Ахия довольствовался таким предназначением. В тени оливы он закрыл глаза и уснул, мирно и без сновидений.

Песнь Ваалит

Сказки и песни заканчиваются тогда, когда подвиг совершен, сокровище добыто, милость оказана. В жизни все заканчивается не так просто. Я добилась для царицы Савской того, чего она хотела, я получила для себя отцовское благословение. Теперь предстояло попросить его еще кое о чем и завершить узор, который я начала ткать давным-давно.

И я пошла к отцу, чтобы поговорить с ним, как всегда, свободно и наедине. Стражники у дверей его покоев воззрились на меня – да, теперь я стала диковинкой. За меня готовы были отдать все золото и пряности мира. Я была сокровищем, которое царь Соломон передал в руки царице Савской.

Вчера я была лишь дочерью Соломона. Никто не обращал на меня внимания, не замечал. При этой мысли злость шевельнулась под сердцем, но я не дала ей воли. «Каждое желание имеет свою цену, маленькая богиня. Если не готова платить, не жди награды». Теперь мне следовало лучше держать себя в руках.

Вместо того чтобы дать волю раздражению, я улыбнулась стражникам и прошла в открытую дверь. В первой комнате сидели писцы, готовые явиться на царский зов. И снова я, как всегда, улыбнулась им, приветствуя каждого по имени. Я спросила, не входил ли кто-то к отцу. Мне ответили, что он у себя один, и я снова улыбнулась. Направляясь к следующей двери, я заметила, как писцы искоса посматривают на меня. Под их взглядами я спокойно остановилась и постучалась, а потом открыла дверь и вошла к отцу.

Он рассматривал большую карту, нарисованную на длинной стене, карту целого мира, склонявшегося перед волей царя Соломона. От Фив до Троады, от Вавилона до Дамаска тянулись закрашенные желтым земли, а по желтому фону разбегались красные линии: Царский путь, Путь Благовоний, Шелковый путь и Приморский путь. Синие полосы обозначали Красное море, открывающее дорогу к Саве и дальше на юг, Черное море, ведущее к землям янтаря, мехов и золота, и Великое море, простиравшееся от Приморских городов до края света на западе.

– Все эти земли покоряются мне, – сказал он ровным и спокойным голосом. – Он не обернулся и не пошевельнулся. – Я управляю всем этим, но не могу властвовать в собственном доме. Странно, правда?

Я знала, что не должна отвечать.

– Отец, – только и сказала я, собравшись с силами.

На миг я подумала, что он так и не повернется ко мне. Потом его плечи расслабились, и он посмотрел на меня, но без улыбки. Такого я не ожидала.

– Что, дочка?

Он говорил сдержанно и ровно – таким я слышала его много раз в суде, когда он объявлял решение.

– Я должна попросить тебя еще об одной милости.

– И ты пришла тихо и украдкой? И не захотела призвать меня к ответу перед народом и первосвященником? – Теперь он говорил с горечью, и я не могла его за это винить.

– Чтобы даровать эту милость, нужно обладать мудрым разумом и великодушным сердцем.

– А я, значит, мудр и великодушен? Так что же тебе нужно, дочка?

– Прежде чем попросить, умоляю тебя еще об одном, – сказала я, поколебавшись, – если ты не сможешь выполнить эту просьбу, никогда ни с кем не говори о ней.

– То есть с тем человеком, которому ты обещала мою милость? Хорошо, дочка, даю слово. Проси.

Вот и все, что он сказал: «Проси». А не: «Проси – и твое желание будет выполнено». Но я не могла отрицать, что он правильно поступает, соблюдая осторожность.

Начать было тяжело, зная, что теперь каждое мое слово оценивается. Меня уже не баловали, как ребенка, а судили, как женщину. «Я прошу не о безделице и не для себя». И отец дал слово никогда больше не упоминать об этом. Стоит ему отказать – и Гелика даже никогда не узнает, что я пыталась.

«Если он откажет, она убьет ребенка и себя». Значит, следовало добиться согласия. Тщательно подобрав слова, я начала:

– Отец, ты великий царь, и в доме твоем много жен. Из всех стран присылали их, чтобы выдать за тебя замуж для укрепления договоров и союзов. И ты относишься к каждой как к царице…

Я остановилась посреди фразы, потому что отец поднял руку. К моему удивлению, он улыбнулся.

– Снова ты сбила меня с толку, дочка, но теперь я понял: ты обещала кому-то мою милость. Хватит нанизывать слова на нить, проси, и, если царь Соломон – Премудрый – сможет выполнить желание Ваалит, царевны Савской, ты получишь то, о чем просишь.

К моему ужасу и растерянности, в глазах защипало. Я изо всех сил начала моргать, чтобы сдержать слезы.

– Можно ли госпоже Гелике поехать со мной в Саву?

– Госпоже Гелике? Дочери Повелителя Коней?

Отец смотрел на меня, явно недоумевая.

– Да, – просто ответила я.

После всех моих раздумий, всех тщательно составленных просьб я почувствовала, что говорить нужно прямо. «Хватит тайн». Теперь следовало просто открыть правду.

– Ее заставили приехать в Иерусалим и выйти замуж. Она ненавидит дворец, ненавидит…

– Меня? – тихо спросил отец.

Я вдруг поняла, что даже едва знакомая женщина может причинить ему боль.

– Нет! Нет, она себя ненавидит. Отец, она была амазонкой, девой-воительницей. У нее не оставалось выбора. Если бы она отказалась, на ее сестер напали бы.

Отец стоял тихо и неподвижно, и по его лицу я ничего не могла прочесть.

– Я не знал, – вот и все, что он наконец сказал.

Но никогда прежде я не слышала в его голосе такой боли.

– Ты не виноват… – начала я.

Отец рассмеялся – резким, словно птичий крик, смехом.

– Когда станешь царицей, дочка, поймешь, что во всем плохом виновата ты. Ведь я – царь, и моя обязанность – знать. Искать правду. Но я не знал. Я принял то, что прислал Повелитель Коней: дюжину ладных жеребцов и сотню прекрасных кобыл. И царевну, чтобы скрепить сделку. Лошадей я осмотрел очень внимательно…

Я уставилась на отца, изумленно приоткрыв рот. Никогда раньше он не говорил с такой горечью.

– Ты не знал, – смогла вымолвить я.

Мне хотелось разрыдаться от гнева, который я видела в его глазах. Он гневался на себя.

– Я должен был знать. Ее нарушение обетов пало на меня, она не виновата. Жив Господь, Ваалит, и на мне вина, и я должен просить у Гелики прощения, встав на колени у дворцовых ворот.

Он вздохнул и схватился за голову, так крепко сжав ее, что пальцы впились в кожу.

– Ты не знал, – повторила я, не желая, чтобы он взваливал на себя эту ношу, – ты не виноват. Но она несчастна здесь, а я… Мне в Саве понадобится собственная телохранительница.

– Я отпускаю ее. Конечно, я отпускаю ее, со всеми почестями, полагающимися царской жене и деве-воительнице.

– А договор с Повелителем Коней?

– Остается в силе. Если я приказываю жене сопровождать мою дочь в ее новое царство, в чем тут бесчестье? – Помолчав, он добавил: – В конце концов, я царь. Кто может отказать мне?

В лицо мне бросилась краска, ведь я-то знала, что не покорилась ему. Мы оба это знали. Я надеялась, что когда-нибудь он простит меня. Но теперь я просила не за себя, поэтому сделала вид, что ничего не заметила.

– Это еще не все, – сказала я. Мне отчаянно хотелось смолчать, но я понимала, что отец должен знать всю правду. – Гелика ждет ребенка. Поэтому она пришла ко мне. Отец, она уверяет, что с ней говорила ее богиня. Родится девочка, чтобы искупить ее клятвопреступление. Гелика хотела, чтобы я взяла девочку с собой в Саву и посвятила ее богине коней. Она поклялась, что зарежет ребенка собственными руками, если я откажусь.

– И ты ей поклялась взять ребенка с собой?

– Я поклялась, что пошлю за девочкой и воспитаю как родную, но сказала, что не буду посвящать ее никаким богам без ее согласия.

– Согласилась ли на это госпожа Гелика?

– Да, согласилась. Она ничего не просила для себя, лишь для своей дочери. Это я придумала взять ее с собой и сделать телохранительницей. Гелике ничего об этом не известно.

– Ничего для себя…

Казалось, отец смотрит сквозь меня, на что-то, видимое лишь ему. И, когда он вернулся из того мира, я взглянула в его глаза и увидела, как они блеснули, словно отец тоже пытался сдержать слезы.

– Ничего для себя, – повторил он. – Царевна Ваалит, твоя просьба удовлетворена. Когда ты поедешь на юг с царицей Утра, госпожа Гелика отправится с тобой. Я знаю, каково потерять дочь, и не буду отнимать дочь у Гелики.

Я хотела было поклониться в знак благодарности, но отец подхватил меня и прижал к себе, словно маленькую девочку. Теперь, крепко обнимая его, я уже не сдерживала слез.

– Ты не теряешь меня, отец. Ты приобретаешь лучшую союзницу.

Но его шерстяная туника заглушила эти слова, и я не знаю, услышал ли он меня.

Гелика

Она осмеливалась мечтать о будущем дочери, надеяться на ее счастье. Но не на свое. Гелика смирилась с тем, что ее ожидает лишь отчаяние, и не решалась ни о чем просить. Достаточно, что царевна Ваалит поклялась спасти ее дочь. Гелика держалась за это обещание так же крепко, как за поводья коня, – насколько позволяли ее силы и умение.

И царевна Ваалит сдержала слово. Она пришла к Гелике с улыбкой и словами, которые звенели, словно клинки в спертом воздухе внутреннего дворика:

– Отец отпускает тебя, Гелика. Ты поедешь со мной в Саву. И это еще не все: ты будешь командиром моей стражи. Никаулис – командир телохранительниц царицы, а ты будешь главной телохранительницей наследницы.

Гелика недоуменно посмотрела на нее, а Ваалит протянула ей большой сверток алой ткани, который держала в руках:

– Возьми, Гелика. Это тебе.

«Что-то не так. Я ничего не чувствую. Никакой радости. Слишком поздно».

Царевна попыталась сунуть сверток ей в руки:

– Возьми же, разверни. Давай я тебе помогу.

«Неужели она слепа и не видит, что говорит с призраком?»

Гелика стояла, холодная и неподвижная, и Ваалит, снова взяв сверток, опустила его на землю. Быстро наклонившись, царевна развязала ткань, скрывавшую то, что она принесла. Она поднялась и вложила что-то Гелике в руку. Это оказался кинжал, длинный и острый. Вокруг рукоятки обвился позолоченный леопард. Глазницы у него отсвечивали зеленым – в них были вставлены изумруды.

– Леопард – савский зверь. Понимаешь? Ты командир моей стражи. Ты снова стала воительницей, Гелика.

Царевна сомкнула пальцы Гелики на рукояти кинжала и на шаг отступила. Гелика, рассматривая его, провела пальцем вдоль лезвия, но у нее так дрожали руки, что она уронила леопардовый клинок. Железо звякнуло о плиты, словно колокольчик.

– Никаулис объяснила, что тебе понадобится, чтобы сопровождать меня. Я все принесла, все готово – примерь. И всю одежду я приказала пошить в моих цветах. – Царевна погладила алую кожу, по которой разбегались вышитые золотыми нитками языки пламени. – Это мои цвета и моя эмблема. Смотри, я приказала вышить на тунике феникса. Тебе нравится?

Царевна с надеждой улыбнулась, и Гелика вдруг поняла, что девочка робеет, а ее гордость – лишь защита от неуверенности. «Феникс. Птица, переродившаяся в пламени. Разве могу я ждать более ясного знака?»

Все сомнения испарились, вся боль и гнев сгорели и осыпались пеплом. Гелика склонила голову, безмолвно принимая милость своей богини, а потом взяла у Ваалит тунику и сжала в руках огненно-красную кожу.

– Да, царевна. Да, мне очень нравится.

Билкис

В день своего отъезда она пришла к нему в последний раз. В последний раз поднялась по длинной лестнице в рай, который он создал для них на крыше. Сердце говорило, что он ждет ее здесь, и оно не обмануло. Когда она выбралась на простор, залитый медом солнечного света, Соломон ждал ее там, над Иерусалимом. Он протянул к ней руки, и она припала к нему.

Так они стояли обнявшись, пока медленные удары ее сердца не слились с его сердечным ритмом, пока не начало казаться, что у них одно на двоих дыхание, благоухающее розовой водой и миррой. И тогда она поняла, что пора заговорить.

– Соломон… – начала она.

– Нет, – сказал он, – позволь мне.

Она склонила голову, зная, о чем он скажет дальше, и зная также, что его слова лишь причинят боль им обоим.

«Но он имеет право их произнести, а я имею право выслушать. Это все, что мы можем».

Соломон скользнул руками вверх по ее телу и обхватил ее лицо ладонями.

– Любовь моя, душа моя, останься со мной. Ты хочешь этого, я хочу этого. Ты царица, я царь, кто может запретить нам?

«Кто, кроме нас самих?» На миг, на один вздох она позволила, чтобы ею овладел соблазн, растекаясь по телу, словно горячее вино. А потом она заставила себя улыбнуться и накрыла его руку своей, переплетаясь с ним пальцами. Она отняла его ладони от своего лица, но пока не отпускала.

– О Соломон, не имеет значения, чего хочешь ты и чего хочу я. Сейчас дело не в этом. И даже если бы это имело значение – любимый, тебя ведь называют Премудрым, и ты должен понимать, что я слишком стара и гожусь тебе в матери. Я слишком стара, чтобы родить тебе царевну. То есть царевича, ведь здесь ценят сыновей. Связаться с бесплодной чужеземкой – вдвойне безрассудно. Такова правда.