Она посмотрела на Лауру с Билли, затем медленно обвела взглядом зал и ехидно заметила:

— Я не знаю, откуда Матильда получает свою информацию, если только не прямо от Бога, но на этот раз я думаю, что она сказала правду.

Маунтджой решил, что ему лучше не говорить Софи о том, что принцесса сказала о двух других девушках, и перевел разговор на интересующую его тему:

— Что этот бездельник Локвуд делает в моем доме? Ты приглашала его, Софи?

— Нет, не приглашала. Его привела Камилла Стонтон, так как ее мужу пришлось срочно уехать. Не знаю, зачем она это сделала. Думаю, что она не лучше его самого.

— Ты полагаешь? — Как мало знал лорд Маунтджой о женщинах его окружения. — А что ты скажешь об этом Скотте?

— Конечно же, я пригласила его. Он один из богатейших людей в мире, и я правильно поступила, пригласив его. Он не особенно светский человек, но, говоря откровенно, любая дама из лондонского общества готова умереть, чтобы заполучить его на свой обед. Он итальянец и поэтому привел с собой дочь итальянского посла. Похоже, что они старые друзья.

— Он слишком стар для нее, — заметил Маунтджой, глядя на пару.

— Он не женится на девушке, Уильям, он просто танцует с ней. — Она поднялась и расправила атласный шлейф. — Сейчас будет последний перед ужином танец, и мне лучше пойти к Джонсону, посмотреть, все ли у него готово.

Алекс довел до места свою партнершу Джину Маттео.

— Уверен, что ты не будешь возражать, — сказал он. — Я говорю о танце перед ужином.

— У меня есть свои планы, Алекс. Надеюсь, ты не думаешь, что я пришла на бал только ради тебя? — Рассмеявшись, она ушла.

Алекс оглядел зал в поисках Ханичайл и заметил ее около двери. Музыка уже играла, когда он, проталкиваясь сквозь толпу, направился к ней. Ее взгляд беспокойно скользил по залу. Но когда она его увидела, на ее лице отразилась радость.

— Я думала, ты забыл обо мне, — сказала она, шагнув ему навстречу.

— Конечно, нет, — вежливо ответил Алекс, подумав при этом, что никогда не забудет ее.

Оркестр играл популярную мелодию «Песня соловья в Беркли-сквер». Танцуя с Ханичайл, Алекс чувствовал, что она легкая как перышко.

— Мне кажется, что эта песня предназначается для меня, — сказал он, — так как я постоянно живу в гостинице «Беркли». Хотя мне только еще предстоит услышать песню соловья.

— Ты там живешь? — удивилась Ханичайл, так как гостиница располагалась в Мейфэре, недалеко от Маунтджой-Хауса. Она подумала, что проходила мимо сотни раз и даже не знала, что он там живет.

— Так же, как и в других местах. В Риме, Манхэттене. Но больше всего я люблю жить на своей яхте «Аталанте».

— Я помню, — сказала Ханичайл, так как Алекс много рассказывал ей о своей любимой яхте, когда она плыли на лайнере. — Я буду скучать, когда ты уплывешь на своей яхте, — сказала она, — или уедешь в другие места.

— Как ты можешь скучать обо мне? — спросил Алекс, рассмеявшись, хотя прекрасно понимал ее. — Мы с тобой едва знакомы.

— Но я все равно буду скучать, — ответила Ханичайл с грустью в голосе. — Ты знаешь обо мне больше всех других на свете. Хотя я тебе далеко не все рассказала.

— А почему?

— Потому что мне больно говорить об этом, — просто ответила она, содрогнувшись от мысли о Джеке и от всего того, что с ней произошло. — Когда-нибудь я расскажу тебе, — добавила Ханичайл, — а ты расскажешь мне все о себе. Откроешь все свои секреты.

— Возможно, — ответил уклончиво Алекс, понимая, что никогда не сможет этого сделать.

— Леди и джентльмены, ужин подан, — провозгласил Джонсон, когда музыка затихла.

Анжу заметила их, направляясь в комнату, где был накрыт ужин. Ханичайл держала Алекса за руку и улыбалась. Анжу почувствовала укол ревности, но решила, что Алекс не может заинтересоваться этой маленькой мисс Ханжой из Техаса. Когда Майкл Давенпорт взял ее под руку, она с благодарностью последовала за ним.

Всем надолго запомнился праздник в честь девушек Маунтджой: утонченные блюда, которые подавали на ужин, море шампанского, неописуемо красивое цветочное оформление и опьяняющий запах гардений в большом зале. Говорили, что это было что-то особенное; что этот чудный летний вечер войдет в историю; что они навсегда запомнят лобстеров и шампанское, горы свежей клубники, сдобренной густыми сливками из Девона. Они будут помнить, как оркестр играл на широкой мраморной лестнице, как все весело смеялись и болтали друг с другом, прогуливались по террасе под лунным светом, который, казалось, специально светил для них. А некоторые запомнят эту ночь, потому что тогда к ним впервые пришла любовь.

Алекс Скотт знал, что именно такой он запомнит эту ночь, потому что давно так не влюблялся. Его сердце было закрыто на замок для такого чувства. Но когда Ханичайл Маунтджой вошла в его жизнь, он был беззащитен против нее, так как она не играла в игры, которые он хорошо знал и понимал. Она вообще не умела играть, она просто предлагала ему свое сердце, и, хотя он знал, что не сможет его принять, он оказался слабым перед новым для него чувством.

Они прогуливались по освещенной лунным светом террасе, и она рассказала ему о своей жизни. Он говорил, что хочет знать о ней все. И она, рассмеявшись, поведала ему о своем мире, который так сильно отличался от мира Лондона и, как она понимала, его собственного.

— Здесь, в темноте, рядом с вами, я чувствую себя в полной безопасности, — сказала Ханичайл, облокотившись на балюстраду и глядя на парочки, прогуливающиеся в саду под деревьями, на которых горели маленькие китайские фонарики, придавая саду сказочную прелесть.

В бальном зале снова заиграла музыка. Обняв Ханичайл за плечи, Алекс сказал:

— Настало время для нашего последнего танца.

— Это звучит как расставание, — заметила Ханичайл. Алекс поцеловал ее в щеку; от нее исходил запах свежескошенной травы — самый чистый запах на свете.

— Увидимся ли мы снова? — спросила Ханичайл во время их последнего танца.

Алекс вздохнул от ее простодушия, так как не мог ответить ей отказом, сославшись на любой предлог.

— Я надеюсь, — сказал он, — хотя сомневаюсь, что лорд Маунтджой это одобрит.

— Я сделаю так, чтобы он одобрил, — с внезапной решительностью ответила Ханичайл.

Алекс рассмеялся и сказал:

— Мне кажется, что к вам выстроилась очередь. — Он отступил, уступая место молодому человеку, за которого, как он отлично понимал, она должна была бы выйти замуж.

Анжу увидела возникшую для нее возможность и решила воспользоваться ею.

— Прошу прощения, — сказала она мужчине, терпеливо ожидавшему своей очереди потанцевать с ней, и, подобрав юбки, бросилась к тому месту, где в одиночестве стоял Алекс.

— Наш танец, я полагаю, — сказала она, едва дыша.

— Опять? — удивленно спросил он, однако пошел танцевать.

— Мне кажется, что никто, кроме вас, не хочет танцевать со мной, — сказала она, недовольно надув губки. Он рассмеялся. От Анжу веяло такой сексуальностью, что ее было трудно игнорировать. — Во всяком случае, я готова танцевать с вами хоть всю ночь.

— А вы не задумывались о том, что могут сказать о нас люди, если мы будем танцевать всю ночь? — спросил Алекс.

— Конечно, задумывалась, — ответила Анжу, кладя голову ему на плечо.

Он отстранил ее от себя и, стараясь выглядеть как можно серьезнее, сказал:

— Анжу, постарайтесь вести себя хорошо.

— Но я веду. Поверьте мне, Алекс, если бы я вела себя плохо, вы бы сразу это почувствовали. — Откинув голову назад, она многозначительно посмотрела ему в глаза. — Не позволяйте этой девственной недотроге вводить вас в заблуждение. Алекс, дорогой, я все для вас сделаю, — прошептала она и, придвинувшись ближе, повторила: — Все.

Алекс раздраженно вздохнул, затем начал смеяться. Он подумал, что, должно быть, Анжу была рождена femme fatale.[5] Она была маленькой вампиршей и источником постоянных хлопот, и он надеялся ради блага лорда Маунтджоя, что она скоро выскочит замуж. Танец закончился, и он решительно отвел ее к тете Софи. Затем отыскал свою партнершу Джину, попрощался с хозяином и хозяйкой и уехал.

Ханичайл искала его, но Лаура сказала ей, что видела собственными глазами, как он уехал.

— В следующий уик-энд Билли собирался дать прием в своем доме Сакстон-Моубри, — заговорщически объявила она. — Я попрошу его пригласить Алекса специально для тебя.

В три часа утра на террасе был накрыт завтрак; голодные молодые люди с жадностью поглощали яичницу с беконом и рис с рыбой и яйцами, затем снова танцевали до самого рассвета, пока оркестр наконец не уехал.

После того как уехал последний гость и он проследил, как уставшие девочки поднимались к себе наверх спать, лорд Маунтджой сказал Софи, что это был самый лучший прием, который Маунтджой-Хаус видел за последние пятьдесят лет.

Когда все уехали, Суэйн тщательно обследовал бальный зал, где нашел бриллиантовую сережку и жемчужный браслет. Он положил их в карман вместе с другими драгоценными украшениями, найденными раньше, подумав при этом, до чего беспечны все эти богатые люди. Он составил список того, что он нашел и где, затем передал его Джонсону, чтобы тот завтра — а вернее сегодня, так как было уже пять часов утра, — передал его лорду Маунтджою, чтобы вернуть драгоценности их хозяйкам.

Это была долгая ночь, думал он, освещая фонариком углы сада, но ночь, полная чудес. Ему было интересно знать, как развлекается высшая часть общества. Он чувствовал своего рода гордость за то, какую роль он сыграл во всем этом: если бы не его успешные поиски, здесь не было бы девочек Маунтджой, а значит, не было бы и этого грандиозного бала. А лично он получил очень доходную работу и провел интересный вечер.

Он не мог дождаться, чтобы поскорее уехать домой и скинуть с себя эти ужасные туфли, от которых болели ноги. Он переобуется и выведет спаниеля на прогулку, а вернувшись, будет пить чай и рассказывать жене о том, что ему пришлось увидеть в эту ночь.

Глава 27

Лорд Маунтджой был единственным, кто на следующее утро ровно в половине девятого пришел на завтрак в малую столовую. Слуги хорошо потрудились, и дом снова выглядел безукоризненно чистым. Из серебряного блюда, стоявшего на буфете, он положил себе на тарелку рис с рыбой и яйцами и, сев во главе стола, стал пить кофе и просматривать газеты.

— Боже милостивый, да это мои девочки! — изумленно воскликнул он, глядя на большую фотографию, помещенную на видном месте светской хроники газет «Таймс» и «Экспресс». Заголовок гласил: «Кузины Маунтджой на балу, который дал в их честь двоюродный дедушка граф Маунтджой прошлым вечером в своей резиденции в Мейфэре».

К горлу Маунтджоя снова подступил комок, когда он стал рассматривать фотографию. Девочки стояли в театральных позах в развевающихся бальных платьях. Тоненькие как тростинки и юные: одна блондинка, одна рыжеволосая, одна темноволосая, но все три — красавицы. Ханичайл стояла, облокотившись на обитый розовым шелком шезлонг, и ее точеный профиль был полуразвернут к камере. Ее светлые волосы тяжелой копной ниспадали на плечи; конец длинной нити крупного жемчуга был намотан у нее на пальце; взгляд устремлен в пространство. Лаура, утонченно красивая, смотрела на Ханичайл, в то время как красавица Анжу смело смотрела в камеру, гордо подняв голову и широко раскрыв глаза, готовая принять то, что мир может предложить ей.

В «Экспрессе» заголовки гласили: «Событие Лондона», «Девушки, с которыми все хотят познакомиться».

— Господи! — воскликнул Маунтджой. — Они стали популярны.

Он вспомнил предсказание принцессы Матильды и взволнованно пожелал, чтобы она не оказалась права. Маунтджой никогда еще не были так популярны. Они придерживались мнения, что упоминание в прессе и, возможно, в «Придворном циркуляре» может быть только в случае объявления о помолвке, бракосочетании, рождении детей, смерти родственников.

«Однако, — думал он, — прием был отличным, и все газеты придерживались того же мнения». К десяти часам стал непрерывно звонить дверной колокольчик, возвещая о приходе посыльных с цветами для девочек, а вскоре после этого начались телефонные звонки, и ему стало казаться, что это никогда не кончится.

Все хотели познакомиться с ними, а публика хотела знать о них через прессу.

— Словно мы какие-то кинозвезды, — сказала Ханичайл, удивленная таким вниманием и своим эффектным изображением на фотографиях в газетах.

Она незамедлительно вырезала одну из них и отправила Элизе вместе с длинным письмом, в котором рассказывала о бале и о том, что влюбилась в «чудесного человека». Она писала, что понимает — нельзя влюбляться так сразу, но она ничего не может с собой поделать.