Внешне я сильно отличалась от нее, да и характером тоже. Мисс Белл говорила, что если бы не видела нас собственными глазами, то никогда бы не поверила в возможность такого различия между сестрами. Мои волосы были более темными, почти черными, а глаза имели зеленый оттенок, который я старалась подчеркнуть, повязывая волосы зеленой лентой: я была очень тщеславна и прекрасно знала, какое впечатление производят мои глаза в сочетании с темными волосами. Не то, чтобы я считала себя хорошенькой — так далеко я не заходила, — но понимала, что привлекаю внимание. Мой слегка вздернутый нос, довольно большой рот и высокий лоб — в век, когда считалось, что низкие лбы соответствуют классическим канонам — не позволяли мне претендовать на красоту, но что-то во мне — живость, я полагаю — заставляло людей не ограничиваться одним взглядом, а оборачиваться.

Так обстояло дело и с капитаном Кармайклом. Думая о нем, я всегда испытывала какой-то радостный трепет. В своем алом с золотом мундире он был великолепен; но и в костюме для верховой езды или во фраке он выглядел не менее красивым. Это был самый элегантный и обаятельный джентльмен, какого мне приходилось видеть. Было у капитана Кармайкла еще одно качество, которое делало его для меня неотразимым: он особенно выделял меня, оказывал мне исключительное внимание. Он всегда мне улыбался и, если это было возможно, заговаривал, обращаясь со мной, как с важной молодой леди, а не с маленькой девочкой, еще не покинувшей классную комнату. Поэтому, когда я смотрела сверху в холл, то всегда старалась отыскать капитана Кармайкла.

У нас с ним был секрет, в котором участвовала и мама. Секрет был связан с золотым медальоном, самым красивым украшением, которое у меня было. Нам, конечно, не разрешали носить драгоценности, и надевать этот медальон было очень смело с моей стороны. Правда, видеть его никто не мог: он всегда находился у меня под корсажем, застегнутым на все пуговицы. Но я чувствовала его прикосновение к своей коже, и это делало меня счастливой. Кроме того, меня приятно возбуждала мысль, что окружающие не подозревают о существовании медальона.

Мне его подарили, когда мы были в деревне. Наш загородный дом находился в двадцати милях от Лондона. Это было довольно внушительное строение эпохи королевы Анны, окруженное большим парком. «Здесь очень мило, — говаривал с горечью отец, — но это не Трессидор Мэнор».

Как бы то ни было, мы, дети, проводили там много времени. Нас всегда сопровождал целый сонм слуг, а также мисс Люси Белл, которую я называла матриархом детской. Мы считали ее старой, но в то время все, кому было за двадцать, казались нам древними ископаемыми. Думаю, что четыре года назад, когда она появилась у нас, ей было лет тридцать. Она очень старалась выполнять свои обязанности как следует, не только потому, что ей нужно было зарабатывать себе на хлеб, но и по другой, совершенно бескорыстной причине: я уверена, что на свой лад она нас любила.

В деревне наша детская — большая, уютная, полная света комната — находилась на верхнем этаже, откуда открывался чудесный вид на леса и поля. У нас были пони, и мы увлекались верховой ездой. Когда мы жили в Лондоне, то катались в Гайд-парке, и это было по-своему интересно из-за людей, раскланивавшихся с мамой в тех случаях, когда она ездила с нами. Но наслаждение скакать по упругому дерну было возможно только в деревне.

Приблизительно за месяц до того, как мы должны были вернуться в Лондон, в деревню неожиданно приехала мама. Ее сопровождала Эвертон с массой шляпных коробок, чемоданов и всего того, без чего мама не могла обходиться. В деревню она наезжала редко, поэтому суета охватила весь дом.

Она поднялась в классную комнату и горячо обняла нас. Мы глаз не могли оторвать от нее, потрясенные ее красотой, ароматом ее духов и элегантным нарядом: она была в легкой серой юбке и розовой блузке в сборках и рюшах.

— Дорогие мои девочки! — воскликнула она. — Как чудесно снова вас видеть! Мне хотелось побыть некоторое время одной с моими девочками.

Оливия покраснела от удовольствия. Я тоже была очень рада, но все же чуточку усомнилась в маминой искренности, недоумевая, почему мы ей так внезапно понадобились: ведь она столько раз упускала эту возможность без видимого сожаления.

Вот тогда мне впервые пришло в голову, что маму, пожалуй, еще труднее понять, чем отца. Отец был всемогущ и вездесущ; из всех знакомых нам людей он, после Бога, обладал самой большой властью, да и то разница была совсем незначительной. Мама же была дамой с секретами. Я тогда не получила еще в подарок медальона, поэтому своих секретов у меня не было, во всяком случае, важных. Однако что-то в маминых глазах навело меня на эти мысли.

Она весело смеялась вместе с нами, посмотрела наши рисунки и сочинения.

— У Оливии настоящий талант, — сообщила мисс Белл.

— Да, да. Я верю, милая моя девочка, что ты станешь великим художником!

— Ну, это вряд ли, — возразила мисс Белл.

Она всегда боялась, что слишком горячие похвалы могут повредить детям.

Оливия была на верху блаженства. Очаровательно наивная, она верила всему, что ей говорили, если ей это было приятно. Со временем я пришла к выводу, что для спокойной жизни это истинный дар.

— А Кэролайн совсем неплохо пишет.

Мама удивленно посмотрела на протянутую ей неряшливую страничку и пробормотала:

— Очень мило.

— Я не ее почерк имела в виду, — пояснила мисс Белл, — а построение предложений и выбор слов. Она обладает воображением и свободно выражает свои мысли.

— Но это замечательно!

За неопределенным выражением красивых глаз, устремленных на листок бумаги, скрывалось какое-то ожидание.

Причина маминого приезда в деревню выяснилась на следующий день. Это было одно из тех важных событий, значения которых я не сумела вовремя распознать.

Нас посетил капитан Кармайкл.

Мы находились тогда вместе с мамой в розовом саду. Мама сидела в кресле с книжкой в руках, а мы устроились на траве у ее ног. Прелестная картинка! Она не читала нам вслух, но легко можно было предположить, что она занимается именно этим.

Слуга проводил капитана Кармайкла к нам.

— Капитан Кармайкл! — вскричала мама. — Какой сюрприз.

— Я направлялся в Солсбери, и мне вдруг пришло в голову, что поместье Трессидора совсем рядом. Роберт никогда бы мне не простил, если бы, находясь поблизости, я не заехал к нему. И вот… я подумал, что загляну сюда.

— Увы, Роберта с нами нет. Но все равно это замечательный сюрприз.

Мама встала и всплеснула руками как ребенок, для которого только что сняли ангелочка с верхушки елки.

— Останьтесь и выпейте с нами чашечку чая, — предложила она. — Пойди, Оливия, скажи, чтобы подали чай. И ты пойди с сестрой, Кэролайн.

Мы ушли, оставив их вдвоем.

Как приятно провели мы время за чайным столом! Это было в первых числах мая, и погода стояла чудесная. На деревьях распускались белые и розовые цветы, воздух был напоен ароматом срезанной травы, слышалось пение птиц, а ласковое, не слишком жаркое солнце сияло будто специально для нас. Все казалось необыкновенным.

Капитан Кармайкл беседовал с нами. Он спросил, каковы наши успехи в верховой езде. Оливия больше молчала, но я разговорилась, и мне казалось, что он слушает меня с удовольствием. Он все посматривал на маму, и их взгляды как будто включали и меня. Это наполняло меня счастьем. Если нам с Оливией чего-то недоставало, так это любви. О наших материальных потребностях хорошо заботились, но когда ребенок вырастает и начинает познавать мир, он больше всего нуждается в настоящей привязанности, в любви. В тот день, кажется, у нас была и любовь.

Мне хотелось, чтобы так было всегда. Я подумала: как изменилась бы наша жизнь, будь нашим отцом человек, подобный капитану Кармайклу.

С ним было необыкновенно интересно. Он успел везде побывать: в Судане с генералом Гордоном, в Хартуме во время осады. Обо всем этом он нам рассказал. Говорил он очень живо, описывал трудности, страх, решимость людей… Думаю, впрочем, что он немного смягчал правду, так как находил ее слишком страшной для наших юных ушей.

Когда мы выпили чай, он встал, а мама сказала:

— Вы не должны так сразу уезжать, капитан. Почему бы вам не переночевать у нас? Могли бы уехать завтра рано утром.

Он поколебался с минуту. Глаза его искрились, как мне показалось, от затаенного смеха.

— Ну что ж… Может быть, я и мог бы прогулять.

— Вот и прекрасно Это просто замечательно. Детки, скажите слугам, чтобы для капитана Кармайкла приготовили комнату… Впрочем, лучше я сама распоряжусь. Пойдемте со мной, капитан. Я рада, что вы приехали.

Мы с Оливией остались в саду, совершенно очарованные нашим обаятельным гостем.

На следующее утро мы все четверо поехали верхом, и нам было очень весело. Капитан ехал рядом со мной. Он сказал, что я держусь в седле, как настоящая наездница.

— Но ведь каждый, кто едет на лошади, является наездником, — немедленно возразила я, оставаясь как всегда спорщицей, несмотря на переполнявшую меня радость.

— Однако некоторые напоминают мешок с картофелем, других же можно сравнить с кентаврами.

Мне его слова показались невероятно смешными, и я расхохоталась.

— Вы, кажется, имеете успех у Кэролайн, капитан, — сказала мама.

— Мои шутки вызывают у нее смех. Говорят, это лучший путь к мужскому сердцу.

— А я-то думала, что он проходит через желудок.

— Признание нашего остроумия все же на первом месте. Давай поскачем к лесу, Кэролайн, посмотрим, кто скорее.

Ветер дул нам в лицо, мы ехали бок о бок, это было чудесно. Он все время поглядывал на меня, улыбаясь. Казалось, я ему очень нравлюсь.

Потом мы вернулись к выгулу у конюшни — он сказал, что хочет посмотреть, как мы перепрыгиваем через препятствия. Мы продемонстрировали все, чему наш инструктор по верховой езде научил нас в последнее время. Я знала, что мне это удается гораздо лучше, чем Оливии: она всегда нервничала и один раз чуть не свалилась.

Капитан Кармайкл и мама аплодировали нам. Оба смотрели на меня.

— Надеюсь, вы погостите у нас подольше, — сказала я капитану.

— Увы! Увы! — вздохнул он и, глядя на маму, пожал плечами.

— Может быть, останетесь еще на одну ночь? — предложила она.

Он пробыл у нас два дня. Перед самым его отъездом мама послала за мной. Она сидела с капитаном Кармайклом в маленькой гостиной.

— Я скоро уезжаю, Кэролайн, — проговорил он, — и хотел бы попрощаться с тобой.

Положив руки мне на плечи, он некоторое время внимательно смотрел на меня. Потом прижал к себе и поцеловал в голову.

— Я хочу кое-что подарить тебе, Кэролайн, — продолжал он, — чтобы ты помнила обо мне.

— О, я и так вас не забуду.

— Знаю, но все же маленький сувенир не помешает, как ты считаешь? — И он протянул мне медальон на длинной золотой цепочке. — Открой его.

Мне это удалось не сразу, тогда он взял медальон у меня из рук и открыл. Внутри была восхитительная миниатюра, совсем крохотная, но так мастерски сделанная, что черты капитана Кармайкла были отчетливо видны и невозможно было его не узнать.

— Как красиво! — воскликнула я, переводя глаза с него на маму.

Оба с каким-то волнением посмотрели на меня, потом друг на друга.

— На твоем месте, — посоветовала мама, — я бы никому этот медальон не показывала… даже Оливии.

О, подумала я, значит, Оливия подарка не получит. Они полагают, что она может обидеться.

— Я спрятала бы его, — посоветовала мама, — пока ты не станешь старше.

Я кивнула.

— Спасибо, — пробормотала я, — огромное спасибо.

Капитан обнял меня и поцеловал.

В тот же день мы с ним простились.

— Я вернусь к юбилею, — сказал он маме.

Так я получила медальон. Он мне очень нравился, и я часто заглядывала внутрь. Однако я не решилась его спрятать, и чувство опасности обостряло мое удовольствие.

Весь день я носила его под корсажем, а ночью клала под подушку. Я любила его не только за то, что он такой красивый, но еще и потому, что это был секрет, известный, кроме меня, только маме и капитану Кармайклу.

Мы вернулись в Лондон 15 июня, ровно за неделю до великого дня юбилея. Возвращение в Лондон из деревни всегда было для нас большим событием. Мы въезжали с восточной стороны, и лондонский Тауэр представлялся мне бастионом, защищающим город. Мрачное, грозное строение, хранящее память о былых трагедиях, оно всегда заставляло меня думать о тех, кто был в нем заключен много лет назад.

Потом мы ехали по городу, мимо сравнительно нового здания парламента, построенного мистером Барри и выглядевшего так величественно рядом с рекой.

Благодаря искусству архитектора, оно казалось столь же древним, как и сам великий Тауэр.

Мне всегда трудно было решить, где лучше: в Лондоне или в деревне. Сельской местности был присущ какой-то особый уют и порядок; там царили мир и безмятежность, недостающие городу. Конечно, отец редко бывал в деревне, и приходится признать, что, когда он там появлялся, мира и безмятежности как не бывало. Приезжали гости, развлечения следовали одно за другим, и нам с Оливией не следовало путаться под ногами. Так что, возможно, все дело было в том, где находился отец.