Священник, выслушавший исповедь Мэри, благословил ее и наложил епитимью – трижды прочесть «Отче наш». Это привело ее в полное замешательство.

– В школе мне приходилось по десять раз читать молитву за такой грех, как мысли о завтраке во время заутрени, – призналась она Луизе. – Я ничего не понимаю.

Луиза даже рассердилась:

– Ты больше не в монастыре. В таком месте, где пьянство, убийство и богохульство – обычное дело, твои грехи ничего не стоят. Со мной бы он поступил куда круче, если бы я когда-нибудь собралась с духом и пошла исповедаться. Я тоже собираюсь сменить работу, но совсем не так, как ты. Я прекращаю играть на фортепьяно для мистера Бэссингтона и вместо этого буду жить с ним во грехе.

– Луиза, но ведь нельзя же!

– Я пока и не буду. Придется подождать, пока в очередной раз не приедет и снова не уедет мой брат. Иначе он все узнает и изобьет меня до полусмерти, а мистера Бэссингтона может и убить. Сразу после Рождества брат отправляется в Калифорнию искать золото. Вот тогда меня никто не остановит.

Мэри не сомневалась, что до Рождества Луиза опомнится. Она внушала себе, что Луиза говорила такие неслыханные вещи лишь потому, что был субботний вечер, а у нее не было денег на билет в оперу. Мэри с удовольствием дала бы Луизе денег из своего конверта с жалованием. Но для осуществления своих планов ей нужно было все до последнего цента.

К тому же ей была дорога каждая минута. Пэдди Девлин сильно расстроился, когда она сказала ему, что в воскресенье после мессы будет занята весь день. Он-то ждал, что они проведут выходной вместе.

– Мы могли бы съездить на конке в Кэрролтон, – сказал он. – Я слыхал, что там чудесный парк, а ехать-то туда меньше часа.

– Даже если бы и десять минут, у меня все равно не будет времени. Я и ужинать не приду. Ну, не будьте таким мрачным, мистер Девлин. Все равно для прогулок в парке слишком холодно. Вот когда придет весна, я с удовольствием поеду с вами. И скорее всего, тогда я буду свободна по воскресеньям.

Про себя она добавила: «К сожалению». Ведь весной кончается сезон.


В воскресенье небо было высоким, безоблачно синим, а погода стояла такая теплая, что Мэри пожалела, что надела шерстяное платье. Она надеялась, Пэдди Девлин не скажет, что погода замечательная для прогулки в далеком парке.

Он этого не сказал, впрочем, он вообще ничего не сказал. Он сходил с Мэри в церковь, поклонился ей и попрощался, как только закончилась служба и они вышли из церкви.

– Дуйся сколько угодно, – расставшись с ним, прошептала Мэри. Затем радужные перспективы этого дня заставили ее начисто забыть о Пэдди. Она почувствовала, что может вновь управлять собственной жизнью после долгой зависимости от прихотей судьбы и других людей. Это было приятное чувство.


Но спустя пять минут после того, как Мэри переступила порог дома на Рэмпарт-стрит, Сесиль Дюлак начисто лишила ее этого ощущения.

– Вы собираетесь шесть дней в неделю работать на Альфанд, а по вечерам и воскресеньям на Ринков? Это нелепо.

Мэри сердито и страстно защищала свой замысел. Он вовсе не нелеп. Она молода и сильна и вполне справится. У Ханны Ринк нет денег, чтобы купить все необходимое для начала работы, но сбережения Мэри и дополнительные взносы из ее жалования покроют издержки на то первое платье, что она сошьет для Сесиль. На полученную прибыль можно будет купить материал для второго платья, и так далее. Через месяц-полтора, если все пойдет хорошо, Мэри сможет уйти от мадам Альфанд и перейти к Ханне Ринк на полный рабочий день.

– Через месяц-полтора, – сказала Сесиль, – вы либо умрете, либо так загоните себя, что от вашей работы не будет никакого толку. Я скажу вам, что надо делать.

Спустя два часа Мэри отправилась в короткий путь до дома Понтальба. В голове у нее шумело. Она несла Ханне Ринк кожаный мешочек, полный золотых монет, и новость, что теперь у их заведения есть тайный партнер – Сесиль Дюлак. Теперь Мэри не нужно было возвращаться к мадам Альфанд.


– Но кто она такая? – спросил Альберт Ринк. – У каких женщин есть такие мешки золота? – Золотые монеты были рассыпаны на столике перед ними большой неровной горкой. Альберт и Ханна Ринк смотрели на них, как завороженные.

Стол был единственным предметом обстановки в этой большой красивой комнате. Он был покрыт куском выцветшего зеленого вельвета, скрывавшего его щербатую поверхность. В центре стола Ханна, пытаясь украсить свое жилище, поставила белую фарфоровую вазу, наполненную зелеными ветками. Альберт разрисовал бочонки, которые стояли вокруг стола и использовались в качестве табуреток. Но их отважные усилия лишь подчеркивали бедность. В этой обстановке золото выглядело вопиюще неуместным.

– Кто она такая? – повторил Альберт.

Мэри отчаянно пыталась найти простой ответ на этот вопрос, но у нее ничего не вышло.

– Я же вам сказала. Ее зовут Сесиль Дюлак, она квартеронка. Даже не квартеронка, поскольку она белая больше чем на три четверти, но всех светлокожих цветных женщин в Новом Орлеане называют квартеронками. Мы сошьем ей платья для бала квартеронок.

Мэри повторяла то, что узнала от Сесиль. На протяжении сезона возле орлеанского театра, где давали оперу, почти каждый вечер устраивались балы. За вход брали два доллара и пропускали только белых мужчин. Квартеронок сопровождали матери или дуэньи, которые весьма строго соблюдали ритуал. Мужчина просил разрешения быть представленным дочери и не имел права возражать, если получал отказ. В отличие от многих других балов, где танцевали белые женщины, а плата за вход составляла доллар или даже меньше, приличия соблюдались неукоснительно.

Квартеронские балы более напоминали частные балы креольской аристократии, куда допускали только по приглашениям. Более того, многие из тех мужчин, которые их посещали, были одновременно и завсегдатаями креольских балов.

Конечной целью квартеронского бала было налаживание официальных связей между этими мужчинами и прекрасными юными квартеронками. Матери вели переговоры о контрактах и содержании для дочерей, которые становились placées – любовницами этих мужчин. Балы представляли собой ярмарку.

Ханну Ринк рассказ Мэри потряс.

– Ничего более безнравственного я в жизни не слышала, – сказала она.

Мэри кивнула:

– И мне так казалось, Ханна. Но это ничем не отличается от брачных контрактов, которые оформляют для своих дочерей аристократические семейства, с той лишь разницей, что квартеронки не получают такой правовой защиты, как белые девушки, вступающие в брак. Кроме того, так уж тут заведено, этот обычай держится не одно поколение. И не нам его менять. Нам остается лишь шить платья. Понятно, почему каждой матери хочется, чтобы ее дочь выглядела наилучшим образом.

Альберт начал складывать деньги обратно в мешочек.

– Мэри, вы просите, чтобы моя жена занялась обслуживанием проституток. Я этого не допущу.

– Ничего подобного, Альберт! – Мэри едва не сорвалась на крик. – Эти девушки никакие не проститутки. Они получают хорошее воспитание, их обучают в монастырских школах и отдают мужчинам, которые будут о них заботиться. Все точно так же, как и у белых девушек из лучших семей. Они верны своим покровителям, как жена верна своему мужу. Они порядочные девушки.

Ханна взяла мешочек из рук мужа.

– Альберт, – спокойно сказала она, – не будь ослом. Даже если бы они носили рога и одевались в пурпур, это ровным счетом ничего не меняет, коль скоро они покупают свой пурпур у нас. На твои краски и на аренду нужны деньги. – Засунув кошелек за пояс передника, она обратилась к Мэри: – Сколько бальных платьев покупает у нас Сесиль?

– Ни одного. Она уже расплатилась за свои платья, дав нам эти деньги. Мы купим на них выкройки, ткани, приклад. И первое платье мы сошьем для Сесиль. Когда она в нем появится, это будет как бы рекламой того, что мы умеем, и пойдут заказы от других квартеронок. Они все захотят иметь то, что есть у Сесиль, потому что она самая красивая и желанная из них всех.

– Откуда ты это знаешь?

– Она сама так сказала, и я ей верю. На свете нет женщины красивее ее. В прошлый четверг она пошла на свой первый бал, и ее опекунша уже отвергла четыре предложения.

– Я, пожалуй, не прочь написать ее портрет, – сказал Альберт.

Мэри и Ханна обменялись улыбками. Дело пошло.

«Пока этого достаточно, – сказала себе Мэри. – Все прочее, о чем мне рассказала Сесиль, может подождать».

Она и сама не могла определенно сказать, что думает о новом партнере. Она знала только одно – у нее появился шанс заработать денег, и возможно, много. Все, что Мэри успела на собственном опыте узнать о независимости, убедило ее: отсутствие недостатка в деньгах – самое главное в жизни.

Глава 34

Как правило, баронесса Понтальба не особенно интересовалась женщинами. У мужчин были более широкие интересы, они добивались большего, были оригинальнее и решительнее. Так она считала. У нее самой было больше общего с мужчинами, и она понимала их лучше, чем женщин. По крайней мере, так ей казалось.

Но когда маленькая лавочка в ее доме преобразилась в нечто необычайное, она очень заинтересовалась Ханной Ринк. Ей и раньше рисовались в мечтах ряды шикарных магазинов по обе стороны Пляс д'Арм; ныне же один такой магазин появился, как по мановению волшебной палочки – почти из ничего. За ним могут последовать и другие, и он станет первым шагом на пути к достижению ее цели. Она решила поддержать Ханну, став ее клиенткой и одарив жену художника осторожным, несколько отстраненным дружеским знакомством. Она пригласила Ринков на прием, который устраивала пятнадцатого декабря, в третье воскресенье месяца.

– Ханна, тебе нужно надеть что-нибудь потрясающее, – настаивала Мэри. – Это, возможно, самое завидное приглашение во всем Новом Орлеане, на тебя будут смотреть самые значительные люди города. Мы можем заполучить десятки новых заказов.

– Мэри, мы не сможем принять десятки новых заказов. Мы не справляемся и с теми, которые у нас есть. Нельзя же тебе продолжать работать семь дней и семь ночей в неделю. Я тебе никак не помогаю.

– Это неправда, Ханна, ты сама это прекрасно знаешь. Ты работаешь не меньше моего.

Но это была правда, и Мэри знала это не хуже Ханны. Мэри фактически делала все. Она не поверила своим ушам, узнав, что Ханна не говорит по-французски. Магазин располагался в самом центре старого города, где почти все говорили только по-французски. И поэтому она стала обслуживать тех немногих посетителей, которые из любопытства забредали в их магазинчик. Ханна обслуживала тех, кто говорил по-английски, а таких были считанные единицы. Однако это помогало Ханне чувствовать себя не совсем бесполезной.

Ханна старалась помочь Мэри с шитьем, но у нее получалось так плохо, что Мэри приходилось распарывать швы и переделывать все.

И еще Ханна оформила витрину, постаравшись выставить образцы всего, что у них продавалось. Альберт сказал, что получился настоящий кошмар. Когда Мэри согласилась с ним, он объяснил ей, как художник компонует натюрморт, а Ханне объяснил, чтобы не мешала Мэри заниматься витриной.

Ханне оставалось только прибирать в магазине, бегать по поручениям и разносить покупки. А последних становилось все больше и больше после выхода Сесиль в золотисто-персиковом платье. Она весьма искусно обмолвилась, что это платье из ателье Ринков, и уже на следующий день три матери привели своих дочерей и заказали им бальные платья.

Мэри призналась Ханне, что ей доставило больше удовольствия выслушивать похвалы за платье, выполненное ею в мастерской мадам Альфанд, чем те, которые относились к платьям, сшитым здесь.

– Месть действительно сладка, – ворковала она, – даже если мадемуазель Аннет не догадывается, что я ей мщу.

Днем и ночью трудясь над этими тремя платьями, Мэри закончила их менее чем за две недели. Она была горда и ошеломлена тем, что у нее получилось.

И действительно, платья были очаровательнее тех, что изготовлялись у мадам Альфанд, поскольку модели вместе с Мэри разрабатывал Альберт. Благодаря ему появились необычные сочетания цветов, выразительные, броские украшения из кружев, лент, перьев, цветов и огромные вышивки и аппликации, которые стали фирменным знаком бального платья Ринка – так партнеры решили назвать изделие, на котором специализировались.

– Тут главное – цвет и линия, – говорил Альберт. – А это моя работа. – Стремительными мазками он набрасывал эскизы платьев на небольших квадратных кусочках холста и отдавал их Мэри, а она показывала их заказчикам в качестве образцов. А у Сесиль возникла идея, которая в одночасье прославила магазин и ателье Ринков, – тайком включать в стоимость платья стоимость портрета.

– Когда платье будет сшито, месье Ринк может дорисовать к эскизу платья головку владелицы. Портрет – это ланьяпп. Никогда не повторяйте модель – и, пообещав это, набавьте цену.