Отчаяние привело ее к храму, а страх остановил у ворот. Сделав этот последний шаг, она не сможет отступить. За вырезанными из ивовой древесины и разукрашенными серебром воротами лежала Роща Звезды Утренней. Войти означало признать, что она потеряла милость собственной богини.

«У меня нет выбора». Но Гелика знала, что лжет: выбор был всегда, и она выбрала неправильно. Предпочла покориться и надеть оковы вместо того, чтобы остаться свободной и сохранить честь.

– Войдешь ли ты в Рощу, госпожа? – Голос жрицы звучал мягко и ласково. – Здесь рады всем, кто приходит с открытым сердцем.

Гелика слишком долго думала, и снова вышло так, что выбор сделали за нее. «Довольно». Собравшись с духом, она посмотрела в лицо жрице:

– Я хотела бы войти, но не знаю, могут ли обращаться к вашей богине те, кто не служит ей и у кого на душе тревога. Я бы не стала беспокоить ее, но у меня большая беда.

Жрицу это не смутило, она с улыбкой протянула руки:

– К кому же нам обращаться в тяжелое время, как не к Матери? Добро пожаловать, входи.


Она была – когда-то – девой-воительницей, посвященной чистой и строгой богине. Никогда прежде она не входила в Рощу Смеющейся, поэтому боялась того, что может там увидеть. Но оказалось, что это лишь сад, тихий и чистый. С каждым шагом Гелика вдыхала свежий молодой запах листьев и другой, более насыщенный, исходивший от темной земли. Углубляясь в Рощу за жрицей, она различила и опьяняющий аромат благовоний, а с ним тихие стоны наслаждения, доносившиеся из темноты. Гелика туда не смотрела. Она не отрывала взгляда от позолоченного пояса жрицы.

Та наконец остановилась.

– Вот наша госпожа. Взгляни на нее, сестра, и да будет тебе дарован покой.

Перед ними стояло изображение Астарты, широкобедрой и улыбающейся. Богиня сложила руки под грудью, словно обещая насытить и тело, и душу. Груди, выточенные из белого камня, светились в темноте, отполированные бесчисленными благоговейными прикосновениями. Гелика не могла заставить себя прикоснуться к статуе. Она сложила руки на груди и поклонилась.

– Я прошу о милости и принесла подарок, – сказала Гелика.

Она показала жрице ожерелье, которое выбрала из тех, что прислал в приданое отец, продавая ее царю Соломону. Большие куски янтаря, обвитые тонкими цепочками, были заключены в золотые оковы, словно странные маленькие создания, навеки попавшиеся в янтарный плен.

– Понравится ли он твоей госпоже?

Жрица удивленно распахнула глаза:

– Воистину царский подарок. Чего же ты просишь, сестра, если пришла с таким щедрым приношением?

– Я прошу Смеющуюся передать мою мольбу ее сестре Артемиде Воительнице.

Гелика опустилась на колени и положила к ногам богини янтарное ожерелье, а потом заставила себя взглянуть в драгоценные камни, вставленные в глазницы богини.

– Я прошу не за себя…

«А за свою дочь». Подхваченные ночным ветерком, эти слова тихой музыкой прошелестели в серебристых листьях олив.

– Да.

Гелика склонила голову под взглядом богини, сложив руки на округляющемся животе, словно защищая его.

– За мою дочь.


Никто не видел, как в холодном предутреннем свете она вернулась во дворец. После всех этих месяцев, проведенных в заточении, в оковах, она еще не растеряла своих с таким трудом выработанных умений.

«Все это еще со мной. Я лишилась только чести». И от этой потери становилось горько во рту, словно все ее тело было отравлено.

Но эта же потеря полностью освободила ее. «Что мне еще терять? Ниже падать некуда. Я могу делать что угодно, ни о чем не заботясь, кроме будущего дочери».

Лишь об этом она осмеливалась просить. Богиня-охотница могла сжалиться над ее дочерью, но для себя Гелика не ждала милости.

Песнь Ваалит

Я проходила в усеянной солнечными бликами тени по пути из Женского дворца в Малый, когда навстречу мне из-за кедровых колонн вышла женщина. Захваченная врасплох, я остановилась, настороженная, словно испуганный олененок. Но из темноты вышла всего лишь одна из бессловесных отцовских жен.

– Царевна, я должна поговорить с тобой. Должна.

Слова госпожи Гелики рассекали воздух, как удары хлыста.

Я понятия не имела, что ее волнует и почему она захотела со мной поговорить, но все же улыбнулась и ответила:

– Что ж, я слушаю тебя.

Я смутно подозревала, что она попросит вступиться за нее перед отцом. Другие жены уже просили о таком раньше. Поэтому я не ожидала услышать то, что она сказала.

– Ты не сможешь добиться своей цели одна. И нельзя, чтобы ты потерпела поражение. Я могу тебе помочь. Могу. Я…

Меня словно бросили в ледяную воду; холод проник до костей. «Неужели весь Иерусалим знает план Ахии – и мой?»

Я не стала тратить время, лицемеря и отрицая. Следовало найти слабое место. Я не могла допустить, чтобы мой замысел знала каждая гаремная сплетница.

– Откуда ты знаешь?

– Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы. Какая разница, кто мне сказал? Я знаю. Позволь мне помочь тебе. Пожалуйста.

– Зачем тебе это?

Я едва знала госпожу Гелику. Она была сдержанной и гордой, устремленной лишь на себя, как чаша с зеркальными стенками. Казалось, ничто ее не радует, ни красивые платья, ни драгоценности, ни даже изысканные яства. И все-таки теперь она пришла ко мне. Глаза у нее отчаянно пылали, руки она сжала, словно нищая.

Вместо ответа она упала передо мной на колени:

– Царевна, умоляю тебя.

У меня мороз пошел по коже, когда я увидела, как она унижается.

– Не надо, – сказала я, отступая на шаг. – Пожалуйста, госпожа Гелика, не надо. – А потом откуда-то явились нужные слова: – Встань, а то люди увидят.

К моему облегчению, Гелика послушалась, явно боясь, что кто-то заметит ее мольбы. Она встала, глядя на меня:

– Если ты не позволишь помочь тебе, царевна, у меня не останется выхода.

– Разве я сказала, что не позволю? Но сначала ты должна объяснить, почему ты думаешь, что мне вообще нужна чья-то помощь и почему ты так стремишься предложить мне сейчас свою дружбу, если мы едва обменялись десятком слов с того момента, как ты вошла во дворец моего отца.

Я взяла ее под руку, чувствуя, как Гелика сжалась и похолодела от страха и отчаяния.

– Давай прогуляемся. Ты покажешь мне цветы в своем саду.

Она скорбно посмотрела на меня:

– Мне нет дела до цветов.

– А зря, – ответила я, – они слышат много тайн.

Теперь она поняла, в глазах блеснула надежда.

– Что ж, идем. Но в моем саду ничто не растет как надо.

– Наверное, ты плохо ухаживала за цветами. Разумнее заботиться о них.

Болтая по пути в сад, я пыталась угадать, какая беда с ней случилась, если она пришла ко мне умолять о помощи. Я предполагала, что через меня она хочет попросить о чем-то отца. В таком случае я посоветовала бы ей самой поговорить с ним прямо. Отец очень редко отказывал своим женам.

– Что ж, – сказала я, когда мы вошли в ее садик и скрылись от чужих глаз между лимонными деревьями в раскрашенных кадках, – скажи мне, чего ты хочешь. И не трать свое и мое время на ложь и красивые слова. Ты сказала, что хочешь мне помочь? Каким образом и почему? И какую цену ты назначишь за эту помощь?

Госпожа Гелика остановилась и посмотрела мне прямо в глаза. Ее взгляд был холоден, как зима.

– Ты хочешь бросить вызов пророку Ахии. Это опасная игра. Если у тебя все получится…

У меня похолодело все внутри.

– Как ты узнала?

Ее губы искривила ироничная улыбка:

– Женщины говорят много. Евнухи – еще больше. Мужчины – больше всех. А я слушаю.

– Допустим, ты права. – Я машинально сорвала цветок с ближайшего лимонного дерева. – Если у меня получится, тогда что?

– Если у тебя все получится, ты уедешь. Вырвешься из этого дворца, из этих каменных стен.

Меня поразила горечь, звучавшая в ее словах.

– Разве ты не счастлива здесь? – спросила я.

Немного помолчав, она тихо рассмеялась, глумясь над собственной болью:

– Счастлива ли я? Разве узники могут быть счастливыми? И разве на клятвопреступников падает меньший позор, если их принудили совершить это преступление?

Она словно думала вслух, наедине с собой. Слова звучали горько из-за долго сдерживаемой тоски. Она говорила о давней скорби, с которой настолько сжилась, что уже привыкла к тупой боли в сердце.

«Не из-за гордости она вела себя так сдержанно, совсем не из-за гордости!» Меня захлестнула волна стыда за то, что я не поняла этого раньше. Эту жену моего отца, эту царицу, неслышно ходившую по дворцовым залам, переполняли тоска и угрызения совести. Теперь я увидела, что скрывается в глазах госпожи Гелики: презрение к себе. Не отца моего она ненавидела, а себя.

Я нечаянно смяла и раздавила цветок лимона, который вертела в руках. Смахнув лепестки, я спросила:

– Как тебе помочь?

Она повернулась ко мне, глаза у нее пылали отчаянной надеждой:

– Если я помогу тебе, возьмешь ли ты…

– Тебя в Саву?

Я почувствовала отчаяние, зная, что это не выйдет. Жены моего отца обеспечивали соблюдение договоров. Такой ценой покупался мир. Отец не мог отпустить никого из них, даже в качестве свиты своей дочери. В определенном смысле они ему не принадлежали: он только брал их, но не отдавал.

– Нет, не меня. Для меня уже поздно. Я не могу вернуться. Не меня, а мою дочь. Ты должна увезти ее с собой.

– Но, послушай, госпожа моя Гелика, – я заговорила очень ласково, словно упрашивая перепуганного котенка спуститься с высокой ветки, – у тебя нет дочери.

– Нет. Пока нет. Но будет.

Она прижала руки к животу. Теперь я заметила то, что скрывали складки ее пышной одежды.

– Богиня открыла мне, что у меня родится дочь, которая искупит мое клятвопреступление.

Я посмотрела на ее едва-едва округлившееся тело. До рождения ребенка оставалось полгода, не меньше.

– Даже если и так, я уеду до ее рождения.

«Или умру».

– Ты заберешь ее. Поклянись, что заберешь. А иначе я пойду к царю Соломону и расскажу ему о твоем плане.

– Госпожа Гелика…

– Ты должна. Она предназначена для Артемиды. Если ты не заберешь ее, я зарежу ее собственными руками. Дочь Охотницы не будет расти в этих стенах, чтобы стать игрушкой мужских прихотей и похоти.

Меня сковало холодом, я видела, что говорю с безумной.

– Я помогу тебе, – сказала я, – только поверишь ли ты моим словам? Мне придется уехать до того, как ты родишь, но, если это будет девочка, я пришлю за ней и сама воспитаю ее в моем царстве. Клянусь в этом.

– Родится девочка, так обещала богиня. – В ней не осталось ни тени сомнения. – Ты должна посвятить ее Богине-охотнице. Поклянись в этом тоже.

– Я не стану распоряжаться жизнью девочки без ее согласия. Если она сама захочет, то пойдет к твоей богине. В этом я могу поклясться.

Я старалась говорить тихим голосом, спокойно и твердо. Кажется, мои слова подействовали. Гелика сделала глубокий вдох, словно освобождаясь от овладевшего ею безумия.

– Этого достаточно, – ответила она.

Она снова положила руки на свой слегка округлившийся живот и улыбнулась. Ее глаза сияли, как две полные луны.

– Да, царица моя, этого достаточно.

Она все еще говорила, как полубезумная. Боясь оставить ее одну, я начала искать, чем бы ее отвлечь, чтобы изгнать из ее глаз этот лунный свет сумасшествия. Что я знала о госпоже Гелике?

Я поняла, что не знаю о ней ничего, и мое лицо залила краска стыда. «Она жила здесь все это время, такая раздавленная, что хотела умереть, а я ничего о ней не знаю, совсем ничего, кроме…»

– Ты ведь дочь Повелителя Коней, – сказала я, и Гелика уставилась на меня так, словно это я лишилась рассудка, – умеешь ли ты ездить верхом?

Я сразу пожалела об этом вопросе, потому что она начала смеяться и не смогла остановиться. Она упала на колени, закрыв лицо своими большими крепкими руками, и смеялась дальше, пока дикий смех не перешел в безудержные рыдания. И я никак не могла ее успокоить. Я даже не могла оторвать ее руки от лица – она была сильнее, чем я.

Наконец, отчаявшись, я сказала ей на ухо, стараясь, чтобы мой голос звучал резко:

– Госпожа Гелика, если ты не успокоишься, мне придется пойти к отцу и попросить его о помощи.

Это подействовало. Гелика замолчала, хватая ртом воздух, закашлялась и перестала рыдать. Она беспомощно опустила руки и посмотрела на меня:

– Я дочь Повелителя Коней. И десять лет я жила с амазонками. Да, я умею ездить верхом.

– Ты бы хотела кататься со мной?

Я мало что могла обещать госпоже Гелике, но хотя бы это было в моих силах.

– Это запрещено, – ответила она бесцветным голосом, – царским женам ничего нельзя делать.

– Когда царь что-то разрешает, это уже не запрещено. Если ты хочешь, я спрошу отца, можно ли тебе ездить со мной.

Она долго смотрела на меня. Казалось, сначала ее глаза блуждали где-то вдали, глядя на какую-то тень, которую я не могла увидеть. Затем постепенно ее взгляд смягчился и потеплел. Я поняла, что теперь она видит меня, а не своих демонов.