– Милая моя девочка, все, от пастуха до царевича, повсюду, от Дамаска до Багдада, знают, что мудрый царь и царица Земли Пряностей сплелись в танце Богини. Новые песни передаются из Рощи в Рощу почти так же быстро, как сплетни. Отсюда до края света в каждом храме – даже в тех, где птицы так разжирели, что по двору и то не летают, – все уже обо всем узнали!

Ее тело от шеи до пят скрывала темная накидка, расшитая звездочками. Теперь бабушка сбросила ее и предстала передо мной такой, какой я никогда раньше ее не видела.

Многослойная, словно змеиная чешуя, юбка. Пояс из жесткой пурпурной кожи шириной в две ладони. Тугой корсет, крепко, словно руки любимого, обхватывающий груди. Из ушей у нее свисали тяжелые золотые пчелы, а голую грудь осеняли своими сверкающими крыльями золотые голуби. Под золотыми змейками, обвивавшими ее руки от запястья до локтя, тенями залегли змеи, нанесенные краской на кожу. В ответ на мой недоуменный взгляд она улыбнулась:

– Таков убор жрицы в храме богини. Видишь ли, богиня очень стара, а в старости все упрямо цепляются за обычаи. Поэтому, чтобы угодить ей, мы одеваемся так, словно все еще обитаем в древних залах. Да и вообще, вряд ли можно сказать, что у богов изысканный вкус!

И она рассмеялась. Этот смех поразил меня еще больше, чем явно непочтительные слова.

– О, Ваалит, не надо делать такие большие глаза! Думаешь, у богини дел других нет, кроме как подслушивать всякую болтовню? Или она не умеет смеяться?

– Я… Я не знаю.

«Бабушка Зурлин. Я помнила ее смех. Да, я ее так и называла – Смеющаяся. Она смеялась всегда, всегда».

– Говорят, сомнение – это путь к мудрости. Что ж, дочь моей дочери, потешь старую женщину и поведай ей, как ты будешь распутывать узел, который так тщательно завязывала. И не говори мне, что не понимаешь, о чем речь. Я хоть и стара, но из ума не выжила. Садись, маленькая богиня, и рассказывай, что привело тебя ко всему этому.

И я, сев рядом со Смеющейся Бабушкой, рассказала ей обо всем, что произошло с тех пор, как царица Юга въехала в ворота Иерусалима, обо всем, что я натворила по неразумию, и о том, каким образом собираюсь восстановить разрушенное. Она слушала, иногда мягким тоном задавала вопросы, но не смеялась и даже не улыбалась. Тогда я не сумела должным образом оценить эту огромную доброту. Лишь много лет спустя я поняла, как тяжело старикам серьезно слушать молодых. Но бабушка Зурлин не пожалела для меня этого дара. Когда я рассказывала ей все, что было на сердце и на душе, все, о чем я мечтала, она слушала и не смеялась.

Вместо этого она, когда я наконец замолчала, взяла меня за руки:

– Это хорошо придумано, Ваалит. Ничего лучшего не пришло бы даже в более умудренные опытом головы. Ты правильно поступаешь, смело и открыто обращаясь к своему отцу. Он не из тех, кто любит тени и тайны.

Она замолчала, словно захваченная врасплох воспоминанием. И по этой короткой паузе я почувствовала, что она ожидает от меня какого-то ответа, каких-то слов, которые я должна была произнести сама.

– Я поступаю правильно, – медленно начала я, – но?..

– Но ты молода, а молодежь слишком стремится вперед, чтобы слушать старших. Хотя, если ты спрашиваешь меня, я дам тебе совет.

В ее глазах танцевал смех, словно солнечные блики.

– Я знаю душу царя Соломона, ведь я знала женщин, которые воспитали из него царя. Попросишь чего-то для себя – и твой отец даст это тебе, если сможет. А вот если попросишь чего-то для других – он согласится без колебаний. Ты поняла, что нужно делать?

– Да, бабушка, – ответила я, тщательно обдумав ее слова, – думаю, поняла.

Я поцеловала ей руки, словно сама она была царицей.

– Подожди лет десять, а потом благодари, если еще захочешь.

Она отстранилась и потянулась к своей темной накидке, лежавшей у ног. Из ее складок она достала сверточек алого шелка. Под тканью скрывалась какая-то маленькая вещица. Бабушка положила узелок на колени, внимательно изучая его, словно глядя в магический кристалл будущего – или прошлого.

Подняв голову, она улыбнулась мне.

– Я привезла подарок, который хранила для тебя все эти семь лет. Возьми эту вещь с собой, когда пойдешь к царю Соломону, маленькая богиня, и, клянусь локонами Астарты, он выполнит любую твою просьбу, даже если ты попросишь отпустить тебя на край света.

Она протянула мне шелковый узелок. Я осторожно развязала его и начала разматывать мягкую ткань, и вот моим глазам открылось содержимое. Я увидела сокровище, которое привезла мне бабушка.

Веретено. Веретено из слоновой кости с янтарным пряслицем.

Я уставилась на хрупкую игрушку, а затем подняла глаза на бабушку, ожидая, что она скажет об этом подарке.

– Это веретено хорошо послужит царице Ваалит, как до тебя послужило царице Мелхоле и царице Ависаге. Если ты не умеешь прясть, обязательно научись.

Я умела. Я не могла не уметь, всех девочек учили прясть. Я взяла веретено в руки. Слоновая кость нагрелась от тепла моих ладоней.

– И, если я возьму его с собой, мне будет дарована любая милость, о которой я попрошу? Это волшебство?

Бабушка рассмеялась – словно где-то заиграла веселая музыка.

– Женское волшебство, маленькая богиня. И, если ты, в отличие от царицы Мелхолы, выполнишь все, что я говорю, твое самое заветное желание осуществится до того, как ты слишком состаришься, чтобы им насладиться! Поверь мне, внучка, царь Соломон по доброй воле отправит тебя в чужую страну, пожелав всего самого лучшего, и будет считать, что ему очень повезло. Память у него хорошая – для мужчины.

Я раскрутила веретено, глядя, как оно постепенно замедляется. Когда-то этого веретена касалась моя мать, она тянула с него ровную нить. Я снова раскрутила его, пытаясь вспомнить, как пряла с ним царица Мелхола, как оживала слоновая кость от теплого прикосновения ее длинных чутких пальцев.

– Нет, – бабушка накрыла мою руку своей, останавливая веретено, – оно не для того, чтобы призывать прошлое. Тебе ведь нужно будущее. Пряди, о царица, и заклинай будущее.

Я посмотрела на ее узкую ладонь и заметила, как изящны очертания суставов под кожей. Потом я снова подняла взгляд на ее лицо и увидела, что хотя она и постарела, но сохранила свою красоту. Все, кто говорил со мной о бабушке Зурлин, называли ее красавицей, но я, как все мы в юности, думала, что красота состоит из блеска роскошных волос, изгибов бедер и груди, гладкости кожи. Я думала, что красота – это молодость. Даже в царице Савской все еще оставалось совершенство молодости.

Но бабушка Зурлин была по-настоящему старой – и в то же время по-настоящему красивой. Глядя в ее глаза, я поняла, что красота – это не только иллюзия, создаваемая телом, но и глубокая правда ума и сердца. Пока ум и сердце находят радость, эта радость дарует красоту, даже если волосы поседели и потускнели, а кожа покрылась морщинами и обвисла.

– Бабушка, я хочу когда-нибудь выглядеть так, как ты!

В ответ на это она снова засмеялась:

– Проживи столько же, внучка, и твое желание исполнится. А теперь идем на суд царя Соломона и расшевелим этих унылых людей, для которых день тянется нескончаемо долго!

– Да, – сказала я и поднялась, бережно держа веретено, – идем на суд царя Соломона.


Когда я, стоя за кедровыми колоннами отцовского зала суда, попросила доложить обо мне, царский глашатай посмотрел на меня так, словно увидел впервые. Он застыл на месте, как жена Лота.

– Объяви, что я хочу предстать перед судом, – повторила я, – или я войду и сама о себе объявлю.

От этих слов он очнулся и поспешил к трону. Но вместо того, чтобы объявить обо мне, как я просила, он, встав на колени, тихо заговорил с писцом. Отец сидел прямо, не изменившись в лице. На своем троне рядом с ним молча ожидала царица Савская.

Отец произнес установленную фразу:

– Кто пришел, чтобы предстать перед царским судом?

Писец ответил:

– Царевна Ваалит пришла, чтобы предстать перед царским судом, о царь.

И я двинулась вперед, стараясь идти ровным шагом и не отводить глаз от отца.

Остановившись перед Львиным троном, я поклонилась, ожидая. Я знала, что справлюсь со своей задачей. Очередь была за отцом.

Соломон

– Кто пришел, чтобы предстать перед царским судом? – спросил Соломон.

С привычной скукой он ожидал следующего просителя. «Несмотря на то что Билкис рядом, кажется, что этот день никогда не кончится. Неужели все жители моего царства сговорились приходить к моему трону и ругаться?»

Вместо того чтобы ответить на ритуальный вопрос, глашатай подбежал к ступеням, ведущим к тронному возвышению, и начал торопливо шептаться с писцом. Слышалось змеиное шипение. Казалось, писец потрясен до глубины души, словно его осыпали не словами, а ударами. Соломон начал беспокоиться, но вместе с тем почувствовал любопытство.

– Так кто же пришел? – снова спросил Соломон и услышал, как царица рядом затаила дыхание.

Он окинул взглядом весь огромный зал и увидел, что у высоких бронзовых дверей ожидает женщина в багряных одеждах и серебристом покрывале. Она гордо и прямо стояла под взглядами мужчин, собравшихся при дворе.

А потом она пошла вперед, плавно и уверенно. «По-царски». Она вышла из тени колонн на освещенную середину зала, подняла руки и откинула покрывало. И Соломон встретился глазами с дочерью.

В душе вспыхнул мимолетный гнев. Как она посмела выставить себя напоказ? Но Соломон обуздал свой порыв. Все мужчины и женщины в царстве имели право прийти к царю на суд, чтобы получить мудрое и справедливое решение. Разве не этим гордо хвастался царь Соломон? «Неужели моя дочь заслуживает справедливости меньше, чем блудница?»

Билкис протянула руку и осторожно опустила ее на большую, отлитую из золота львиную голову, на которой лежала его рука. Его она не коснулась. Возмущенный царский писец стоял перед троном.

– Кто пришел, чтобы предстать перед царским судом? – в третий раз спросил Соломон.

Он говорил твердо и спокойно, ничем не выдавая бушевавшего в душе урагана.

– Царевна Ваалит пришла, о царь, – ответил писец, собравшись с силами.

Он не так хорошо владел собой, как Соломон, и в его голосе ясно слышалось возмущение.

Ваалит пересекла весь длинный зал, тени и свет, и наконец подошла к подножию трона. Потом остановилась и поклонилась. И выпрямилась, молча ожидая с высоко поднятой головой.

Ее лицо оставалось спокойным, она владела собой, не покоряясь гневу или горечи.

Соломону стало теплее на душе от гордости за это огненное создание, которое он сотворил. Он знал, что никто из его сыновей не пылает и вполовину столь ярко и горячо. Он кивнул, приветствуя дочь, и обратился к ней:

– Царевна Ваалит, что привело тебя к царю?

– Я пришла просить царя о решении.

Голос Ваалит звучал твердо и спокойно, как будто ей и раньше приходилось говорить в полном людей зале.

– Каждый мужчина или женщина может прийти к царю и попросить его о решении.

Соломон уже знал, чего попросит дочь. Он только не знал, как ей ответить. Но оставить ее без ответа он не мог. Без мудрого и честного ответа.

– Ты пришла к царю. Говори.

Она сложила руки на груди и поклонилась еще раз.

– Я благодарю царя, своего отца, за его доброту и прошу его отпустить меня вместе с царицей Юга, чтобы я могла править Савой после нее.

Настала тишина, такая глубокая, что Соломон слышал шорох покрывала дочери. Рядом с ним Билкис хрипло вдохнула спертый воздух и тоже застыла, ожидая, что теперь скажет Соломон Премудрый.

– Этого ты просишь у царя?

– Да, царь мой и господин. Этого я прошу.

Время тянулось долго. Солнечный свет, проникавший наискосок в высокие окна под крышей, заливал зал янтарем, и казалось, что весь мир застыл в ожидании его ответа.

– А если царь не даст тебе того, о чем ты просишь?

Дочь твердо посмотрела на него:

– Тогда мне придется уехать без царского согласия и без отцовского благословения, хотя они мне и нужны.

«Ну что, Соломон? Действительно ли ты такой мудрый и справедливый, как все утверждают? Или ты тоже из тех, чьи клятвы ничего не стоят, когда выполнять их становится слишком тяжело?» Он повернул голову и взглянул в спокойные глаза царицы. Она бы не стала вмешиваться, несмотря на собственные желания. «Это решение я должен принять сам».

Но он уже понял, что проиграл. Даже если он силой заставит Ваалит остаться, она больше ему не принадлежала. «Зачем удерживать ее, если сердце ее не здесь?»

«Но, перед тем как отпустить ее, я должен задать еще один вопрос. И если она не сможет ответить…»

Если царевна Ваалит не сможет ответить на последний вопрос царя Соломона, она никогда не сможет стать царицей Савской.

Песнь Ваалит

Смотревшие на меня в тот день рассказывали, что я стояла перед троном царя Соломона со спокойным лицом, гордо, с высоко поднятой головой. Что мой голос звучал ясно и твердо. Конечно, так все выглядело для них. Но я чувствовала свое тело и знала, что у меня дрожат руки (поэтому я сцепила их перед собой), что кровь толчками бьется под кожей, что мой голос – слишком слабый и высокий – доносится словно издалека.