Ровоам пообещал себе, что Ореб заплатит за свое ехидство, и заставил себя рассмеяться.

– Кому какое дело до нее? Она всего лишь девчонка. Идемте на конюшню. Царь, мой отец, пообещал мне новую упряжку для колесницы. Мне нужно выбрать лошадей.

Восхищение и зависть на лицах мальчишек понравились Ровоаму.

– Твой отец и наш господин очень щедр, – сказал Фелалия.

– Ведь я же наследник, – напомнил Ровоам.

Он не сказал, что отец обещал новую упряжку лошадей всем своим сыновьям, достаточно подросшим, чтобы держать поводья. По крайней мере, царь решил, что Ровоам сможет выбрать первым. «Я ведь его преемник. Он должен обращаться со мной лучше, чем с другими».

Словно бы почувствовав его недовольство, Фелалия сказал:

– Ты выберешь самых лучших коней, царевич. Терпение: придет время, и ты станешь величайшим человеком в мире.

Фелалия всегда находил удачные слова. Ровоам думал, что его учит мать. Но мальчишка был прав.

«Придет время…» У Ровоама заблестели глаза, он вглядывался в сияние будущего. Придет время, и он станет царем. Он будет править всеми.

И тогда… О, тогда его сестре Ваалит придется о многом пожалеть.

Песнь Ваалит

В моих покоях Ривка налетела на меня, расспрашивая, как мне удалось так быстро погубить новое покрывало, украшенное бахромой, и растрепать волосы.

– Ты уже не в том возрасте, чтобы носиться, как мальчишка! Царевна, взгляни на себя! – Ривка сунула серебряное зеркало мне под нос. – Пропал весь мой тяжкий труд. А на платье у тебя что?

– Кошачья шерсть и следы когтей.

Ривка вскипела:

– Кошачья шерсть и следы когтей! А что сказал бы царь, твой отец, попадись ты ему на глаза в таком виде?

– Ривка, ты шипишь, как змея. Оставь свой праведный гнев. Ничего мой отец не сказал бы. Я ему объяснила бы, что спасала кошку царицы Нефрет от Ровоама.

– Ох уж этот мальчишка…

Печальная снисходительность в ее тоне заставила меня нахмуриться. Ривка улыбнулась – к моим недостаткам она тоже относилась снисходительно.

– Царевна, я знаю, что ты его не любишь, но братья и сестры всегда ссорятся. Все это мелочи.

Я хотела было сказать, что не ссорюсь ни со своими единокровными братьями Саулом и Ионафаном, ни с Иоавом и Авениром, ни с Иевосфеем и Элеазаром, и что Иериоф и Самуил ненавидят Ровоама не меньше, чем я.

Но от этой высказанной напрямик правды лучше не стало бы, к тому же она могла принести вред. Поэтому я промолчала.

– Садись, а я распутаю твои волосы.

Ривка не просила, а приказывала. Она служила еще моей матери, а обо мне заботилась с того самого дня, когда я пришла в этот мир и его оставила моя мать. И то, что я знала о матери, рассказала мне Ривка. Она преподносила мне мамину жизнь, как песню, как сказку из тех, под которые легче спорится скучная работа.

– Не вертись, детка, а то мы до вечера не управимся. Никогда не видела, чтобы так путались волосы. У твоей мамы волосы были как шелк. Да и у меня, если на то пошло. Краше нас не было девушек во всем Сунаме.

Я изо всех сил старалась сидеть спокойно, зная, что в награду за покорность услышу хорошо рассказанную историю. Ривка владела даром слова.

– Расскажи мне. Обещаю сидеть тихо.

Ривка провела руками по моим волосам.

– Вот если бы уложить их завитками, а не заплетать в косу! – вздохнула она. – Волосы у тебя крепкие и вились бы хорошо.

– Так сделай мне завивку!

Я никогда не носила такую прическу, хотя Аминтор Критский однажды мне ее посоветовал: «Попытки изменить свою природу не имеют смысла. Пусть твои волосы вьются свободно – клянусь, ты будешь прекрасна, как женщины, изображенные на стенах старых дворцов, построенных в те времена, когда Кносс правил на море». Интересно, как бы я выглядела, если бы мои длинные пряди вились и спадали на спину?

– Это не подобает царской дочери. Нет, волосы нужно пригладить и заплести. Так на чем я остановилась?

– Краше вас не было девушек в Сунаме, – напомнила я, и Ривка тихо рассмеялась.

– Да, но те времена давно прошли. Рассказать тебе, как твоя мать впервые увидела твоего отца?

Я закивала было, но вовремя вспомнила, что мне велели сидеть смирно.

– Прошу, расскажи.

Хотя Ривка рассказывала эту историю уже много раз, она любила вспоминать ее, а я – слушать.

– То был долгий жаркий день, – начала Ривка, и я приготовилась слушать слова, которые могла бы повторить, даже если бы меня разбудили среди ночи. – Мы с Ависагой отправились к колодцу и задержались там. Ведь солнце пекло немилосердно, на дороге курилась пыль, и мы не хотели возвращаться домой – нас там ожидала лишь…

– …тяжелая работа. Вам наказали повыдергивать сорняки в огороде!

– Ты рассказываешь или я?

Она легонько потянула меня за волосы и продолжила:

– И вот, вместо того чтобы сразу наполнить водой кувшины и вернуться, мы остались у колодца. Пока мы там отдыхали, подошел незнакомец. Он прибыл издалека, изнуренный жарой и дорогой. Его одежда запылилась, но мы сразу заметили, что она сшита из тонких тканей. И его обхождение оказалось таким же хорошим, как одежда: увидев нас у колодца, он поклонился и уже было отвернулся, но Ависага заговорила с ним. Она предложила набрать для него воды в колодце.

– Так Ревекка заговорила со слугой Авраама, – добавила я, – а ты все еще не закончила с моими волосами?

– Тебя нужно хорошо причесать. Или не причесывать вообще. А если тебя не причесывать вообще, придется тебя остричь, как ягненка. Будь умницей, и я вплету золотые цветы или серебряные колокольчики тебе в волосы. – Ривка снова и снова проводила по моим волосам гребнем сандалового дерева. – Хотя, конечно, если тебе наскучило слушать…

Я поспешила заверить ее, что это не так, умоляя продолжать. Я знала эту историю наизусть и могла бы повторить слово в слово вместе с Ривкой, но мне нравилось слушать, как она рассказывает. Это меня успокаивало. Я застыла. Ривка укрощала мои непокорные волосы и вспоминала, как моя мать зачерпнула для незнакомца воды, а потом привела его домой к своей матери. Он открыл, что прибыл из Иерусалима – великого города царя Давида – в поисках прекрасной и достойной девицы, которая служила бы Мелхоле, жене Давида.

– Кто отказался бы от такой возможности? И вот нашу Ависагу отправили в Иерусалим с таким богатым приданым, словно выдавали замуж. Я, ее служанка, поехала с ней. Во дворцах даже у рабов есть рабы! Мы ехали так роскошно, что люди могли подумать, будто мы с Ависагой сами царицы! И вот мы прибыли в Иерусалим. Нас поселили в женских покоях дворца. Тогда это был дворец Давида. Здесь жило не так много женщин, как сейчас, – царь Давид женился реже, чем твой отец! Сейчас шутят, что там, где царь Давид кидался в бой, царь Соломон заключает брак. Поэтому женские покои тогда были меньше – с тех пор столько всего понастроили!

– История не об этом! – Я не хотела слушать обо всем, что построил мой отец, ведь он вечно строил что-то новое. – Вас отвели в сад…

– Да, нас отвели в сад. И там нас ожидал юноша. Он был так хорош собой, так богато одет, что я поняла: это не кто иной, как один из сыновей царя Давида…

– И это оказался царевич Соломон! И, когда они с моей матерью посмотрели друг на друга, глаза их засияли, словно звезды. Ривка, был ли мой отец таким же красавцем, как господин Аминтор?

– Если хочешь сама рассказывать, что ж, давай. – Выражая свое недовольство, Ривка с силой запустила гребень мне в волосы. – Так вот, он отвел Ависагу к царице Мелхоле, и они поговорили. И нашу Ависагу назначили ходить за старым царем Давидом, и она спала в его опочивальне. По совести говоря, я очень волновалась за нее. «Ты даже не его наложница. Что с тобой будет, когда царь умрет, а ты останешься с клеймом падшей женщины?» – сказала я ей. А знаешь, что она тогда сделала?

– Рассмеялась, – ответила я.

– Да, она рассмеялась над моими словами и сказала: «Один царь умрет, другой придет!» А потом ушла к царице Мелхоле – та очень ее полюбила. Иногда мне кажется, что Ависага проводила больше времени с царицей Мелхолой, нежели с царем Давидом!

Когда Ривка рассказывала, я словно бы сама оказывалась в прошлом, рядом с моей матерью, близко, будто ее тень. Я ждала продолжения, но Ривка усердно укладывала концы моих кос и словно забыла, что нужно закончить историю.

– А потом, когда царь Давид лежал при смерти… – напомнила я, но Ривка уже укротила мои волосы и сказала лишь:

– Вот теперь хорошо. Смотри не зацепись за что-нибудь прической, а то колокольчики выпадут. Слишком уж ты неаккуратна, Ваалит.

Ривка подняла зеркало, чтобы я могла полюбоваться ее трудами. Я вздохнула, понимая, что сегодня уже не услышу продолжения.

Но я не забыла поблагодарить Ривку за кропотливый труд и похвалить ее искусность. В конце концов, я ведь знала наизусть историю маминой жизни.

Иногда мне казалось, что Ривка уже не любит углубляться в следующую часть рассказа, с того времени, когда великий царь Давид лежал при смерти, и до дня, когда царь Соломон встал под свадебным балдахином, чтобы назвать прекрасную Ависагу своей супругой. И, если Ривке теперь все же случалось заговорить о тех событиях, она словно бы одергивала себя, как будто стала осуждать участие Ависаги в вознесении и падении царевичей.

Меня это огорчало, ведь в рассказах Ривки я больше всего любила как раз те жаркие, бурные дни. Но воспоминания о них никогда бы не изгладились из моей памяти. Да, я считала эти образы воспоминаниями, хотя и родилась намного позже того безумного года. Иногда мне казалось, что я и вправду была там, видела и слышала то же, что моя мать…

…слышала, как царевич Адония, встав на колени перед царским ложем, умоляет умирающего Давида прийти на большой пир:

– В твою честь, отец. В честь царя Давида. Каждый сможет прийти в мой дом на пир и воздать тебе хвалу. Все царевичи и самые важные люди царства соберутся там, чтобы славить тебя.

– Славить меня? – Казалось, затянутые пеленой смерти глаза царя блуждают, но на миг они сверкнули, словно клинки. – Самые важные люди?

– Да, отец.

– Авиафар? Первосвященник Авиафар?

– Да, – кивнул царевич Адония, – и…

– И первосвященник Садок? И Веная? И Нафан, пророк Нафан, будет ли он меня ждать на твоем большом пиру?

Адония замялся и отвел взгляд.

– Они не пришли. Пока. Но придут.

– А Иоав? Адония, сын, сидит ли мой военачальник Иоав за твоим столом?

– Да, – Адония поднял голову, улыбаясь, – да, отец, Иоав сидит за моим столом.

Царь Давид улыбнулся ему в ответ:

– Придвинься ближе, Адония.

И, когда царевич подчинился отцу, тот возложил руки на гладко причесанную голову Адонии, молча благословляя его.

Затем царь Давид искоса посмотрел на Ависагу:

– Хороший царь получится из Адонии, правда, девица?

– Как будет угодно моему царю и повелителю, – прошептала мама, склонив голову.

Затем она взяла кувшин и вышла, чтобы наполнить его свежей водой. По дороге она остановилась лишь для того, чтобы перекинуться несколькими словами со слугой Адонии, ожидавшим господина на царском подворье. У слуги она по крупицам собрала новости, а затем бросилась к царице Мелхоле. Выслушав Ависагу, царица Мелхола поцеловала ее в щеку и отпустила обратно к царю Давиду.

Ависага хорошо изучила дворец. Она могла бы с завязанными глазами пройти по лабиринту его покоев и внутренних двориков. Вернувшись на свое место, к царю, она сидела там, пока царица Мелхола не появилась в опочивальне. А когда Мелхола вышла, унося с собой царский перстень, Ависага скользнула обратно на свое место рядом с царем. Весь тот долгий день Ависага сидела и терпеливо ждала, словно никуда и никогда не двигалась. А пока она ждала, Соломон надел на палец перстень, на голову – корону, сел на коня и отправился в путь…

Вот так мой отец оказался на троне. Если бы не предупреждение моей матери и не решимость царицы Мелхолы, Адония, вне всякого сомнения, захватил бы власть.

Я почти достигла возраста, в котором моя мать помогла отцу стать царем. Мне очень хотелось совершить нечто столь же смелое и значительное, как ее поступок. Но я знала, что легче достать звезду с неба: под мудрым правлением моего отца наше объединенное царство наслаждалось миром. И все знали, кто станет следующим царем. Вряд ли мне представилась бы возможность совершить нечто великое.

Да, как и все девушки, я могла только ждать. Ждать, когда отец устроит мое замужество.

А что еще остается девушке, будь она даже царевной?

Македа

Странные браки заключались ради блага страны, а еще более странные – во имя выгодной торговли. Далекие царства Израиль и Иудея жаждали серебра, слоновой кости и звериных шкур, а земля Хуш зависела от поставок железа и кедровой древесины.