Она оборвала свои слова, почувствовав, что не одна. В дверях стояла рабыня. Она опустилась на колени, когда Македа обернулась.

– Говори.

Македа не улыбалась и не хмурилась, спокойно ожидая, что ей скажут. Слуги не тревожили ее без веских причин.

– Госпожа моя, царь пришел.

Из всех слов, какие Македа могла услышать, этих она ожидала меньше всего. Не мигая, она смотрела на рабыню.

– Царь здесь?

Мысли Македы змеями расползлись во все стороны, ища объяснения. «Сегодня не моя ночь, да и вообще ничья, ведь все ночи принадлежат царице Савской. Так зачем он пришел ко мне? Хочет забрать Давида? Нет, мой сын еще младенец, сосущий грудь». Ни одно предположение не подходило. Размеренность действий Соломона никогда не нарушалась такими поступками. «Подожди, – приказала змея, свернувшаяся в уголке разума. – Смотри, слушай и верь, что я приведу тебя домой…»

Верить и ждать. Она хотела было встать, но снова села на леопардовую шкуру. Соломон знал ее как женщину, как диковинную самку. Пусть теперь увидит ее как мать. «Да, и как царицу», – прошипел Джангу-сет. Македа улыбнулась:

– Скажи царю Соломону, пусть войдет.

И она снова склонилась над сыном.

Соломон

Войдя к своей темной неистовой Македе, свернувшейся на леопардовой шкуре, воркующей над маленьким сыном, Соломон остановился, удивленно глядя на нее. Ведь теперь он увидел ее без диковинных уборов. Она казалась не вызывающей, а нежной, переполненной материнской любовью. «Как любая женщина. Может, ее образ языческой царевны – лишь уловка, хитрость, чтобы пробудить во мне интерес?» А потом Македа искоса посмотрела на него и улыбнулась своими полными губами, приоткрыв зубы, острые, словно кинжалы из слоновой кости, и на миг он снова увидел перед собой неприрученную полуночную змею.

– Царь мой и господин, ты почтил нас своим присутствием.

Но, почтил он их или нет, Македа не шелохнулась, чтобы встать, а лишь наклонила голову.

– Увы, мы не готовы принять тебя, – продолжала она. – Разве госпожа Чадара изменила нашу очередность? Если сегодня моя ночь, она забыла мне об этом сообщить. Мы обе виноваты.

– Никто не виноват.

Соломон услышал насмешку в ее, казалось бы, смиренных словах, но решил не обижаться. У Македы были причины его упрекать. «Я совсем забросил своих жен, я пренебрегал ими – нет, оставил их ради моей любви к царице Юга». Ничего удивительного, что Македа журила его, и хорошо, что так мягко.

Заставив себя улыбнуться, Соломон подошел ближе и склонился над сыном. Маленький Давид на миг замер, внимательно глядя на него круглыми глазами, а потом отчаянно замахал кулачками, пытаясь ухватить золотую бахрому, свисавшую с царского пояса. Погремушка из ореховых скорлупок вылетела из его руки, ударившись о ногу Соломона. Тот снова улыбнулся.

– Такой маленький и такой неистовый. – Соломон опустился на колени, протягивая Давиду руку, и тот крепко в нее вцепился. – Хороший царь из него получится, Македа.

Она ничего не ответила, лишь снова искоса посмотрела на него.

– Царь чего, мудрый мой господин? – произнесла наконец она. – Израилем и Иудеей будет править царевич Ровоам, и это уже записано.

– Да, на тех табличках давно высохла глина. Но у тебя ведь собственные замыслы, змеиная моя царица. Будущее – твое и нашего сына – не в стенах Иерусалима.

Он часто называл ее змеей, и теперь она ждала, свернувшись по-змеиному. Соломон улыбнулся и подхватил Давида на руки.

– Я был глупцом, Македа, но не думай, что я не знаю, как и почему ты здесь оказалась. И ты осталась тут потому, что тебе нужно убежище, – это я тоже знаю. – Он посмотрел в яркие глаза мальчика. – Убежище и новый царь, с которым ты сможешь вернуться домой.

– Соломон воистину мудрейший человек в мире.

В этих словах могло скрываться что угодно, согласие или пустая лесть.

– Ничего не говори, твой царь еще слишком юн для великих дел. – Соломон коснулся губами щеки Давида, теплой, как янтарь. – Но, когда придет время, Македа, ты вернешься домой со всеми почестями и богатствами, которых достойна царица. И с достаточным количеством вооруженных людей, чтобы все это сохранить.

Он увидел, что она наконец улыбнулась, и ему впервые показалось, что в глазах ее мелькнуло что-то похожее на нежность.

– Соломон воистину достоин своей короны, – ответила она, протягивая руки, и он отдал ей сына. – И он может не волноваться, я умею ждать.

– Да, женщины – терпеливые создания, – сказал Соломон, глядя, как Давид хватается за материнскую грудь.

– Нам иначе нельзя.

И Македа с улыбкой поцеловала нежную щеку сына.

Нефрет

«Итак, она наконец уехала. Слишком поздно». Госпожа Нефрет стояла над недвижной гладью пруда посреди своего сада, глядя на позолоченную солнцем воду. Многие царские жены отправились на дворцовую крышу посмотреть, как царица Савская покидает Иерусалим навсегда. Они нарядились в лучшие свои одежды и украшения, как на праздник. Они сияли от радости, которую даже не пытались скрывать.

«Все в Женском дворце радуются так, словно она, уезжая, увозит с собой все невзгоды». Нефрет невидящими глазами смотрела на спокойную водную гладь. Неужели остальные жены не понимали, что без царицы Савской все их союзы и все жалобы стали бессмысленными?

«Она уехала, и все станет как прежде». Дочь фараона знала, что это ложь, и заставила себя посмотреть на жестокую правду, встретиться со своим безрадостным будущим.

Царица Юга объединила жен царя Соломона, пусть даже против себя. Расстановка сил в Женском дворце изменилась навсегда. «И царская дочь уехала – теперь некому связать наш мирок воедино». Почувствовав вдруг усталость, она села у пруда, подогнув под себя ноги, как в юности, когда ее тело было гибким и послушным. «Ничего. Ничего не осталось. Южанка забрала с собой царскую дочь и его сердце. У нас ничего не осталось».

Одна из ее кошечек вышла в залитый солнцем сад и начала виться у ног Нефрет. Та наклонилась, подхватила зверька на руки, положила себе на колени и принялась гладить. Кошечка подогнула под себя серебристо-бурые лапки и замурлыкала, тихо, едва ощутимо подрагивая под руками Нефрет.

«Сколько еще лет терпеть все это? Сколько еще лет ласкать котят и выращивать лилии?» Ей нравились цветы, и она очень любила своих священных кошек, но от мысли о том, что к этому сводится вся ее жизнь, день казался мрачным. Она вздохнула и закрыла глаза.

– Госпожа моя! – Шепот рабыни едва слышался в жарком воздухе. – Госпожа моя, царь пришел.

Нефрет открыла глаза и начала было подниматься, но царь Соломон уже стоял рядом, глядя на нее.

– Нет, сиди. Ты сейчас похожа на девочку.

К ее удивлению, он сел рядом с ней возле пруда и положил руку на голову ее кошечки.

– Ты изящна, как эта кошка, Нефрет.

– Царь очень добр, – пробормотала она.

«Нет. Не нужно себя обманывать. Он всегда ласков».

– Нет, – их пальцы соприкоснулись, когда Соломон погладил кошку по выгнутой спинке, – это ты добра, Нефрет. Ты добрее, чем я заслуживаю.

Она посмотрела ему в глаза и увидела то, чего не выдавал его голос. «Конечно, ему грустно. Царица его сердца едет на юг, а с ней его любимый ребенок. Теперь он одинок». Нефрет осенило, и она собралась с силами для того, что предстояло сделать. Она улыбнулась и скользнула пальцами по его руке, даря нежное, словно кошачий мех, прикосновение.

– Мой повар хочет приготовить для меня новое блюдо. Если царь ничего не имеет против абрикосов и меда, может быть, он почтит меня, поужинав со мной завтра?

– Если дочь фараона окажет такую честь царю Израиля и Иудеи, – начал он, а потом улыбнулся, – да, Нефрет. Я буду очень рад прийти к тебе завтра.

Когда он оставил ее, Нефрет некоторое время сидела неподвижно. Кошка мурлыкала у нее на коленях. Потом она ласково отстранила ее и встала. «Царица Юга уехала – но я осталась. Я дочь фараона и жена царя Соломона. Я еще не стара и не мертва».

Царица хлопнула в ладоши, призывая служанок. Когда они, явившись, склонились перед ней, она принялась отдавать приказы:

– Вывесите мое новое платье на воздухе, пусть проветрится, потом сбрызните его ароматом лотоса. Да, и корицы. Приготовьте мне ванну. И немедленно позовите ко мне повара.

Следующим вечером она будет принимать Соломона, а значит, сегодня предстояло многое сделать, чтобы подготовиться.

Соломон

Он поговорил с Македой и Нефрет. Его ожидала еще одна задача: разговор с Наамой. «Нужно заверить ее, что никто из моих сыновей не займет место Ровоама. Я должен убедить ее, что Ровоам – не просто мой старший сын, но и мой истинный наследник, и я уверен в своем выборе».

Теперь – наконец – это стало правдой. Может быть, Наама сможет поверить, хотя никогда не узнает, что укрепило Соломона в его решении. Но Соломон надеялся, что сумеет говорить достаточно убедительно, чтобы успокоить ее.

«Да, нужно зайти к Нааме. Но не сейчас». Соломон чувствовал невыносимую усталость. Уже сегодня казалось, что Билкис приезжала давным-давно, в далеком прошлом, и эхо разносилось по опустевшему без нее дворцу. Теперь он хотел лишь отдохнуть и собраться с силами, чтобы встречать все будущие дни, которые его ожидали.

Даже царю нужно убежище.

Как в детстве, он по привычке пошел к саду, принадлежавшему по очереди трем женщинам, которых он любил. «Моей матери Мелхоле. Моей жене Ависаге. Моей дочери Ваалит».

Соломон смотрел на ворота из черного дерева. Потом коснулся задвижки из слоновой кости – на темном фоне она блестела, как белые зубы, – и открыл ворота.

На миг ему показалось, что он вернулся в прошлое, потому что у поющего фонтана он увидел женщину. «Ависага. Милый мой призрак». А потом женщина повернула голову, откинула свое переливающееся покрывало, и Соломон встретился взглядом с черными, как ночь, глазами Зурлин.

Он молчал, а она встала и низко поклонилась:

– Приветствую тебя, Соломон Премудрый. Да продлятся дни твои вечно, о царь.

– Я не мудр, дни мои не продлятся вечно, а ты опоздала, госпожа. Твоя внучка уже уехала.

– Я приехала не ради нее.

– Тогда что же привело тебя сюда?

Зурлин внимательно посмотрела на него, а потом улыбнулась и протянула руки. От запястий до локтей по ним вились змейки, темные, словно тени.

– Меня привели сюда старая любовь и новая. Я приехала потому, что любила твоих матерей. И потому, что носила твою жену под сердцем девять полных лун.

– Они умерли, и та, кого любит моя душа, тоже ушла. – Соломон подошел к фонтану и остановился рядом с Зурлин. Он смотрел на его струи, видя лишь тени и солнечные блики. – Не называй меня мудрым, Зурлин, ведь я величайший в мире глупец.

Он услышал ее тихий и теплый смех.

– Лишь по-настоящему мудрые люди знают, до чего глупы все мужчины. И все женщины. Даже царица Утра. – Она помолчала. Вода пела, переливаясь из чаши в чашу. – Даже царица Мелхола, – добавила Зурлин.

Закатное солнце преображало камень и воду. Алебастровый фонтан сиял, как самоцвет.

– Почему ты заговорила о ней? Она давно умерла – и она была мудрейшей женщиной из всех, кого я знал. Намного мудрее меня. И мой отец был намного более великим царем, чем я.

«Отец бы знал, как удержать свою любимую. Если бы царица Утра приехала к моему отцу, она уже не вышла бы за порог дворца». Соломон повернулся к Зурлин и посмотрел в ее спокойные глаза.

– Я проигрываю везде, где они побеждали.

– Если ты и впрямь так думаешь, о царь, тогда ты действительно глупец. – Зурлин взяла его за руку. Несмотря на старость, руки у нее остались нежными и сильными. – Соломон, я не только жрица, но еще и старая женщина. Я знала Мелхолу до появления твоей матери Вирсавии, до твоего рождения, до того как власть испортила ее.

Разозлившись, он попытался вырваться, но ее хватка была крепкой.

– Нет, Соломон, – сказала она, – я молчала три поколения. Всю свою жизнь, всю жизнь дочери и внучки. Пришло время мне говорить, а тебе слушать. Пора тебе узнать правду и начать создавать собственное будущее.

Она заставила его сесть рядом с ней на краю фонтана.

– Ты не глупец, – начала она, – и ты не хуже меня знаешь, до какой степени Мелхола ненавидела Давида. Эта ненависть и злоба отравляли ее. Эта ненависть убила бы ее, если бы не твоя мать – и если бы не ты.

Зурлин принялась неспешно пересказывать историю о Давиде-песнопевце и юной царевне Мелхоле. О царевне, которую завоевал герой, о любви, растоптанной, когда Саул-безумец хотел умертвить героя и выдал свою дочь за другого…

– Все это я уже знаю. Об этом слагали песни, когда я еще ходить не научился.

– Не обо всем.

Зурлин невозмутимо начала пересказывать другую версию песни о царе Давиде и царице Мелхоле.

– В согласии и любви жила она со своим мужем Фалтиилом дважды по семь лет, готовила еду, пряла и ткала, согревала ему сердце и постель, и любовь ее набирала силу, как нить на прялке. А потом настал день битвы при Гильбоа – последней битвы царя Саула. Склоны холмов и равнина окрасились кровью. Смертью храбрых пал безумный Саул, а с ним его сын Ионафан. И герой Давид стал царем Давидом – но лишь в Иудее. Честолюбие грызло царя Давида, вонзая клыки в его большое тело. Давид хотел править еще и Израилем, но там царствовал Иевосфей, сын безумного Саула. И вот Давид вспомнил о царевне Мелхоле и послал за ней. А почему нет? Из двух дочерей царя осталась лишь она. И она когда-то пылко и страстно любила Давида-героя. Итак, он послал за царевной Мелхолой, но в ней уже ничего не осталось от той царевны. Давид отнял жену у доброго земледельца, он заявил права на жену Фалтиила.