Но мне повезло с учителями. И я могу честно сказать, что прислушивалась к их урокам. Когда говорили те, кем я восхищалась, мне хватало ума не упускать ни слова. Когда они действовали, я наблюдала, как они поступают и почему.

Так было и в тот день, когда Хуррами поймала заблудившегося щенка и приобрела для своей госпожи новую союзницу.

Меня удостоили чести сопровождать Лунного Ветра на прогулках. Хуррами во всей красе шла рядом с изящным псом. Когда мы проходили по дворцовым садам, все взоры устремлялись на нее. Может быть, на царицу Савскую злились, но привезенная ею мода всех привлекала. Женщины внимательно изучали и копировали прическу Хуррами – уложенные короной косы, – ее манеру носить покрывало и даже то, как она подводила глаза.

Мне вспомнилась госпожа Халит, которая подсмотрела у царицы Савской фасон сандалий, а сама при этом очерняла ее. Я тихонько засмеялась. Хуррами взглянула на меня, но ни о чем не спросила. И, прежде чем я успела решить, поделиться ли своим наблюдением, Лунный Ветер услышал, как кто-то скребется неподалеку. Обернувшись и навострив уши, пес смотрел, как к нему катится белый пушистый мячик. Увидев своего огромного сородича, щенок остановился и залился пронзительным визгливым лаем. Лунный Ветер напрягся, словно завидев добычу. Я схватила его за кожаный, расшитый золотом ошейник.

– Это всего лишь одна из собачек госпожи Меласадны, – пояснила я.

– Правда? – засмеялась Хуррами. – А мне показалось, что это клочок шерсти, гонимый ветром.

Хуррами присела на корточки и протянула руку. Щенок подпрыгнул и лизнул ее надушенные пальцы. Она со смехом подхватила его на руки.

– Такой маленький и такой отважный. Наверное, он заблудился.

– Да, дай его мне. Я отнесу его домой к госпоже Меласадне.

Я погладила большого пса по голове. Лунный Ветер пришел в ужас от вертлявого и шумного щенка. Наверное, так же возмутилась бы царица Наама, увидев грязное пятно на своем платье. Но я не засмеялась, не желая задевать его гордость.

– Хуррами, отведи его к царице Савской, ему не нравится, когда на него лают.

Она обеими руками держала щенка перед собой, а он смотрел на нее блестящими глазками и пытался лизнуть ее в нос.

– Нет, щенка понесу я. Мы все вместе пойдем возвращать этого маленького бродягу домой. Ты, царевна, можешь показать мне дорогу к госпоже Меласадне. Что же касается Лунного Ветра – он пойдет с нами. Не помешает ему научиться терпимости.


Служанки госпожи Меласадны встретили нас радостными криками. Услышав их, выбежала сама хозяйка, а впереди нее мчались собачки.

– О, вы нашли мою пропажу! Благодарю вас, от всей души благодарю вас!

Она распахнула объятия, и Хуррами, улыбаясь, вручила ей щенка. Меласадна прижала его к щеке, и он начал грызть ее жемчужную сережку.

– Ты ведь служишь царице Савской? Тебя зовут Хуррами? Прими мою искреннюю благодарность. Как я могу отплатить за твою доброту?

– О, благодарить следует не меня, а мою госпожу, царицу Юга.

Хуррами не стала больше ничего говорить. Позже она объяснила мне, что излишек выдуманных подробностей часто становится ловушкой для самого же обманщика. «Полуправда обманывает, подобно тому как наполовину закутанное покрывалом лицо возбуждает любопытство, а фигура под складками одежды манит и соблазняет. Для чего впустую тратить силы на выдумки, от которых все равно никакой пользы?»

Она улыбнулась и сказала:

– Моя госпожа очень заботится о своих собаках и уважает тех, кто поступает так же. Но, кажется, этому гордому псу не очень нравятся его маленькие сородичи.

Мы посмотрели на стайку белых собачек, которые вертелись у наших ног, как подхваченные волнами хлопья пены. Они крутились между лапами Лунного Ветра, а тот надменно стоял, опустив свою длинную морду с явным презрением.

– У него такой же неодобрительный вид, как у самого пророка Ахии, – засмеялась я, и остальные засмеялись со мной.

– Да, в самом деле.

Меласадна защебетала что-то своим собачкам, пытаясь призвать их к порядку, но они беззаботно игнорировали ее, увлеченно изучая огромного незнакомца, который стоял среди них, как алебастровое изваяние.

– Ну что ж, они его оставят в покое, когда наиграются, – вздохнула Меласадна и улыбнулась Хуррами. – Скажи своей хозяйке, царице Юга, что госпожа Меласадна благодарит ее за доброту.

Меласадна расстегнула ожерелье из океанического жемчуга, лежавшее у нее на шее, словно облако.

– Передай ей этот маленький знак моей дружбы. Я дала бы ей одного из щенков Мири, но, боюсь, этот большой пес плохо отнесется к сопернику.

Хуррами изящно склонилась, с улыбкой принимая ожерелье.

– Моя госпожа будет рада твоей дружбе. Это бесценное сокровище.

Держа большого пса за ошейник, я смотрела, как Хуррами наклонилась, чтобы погладить маленьких собачек, суетившихся у наших ног. А когда один из щенков запустил зубы в подол ее платья и потянул его на себя, оставляя в темно-синей ткани мелкие дырочки, Хуррами лишь негромко рассмеялась и сказала, что щенок очень милый, а платье – изношенное и старое.

– Твое платье совсем новое, оно еще не выцвело, – сказала я ей по пути назад, – а ты, кажется, не придаешь значения тому, что оно погублено.

– Я могу залатать прорехи и прикрыть их вышивкой. Расположение и дружба госпожи Меласадны того стоят, пусть даже платье и новое.

Хуррами медленно перебирала пальцами нитку жемчуга, словно подсчитывая и оценивая каждую жемчужину.

– Моя царица любит со всеми быть в хороших отношениях, и это мудро, царевна.

– Да, это хорошо, – ответила я.

Идя рядом с Хуррами, гладя шелковистую шерсть Лунного Ветра, я раздумывала о том, почему такой сильной женщине, как царица Савская, важно, что о ней думают жены царя Соломона, тем более если эта жена – даже не мать наследника.

Приведя пса обратно к царице, я спросила, могу ли поговорить с ней.

– Конечно, – ответила она, лаская изящную голову Лунного Ветра. – О чем, Ваалит?

Я рассказала ей, как Хуррами приписала заслугу спасения щенка ей, а не себе, и призналась, что не могу понять, зачем такой великой и могущественной царице тратить столько сил на то, чтобы понравиться отцовским женам.

– Для чего тебе это? Разве они не твои соперницы?

– А почему нет? Разве не все мы – сестры под луной? И разве не лучше заводить друзей, а не врагов?

«Да, простая рабыня и та может довести до беды, если зла или обижена», – подумала я, а царица продолжала:

– Я им не соперница, хотя, думаю, никто в целом Иерусалиме не верит в это. – Она со вздохом пожала плечами. – Ну, я не отвечаю за то, что у людей на уме или на языке. Нет, я им не соперница, но они рады думать, что это так. Я – женщина, с которой они наконец могут бороться.

Я не поняла ее, и что-то в ее тоне и взгляде удержало меня от дальнейших вопросов. Я не боялась, что она оставит меня без ответа. Если бы я прямо спросила, она объяснила бы. Но я почему-то боялась услышать ее ответ.

– Так ты добра ко всем из благоразумия?

– Частично – да, – снова улыбнулась царица, – а частично потому, что мирно жить действительно лучше. И еще потому, что мне жаль этих женщин. Очень многие из них несчастны.

Я удивленно уставилась на нее:

– Да что ты говоришь? Как они могут быть несчастны здесь?

Она долго смотрела на меня, положив руки на голову пса, словно благословляя его.

– Действительно, как? – спросила наконец она. – Иди и узнай, Ваалит. И возвращайся просветленной. На чаше весов твое собственное счастье.

И больше она ничего не сказала. Я ушла, уязвленная и заинтригованная, распутывать эту новую загадку, которую она мне задала.

Мне бы никогда не пришло в голову, что кто-либо из моих мачех может быть недоволен таким мужем, как мой отец. Все знали, что царь Соломон мудр и справедлив. Все во дворце знали к тому же, что он добр и щедр. Ко всем женам и наложницам он относился одинаково хорошо. Ни одна из его женщин не могла бы пожаловаться, что другой достался подарок, а ей нет. И никто не мог бы утверждать, что Соломон пренебрегал чьим-то ложем или сыном ради прочих.

Так о чем же могли плакать жены моего отца?

Так я подумала, по-детски беззаботная. Кто в детстве размышляет о печалях и тревогах старших? Но теперь я стояла на пороге, отделявшем девочку от женщины. Раньше я была слепа к тому, что не касалось меня лично. Теперь царица Юга словно сорвала повязку с моих глаз, и я многое начала видеть.

И теперь, глядя своими новыми глазами, я видела лишь горе и тоску в стенах женского дворца. Каждая ссора, каждое злое слово превращались для меня в доказательства разбитого сердца. Но, когда я рассказала об этом царице Савской, она засмеялась:

– Уже лучше, но ты по-прежнему видишь лишь одним глазом. Приходи снова, когда сможешь видеть обоими.

Сначала я ее не поняла. Не поняла я и того, как женщина, известная мне своей добротой, может так спокойно относиться к страданиям, которые я описывала. Но царица Савская до сих пор давала мне лишь мудрые уроки – если мне хватало разума их усвоить.

Поэтому я продолжила изучать Женский дворец так же внимательно, как если бы это был целый мир, пытаясь отыскать пороки и добродетели, которые до сих пор оставались от меня скрытыми. И я начала понимать, что все поступки мужчин и женщин затрагивают меня.

Песнь Ваалит

– Что бы ты делала, если бы не вышла замуж за моего отца?

Простой вопрос, но оказалось, что ответы на него вовсе не просты.

Некоторые из отцовских жен сначала просто молча смотрели на меня. Некоторые смеялись. Когда они в конце концов начинали говорить, ответы редко разнились между собой. «О, я вышла бы за другого царя». «Я вышла бы за царевича, за прославленного воина, за богатого торговца». Одна-две ответили по-другому: «Я стала бы жрицей».

Но когда я спросила, счастливы ли они, то даже те жены, которые признались, что могли стать верховными жрицами богатых храмов, посмотрели на меня с опаской и отделались общими фразами: «Счастье женщины в ее детях». «Счастье женщины – это счастье ее мужа».

Большинство отцовских жен не признавали, что их судьба могла сложиться по-другому. По крайней мере, они отказывались признать это в разговоре со мной. Почти все они отвечали так, словно учились у одного и того же благонравного и строгого учителя.

Но были еще и такие, как госпожа Читрайоти.

Ее прислали моему отцу из далекой восточной страны, еще более далекой, чем Сава. С собой она привезла приданое: сапфиры, морской жемчуг и право для отцовских кораблей причаливать и торговать в порту на Инде. Она была маленькой, как дитя, и смуглой, как темный янтарь, а ее длинные волосы ниспадали до самых щиколоток, украшенных браслетами из золота и драгоценных камней.

Меня впустили в покои госпожи Читрайоти. Она стояла у окна, а на ее запястье сидел яркий зеленый попугай. Как и многие жены царя Соломона, она сохранила обычаи своей родины. На ней были только штаны из тонкой и прозрачной, словно вода, ткани. Грудь ей прикрывало лишь ожерелье из лунного камня – каждый камешек величиной с голубиное яйцо.

Они с попугаем одинаково вскинули головы, внимательно глядя на меня яркими непроницаемыми глазами.

– Царевна Ваалит, – сказала она, склоняя голову, – я тебе, конечно же, рада.

Я сразу же почувствовала, что это не так. Но и неудовольствия от моего прихода она не испытывала, а просто спокойно ждала, пока я объясню, что мне нужно.

Я посмотрела на попугая у нее на руке.

– Ты привезла его из своей страны?

– Из моей страны, да.

Госпожа Читрайоти говорила медленно, подбирая слова. Наш язык тяжело ей давался. Она погладила грудку попугая. Ее кожа от сустава до подушечки пальца была выкрашена хной в розово-красный, словно закат, цвет.

– Царевна хочет?..

– Спросить.

Мне вдруг показалось, что моя жажда знаний – грубое любопытство. Но царица дала задание, и я знала, что должна его выполнить, иначе не пройду негласное испытание.

– Счастлива ли ты здесь? Нравится ли тебе здесь?

Госпожа Читрайоти и ее птица уставились на меня одинаково непонимающе. Она продолжала поглаживать яркие изумрудно-зеленые перышки.

– Нравится. Да, – ответила наконец она. Затем, словно почувствовав, что вложила в ответ мало тепла, добавила: – Царь Соломон – он добрый.

Перестав гладить зеленого попугая, она взмахнула рукой, словно указывая на свои комнаты и дворик в доказательство своих слов.

– Добрый, – повторила она и больше ничего не сказала.

Я поблагодарила ее и ушла. На душе у меня было неспокойно.

Хотела ли Читрайоти смутить меня, оскорбить мою стыдливость? Нет, ведь она не знала, что я к ней собираюсь. Она оделась так, как все знатные женщины у нее на родине. И все чужеземные жены и наложницы моего отца могли придерживаться каких угодно обычаев своей родины и носить свои наряды, если хотели. И, если они желали поклоняться богам или богиням своих стран, мой отец разрешал и это. Его благословляли за эту терпимость.