К тому времени, когда Лачо выехал из табора, Сидор уже скрылся из глаз. Но это не волновало подростка. Развилок на дороге до ближайшей деревни не было, а там — или он нагонит Сидора, или спросит у людей, в какую сторону направился только что проехавший человек. Впрочем, Лачо надеялся на быстроту ног своего коня и на то, что «фокусник» погони никак не ожидает, значит, торопиться не станет. Так и случилось. Вскоре Лачо увидел вдали фигуру всадника. Он тут же придержал бег коня и, оставаясь на таком расстоянии от Сидора, чтобы не вызвать у него подозрений, продолжил путь. Но Сидор действительно не ждал никакого подвоха. Он ехал спокойно, ни разу не оглянувшись. В деревне он не задержался. За околицей дорога делилась надвое, а вскоре начинался лес. Здесь Лачо на какое-то время потерял всадника из виду. Он направился прямо, но через некоторое время понял, что выбрал неправильный путь, поскольку, даже пустив коня вскачь, не увидел впереди никого. Ему пришлось вернуться к развилке и ехать по другой дороге. Примерно через час Лачо, наконец, опять увидел впереди того же всадника. Больше он его уже не терял.

Вечером Сидор въехал в большое село и направился на постоялый двор. Когда Лачо тоже оказался в селе, то засомневался: продолжил ли «фокусник» путь, не задерживаясь, или нашёл ночлег. Но рассудив, что утомлённая лошадь нуждается в отдыхе, а ночные дороги опасны для одинокого путника, он решил, что Сидор где-то заночевал. Вскоре Лачо нашёл и постоялый двор, а в нём — конюшню, а в ней — усталую лошадку, которую днём видел возле родного табора. Сидор был здесь.

Найти его не представлялось подростку трудной задачей, так как нуждающихся в ночлеге в селе было немного: базара в этот день не было, церковных праздников тоже. Но, зайдя в общую комнату, где стояли столы и лавки, Лачо Сидора не обнаружил. Между тем уже стемнело. Лачо вышел, обошёл здание, внимательно разглядывая окна. Рядом росли несколько старых груш. Забраться на одну из них было для мальчика делом одной минуты. Устроившись в развилке ветвей, он разглядывал доступные ему три окна. «Фокусника» нигде не было. В одной из комнат, которую было видно лишь частично, сидел за столом мужчина в парике. На нём был тёмный камзол, на фоне которого белели кружева воротника сорочки. Он разговаривал с кем-то, кого Лачо со своего места не видел. Он уже собирался спуститься, чтобы залезть на другое дерево, как вдруг собеседник человека в камзоле подошёл к окну. Это был Сидор. Он постоял, потом повернулся и ушёл вглубь комнаты. Лачо быстро спустился с груши и вернулся во двор. Искать возможность незаметно подняться наверх не пришлось: полутёмная общая комната освещалась лишь огнём в печи, лестница была полностью погружена во мрак. Поднявшись, Лачо, бесшумно ступая, пошёл вдоль закрытых дверей, прислушиваясь к звукам за ними. Голоса были слышны только за одной. Нужно было что-то придумать, чтобы без помех слушать, о чём там говорят. Из комнаты, расположенной слева, слышался богатырский храп. Справа было тихо. Лачо решил рискнуть. Нажал осторожно на дверь — она оказалась незапертой. Открыв щёлку, он прислушался ещё раз. Тишина. В этот момент раздались шаги на лестнице — кто-то поднимался наверх. Выбирать не приходилось, и Лачо скользнул внутрь, прикрыв за собой дверь. Шаги звучали всё ближе. Но вот — звук открываемой где-то рядом двери, и всё смолкло. Переведя дыхание, Лачо шагнул к стене, за которой находился Сидор и человек в камзоле, и приник ней ухом.

— …перстень её матери. Ты понимаешь, что все наши усилия, весь риск, на который мы пошли, — всё, всё будет напрасно, если девчонка, став взрослой предъявит права на наследство. Ей и бумаг никаких не нужно будет! Покажет кольцо — и всё! Она — дочь графа и единственная наследница!

— Но как? Как может перстень что-то доказать? Да мало ли таких побрякушек на свете? — голос Сидора был менее чётким, видимо, он стоял дальше от стены.

— Ты думаешь? А много ли ты видел таких побрякушек, которые несут на себе двойной герб — графа-отца и матери — французской дворянки?

— Но если бы это было так, то почему цыгане не бросили кольцо? Зачем им такой риск? Их и так считают похитителями детей. Зачем им нужно таскать с собой такую опасную штуку?

— О цыганах мы ещё поговорим, — в голосе послышалась явная угроза. — А вот вы, сударь, ничего не знаете, и пытаетесь при этом делать какие-то выводы. И не хотите признать неизбежность моего плана. Кольцо выглядит совершенно обычно, хотя, несомненно, очень дорого. Чтобы увидеть гербы, необходимо сдвинуть камень. Для этого нужно на него слегка нажать и повернуть.

— А позвольте узнать, как вам стало это известно?

— Могу и не позволить. Отвечать вам или нет — моё решение. Но я скажу. Я сам видел этот перстень. Видел, как дарил его жене сам граф. Я был при этом. И, хотя мне тогда было совсем немного лет, помню всё очень хорошо.

Сидор некоторое время молчал.

— Но она — ребёнок. Прошло уже много времени, она могла всё забыть.

— Забыть?! Что? То, что на её глазах погибли отец и брат? То, что она жила в удобстве, чистоте и сытости? То, что могла позволить себе любые капризы, потому что её баловали? Вы, сударь, что, издеваетесь надо мной? Такое не забывают!

— Но неужели вы способны убить ребёнка?!

— А вы предпочитаете умереть сами? Или вас больше устраивает перспектива попасть на каторгу? Так я вам открою маленький секрет: уж лучше умереть сразу, чем гнить заживо где-нибудь в рудниках. Ну, что вы выберете?.. Молчите? Вы хотите, чтобы всё пришло к вам само, чтобы кто-то сделал за вас всю работу, а вам только награда досталась? А так не бывает. Вы и так сделали для этого гораздо меньше других!.. А что до молодой графини, я вам вот что скажу. Пусть вас не мучает совесть, она умерла уже давно. Тогда, на пожаре. Так что мы просто приведём действительность в соответствие с убеждением людей.

— Но может быть, просто выкрасть кольцо? Ведь вы сами сказали, что это её единственное подтверждение происхождения, а значит, и прав на наследство. Нет кольца — нет доказательства!

— А вы уверены, что она не знает, как открывать перстень? Убеждены, что никто этого не видел? Нет, можно, конечно, на всякий случай вырезать весь табор. Но такой кровожадный вариант вас ведь устроит ещё меньше? Кстати, с цыганами, тоже надо будет разобраться. Когда найдём девчонку у них, сначала, пожалуй, обвиним их в краже ребёнка. Под угрозой суда они нам выплатят ту сумму, которую мы назовём, пусть даже после этого у них ничего не останется. Они это заслужили, пусть не укрывают графских наследниц! — и он засмеялся в восторге от своей новой идеи.

— Значит, нет никакого другого варианта?

— Нет.

Наступило молчание.

— Когда же начнём? — Сидор говорил тихо и как-то обречённо.

— Подождём, пока прибудут остальные, чтобы не думали, что могут остаться чистенькими. Это может занять…примерно неделю. Вот тогда и начнём.

— А если табор к этому времени уйдёт?

— Вот это уж — ваша забота. Кажется, вы говорили, что сделали заказ этому цыгану. Вот и пусть они его выполняют. Время и пройдёт.

Дальше Лачо решил не слушать, всё и так было предельно ясно. Спустился вниз, нашёл хозяина, попросил ночлега. Его за небольшую плату пустили на сеновал. Перекусив тем, что взял с собой, Лачо заснул, а чуть свет — уже седлал коня. Обратный путь прошёл без приключений, и к полудню он уже рассказывал Мирко свои тревожные новости. Чергэн тоже была рядом. Когда Лачо замолчал, Мирко взглянул на жену. Она кивнула и вышла из шатра. Найти Баську, как всегда, было просто: она вертелась возле лошадей. Когда Чергэн сказала, что её ждёт отец, Баська удивилась. Не часто Мирко говорил с ней. Она вошла в шатёр и сразу почувствовала нечто необычное. Отец и Лачо сидели рядом и были необычно серьёзными. И вдруг опять появилась эта навязчивая мысль, что её просватали. Неужели ей всё же придётся покинуть Мирко, Чергэн и ставший родным табор?.. На глаза навернулись слёзы, а сердце застучало часто-часто. Поэтому она не сразу поняла просьбу отца:

— Баська, покажи мне твоё кольцо. Я хочу рассмотреть его получше.

Это было и вовсе необычно. Но настоящее изумление пришло позже, когда Мирко взял протянутый ему перстень, осторожно надавил на камень пальцем и повернул… Камень с тихим щелчком отошёл в сторону. Под ним было небольшое углубление. Четыре пары глаз внимательно рассматривали его. Там виднелся вдавленный рисунок: два причудливо переплетённых герба.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил Мирко.

— Нет, — ошарашено ответила Баська.

— Ты не знала, что перстень открывается?

— Нет.

— А что это за рисунок, ты знаешь?

Баська всё пристальней вглядывалась в открывшуюся под камнем ямку. Наконец, она тихо сказала:

— Справа — герб маминой фамилии, а рисунок слева очень похож на наш герб… — и замолчала, опустив голову. Впервые за время пребывания у Мирко она произнесла фразу, сразу отделившую её от цыган. Ей почему-то стало стыдно. Щёки запылали, она не смела поднять глаз. Как будто, признав свою принадлежность к маленькой картинке в перстне, она обидела этих людей. А ей так хотелось быть такой же, как они, одной из них! Но она — другая, теперь уже навсегда. Кто же в этом виноват? Чергэн подошла и обняла её за плечи:

— Не расстраивайся. Вот, возьми своё кольцо. Береги его и не показывай никому. А теперь иди, поиграй.

Баська вышла, но не знала, куда идти, чем заняться. Всё вдруг словно изменилось. Она пошла к реке, села на берегу и, ни о чём не думая, стала смотреть на бегущую мимо воду.

А в шатре Чергэн и Мирко собрались несколько цыган и слушали Лачо, который повторял свой рассказ. После этого стали думать, как поступить, чтобы и Баську спасти и на табор беду не накликать. Сначала предлагали немедленно уйти, скрыться. Но Мирко возразил:

— Сейчас нам известно, что они задумали и когда будут действовать. Если уйдём, то на какое-то время спрячемся, но скоро зима, придётся жить в деревне, в мороз по дорогам не побегаешь, да ещё с детьми и стариками. Там нас найдут легко.

— Тогда нужно спрятать её.

— А где? В другом таборе?

— Да на твою Баську уж сколько семей глаз положило! Она в округе всем известна. Только свистни — враз прибегут! С радостью к себе возьмут. Кто ж не захочет себе в невестки такую красавицу получить! Да ещё и работящую. Это ж не девчонка — клад! Таких ещё поискать надо.

— Ты правильно сказал, что в округе её хорошо знают. Ну, и сколько, ты думаешь, понадобиться времени, чтобы узнать, куда, в какой табор её просватали?

Идеи появлялись, но ни одна из них не годилась, против неё тут же находились очень веские аргументы. Решение пришло вместе с Бабкой, которая тоже пришла на этот совет. Правда, подошла она позже и сидела молча, слушая разговор мужчин. Потом её присутствие заметили, заметили также, что она помалкивает. Тогда к ней обратились с прямым вопросом, что она сама думает по этому поводу. Бабка, как всегда была лаконична.

— Они хотят убить Баську. Но мёртвого убить нельзя. Пусть считают, что её уже нет. Тогда они успокоятся, и табор не тронут.

— Это как же? Спрятать её что ли? Так надолго не спрячешь, да и найти могут. Тогда и её не спасём и самим несдобровать.

— Э-э-э, зачем прятать? Вот я сюда шла, Баську видела. Сидит себе на высоком берегу и в воду смотрит. А ну как у неё голова закружится? Что падает в воду — обратно не возвращается. Мало ли детишек в речках тонут?

— Да она плавает, как рыба. Что с ней в реке сделается?

— Сильные вы, мужики, а глупые. Что плавает девчонка, вы знаете, я, а те, что её ищут, знают? И потом, что ж, только от неуменья тонут-то? Вон, в омутах у мельниц, сколько народу гибнет.

— А саму-то девчонку куда деть?

— Ну, уж это вы придумайте! Не всё мне за вас решать. Только не слыхала я, чтобы у богатых господ нигде хороших знакомых или дальних родственников не было. Видно цыганская дорога — не для неё, пусть к своей жизни возвращается, если сможет. Так что — думайте, а я пойду. Устала с вами.

Вскоре приблизительный план был готов. Оставался только один вопрос: есть ли для Баськи на свете место, где бы она смогла спокойно жить, не опасаясь, что её найдут убийцы отца и брата.

Вечером Мирко и Чергэн снова позвали Баську и просили подумать, помнит ли она о каких-нибудь родных или друзьях отца или матери. Но ей ничего на ум не приходило. На этом день закончился и каждый лёг с невесёлыми мыслями.

Ночью Баське приснился отец. Он смеялся, гладя её по голове, и показывал рукой на гостя, который улыбаясь и поглаживая пальцами усы, стоял посреди их великолепной залы. Его она видела совершенно отчётливо, тогда как отца просто ощущала рядом. Гость что-то говорил, но Баська никак не могла понять — что. Слова казались знакомыми, но совершенно непонятными. Отец наклонился к её уху и чётко произнёс: «Это по-польски — здравствуй».