Ур. Не знаю, правдивы были те древние сюжеты или нет, но язык мне нравился. Да и мой отец всегда считал, что знание ценно само по себе.

Я возвращалась в свои покои и вдруг услышала в боковом коридоре какой-то шум, похожий на тявканье шакалов. Шакалы по дворцу не бегали, и я поняла, что это мальчишки. Мальчишки, занятые шалостями. Я побежала на шум и сразу поняла, что все намного хуже, чем я думала. Мой брат Ровоам и его дружки загнали в угол кошку.

У кошки была мягкая темная шерстка с черными кончиками, как у кролика. В больших ушах покачивались золотые кольца, а шею украшал ошейник с красными и синими бусинами. Это была египетская кошка, любимица дочери фараона госпожи Нефрет.

Маленькое беззащитное животное загнали на вершину колонны. Размахивая горящей головней перед носом у кошки, Ровоам пытался спугнуть ее, чтобы она спустилась. Остальные свистели и зубоскалили. Я неслышно подошла к брату, встала у него за спиной, вцепилась в его густые кудрявые волосы обеими руками и потянула назад изо всех сил.

Ровоам взвыл и развернулся ко мне, беспорядочно махая руками. Горящая головня опалила бахрому на моем покрывале. Не желая сдаваться, я потянула еще раз, и Ровоам упал, пытаясь ослабить мою хватку.

Молотя кулаками, он стукнул меня по ноге, и я потеряла было равновесие, но устояла. Я не выпускала из рук его кудри, и это помогало мне держаться на ногах. Никто из дружков Ровоама не пытался помочь ему или помешать мне. Они потом могли рассказывать, будто тоже участвовали в этой схватке, но на самом деле никто из них по своей воле не вмешался бы в ссору между царскими детьми.

Эта мысль придала мне сил. Отпустив волосы Ровоама, я кинулась к колонне, заслоняя собой кошку. Я ждала, давая брату время отступить. В этот момент умный мальчик отошел бы, но за Ровоамом никогда не замечали здравого смысла или рассудительности.

– Как ты смеешь кидаться на меня, гадюка?

Сверля меня взглядом, он размахивал своим самодельным факелом. Впрочем, брату хватило ума держать его на расстоянии вытянутой руки от меня. Я все еще сжимала в кулаках вырванные пряди его волос.

– А ты как смеешь мучить кошку госпожи Нефрет?

Я думала, не плюнуть ли на него, но у меня могло не получиться – он стоял слишком далеко.

– Это нечистая тварь. Так говорит пророк Ахия. – Ровоам взмахнул своим факелом. – Нужно ее сжечь.

Ахия действительно неистово поносил кошек египетской царицы, но указание пророка лишь послужило поводом. Ровоам просто любил чужие мучения.

– Это подлость. И, если ты причинишь вред кошке госпожи Нефрет, отец тебя накажет.

– Он не узнает.

– Еще как узнает. Я ему скажу.

Ровоам не смог бы этому помешать, даже если бы избил меня. И, хотя я знала, что ему очень хочется меня поколотить, я думала, что он не осмелится. Наш отец ненавидел жестокость. Ровоам зашел слишком далеко, и ему должно было хватить сообразительности, чтобы это понять.

Он замялся. Факел начал чадить. Когда-нибудь сообразительности и осторожности окажется недостаточно, чтобы обуздать истинные темные желания брата, но сегодня эти узы еще сдерживали его. Насупившись, Ровоам отбросил головешку.

– Убирайся, ты! Ты, девчонка!

Но ушел сам Ровоам, а за ним потянулись приунывшие подхалимы.

Они рвали и метали, удаляясь по коридору. Я подождала, пока все стихнет, а потом тихонько заглянула за угол. Мальчишки исчезли из виду.

Я вернулась к колонне и сняла с нее дрожащую кошку. Она зашипела, но позволила взять себя на руки и погладить ее мягкую шерсть. Постепенно она перестала дрожать, и я понесла ее домой, в покои Нефрет. Я отдала кошку одной из египетских служанок царицы. Девушка пришла в ужас, узнав, что любимая питомица госпожи забрела так далеко от своего безопасного дома.

– Царица Нефрет будет очень благодарна. Ведь что угодно могло случиться, если бы ее нашел кто-то другой! – Египтянка вздрогнула, прижимая животное к груди. – Это жестокая страна. На улицах я видела людей, которые бросают в кошек и собак палками и камнями! Варвары!

Я не хотела соглашаться с тем, что мой народ – варвары. С другой стороны, я не считала, что нужно мучить животных, которые не сделали ничего плохого. Поэтому я лишь сказала, что рада вернуть царице Нефрет ее питомицу.

– Госпожа Нефрет захочет тебя отблагодарить, царевна. Подожди немного, я расскажу ей о твоей доброте.

От этого я отмахнулась. Мне тогда не пришло в голову, что никогда не следует отказываться от возможности приобрести союзника. Мне тогда вообще не приходило в голову, что царевне Ваалит, любимому ребенку царя Соломона, могут оказаться нужны союзники.

– Не стоит благодарности.

Царица-египтянка мне казалась холодной и отстраненной, изысканной, словно минойская ваза. Рядом с ее спокойной элегантностью я начинала чувствовать себя неряшливой и неотесанной, даже если выглядела наилучшим образом. Спасла я ее кошку или нет, но с госпожой Нефрет я предпочитала видеться лишь тогда, когда больше походила на царскую дочь, а не на бродяжку.

Поэтому, прежде чем служанка успела меня остановить, я умчалась приводить в порядок себя и свою одежду, пострадавшую от стычки с Ровоамом.

А еще предстояло решить, сказать ли отцу о том, что сегодня произошло между мной и братом. Не важно, что сделал Ровоам. Он оставался старшим сыном моего отца. Официально провозглашенным наследником. Если бы отец узнал, каков Ровоам на самом деле, это лишь растревожило бы его и причинило ему боль.

Поэтому по дороге в свои покои я успела решить, что ничего не расскажу о случившемся. В конце концов, кошка ведь не пострадала…

«…и потом, вдруг Ровоам еще исправится и станет хорошим царем. Может быть, когда-нибудь мы даже подружимся». Мой юный возраст еще позволял мне питать глупые надежды.

Ровоам

«Вот сучка!» – мысленно ругался Ровоам, уводя дружков прочь от своей бешеной сестры. Не стоит им слышать, как наследник сквернословит, понося любимую царскую дочь. Один из мальчишек непременно сообщит об этом ближайшему угодливому слуге, а тот – отцу. Отец вызовет Ровоама к себе, и начнутся унылые россказни о том, какое поведение ожидается от царского сына. «Как будто у царевичей нет особых прав, одни обязанности!» Но Ровоам слишком хорошо понимал свое шаткое положение и не произнес бы вслух этих дерзких слов. Мать прожужжала ему все уши, поучая, что нужно вести себя осмотрительно: «Да, ты старший сын. Да, царь поклялся, что ты станешь его наследником. Но не забывай, Ровоам, милый мой мальчик: в этом царстве нет истории и традиций. Царь Соломон может передумать и выбрать другого преемника. Помни об этом, сынок, и проявляй осторожность. Когда станешь царем, можешь делать что хочешь, но до тех пор…»

До тех пор следовало держать себя в руках. Злобная улыбка искривила губы царевича Ровоама. Его мать права, он понимал это. Следовало обуздывать себя. Но, по крайней мере, никто не заставит его радостно принимать такое положение вещей.

Остановившись, он обернулся к своим спутникам – полудюжине мальчишек, сыновей слуг и наложниц. Его дружки надеялись, что верность наследнику окупится для них, когда он станет царем. Они подчинялись ему, терпели его прихоти – и рассказывали о них отцам и матерям. «Никому я не могу доверять», – с раздражением подумал Ровоам. Кроме матери, конечно.

Он внимательно смотрел на спутников, а они вглядывались в него с искренним интересом, пытаясь понять, что может его успокоить, что ему понравится. Но не потому, что они любили его. Это Ровоам знал и без поучений матери. Наследник престола не мог иметь друзей, его окружали одни льстецы. «Они меня не любят. Они думают о том, как обеспечить свое будущее, когда я стану царем».

– Поискать для тебя другую кошку, царевич? – спросил Лахад.

Ровоам помотал головой. Другая кошка – это не кошка царицы Нефрет. Наследник хотел причинить боль сопернице своей матери.

– Нет, – ответил он, – хватит на сегодня кошек.

– И сестер хватит на сегодня, – хихикнул Ореб.