Леонид Сурженко - Настольная книга манипулятора

Да, жизнь очень сложна. Жизнь прожить, не поле перейти. И хорошо, если тебе всё легко даётся. И хорошо, если твоих сил хватает, чтобы держаться на плаву. А если нет? А если тебе нужна помощь, если ты ждёшь сочувствия, плеча, на которое можно было бы опереться? Если ты хочешь чувствовать, что мир – это не собрание одиночеств, а единая общность людей, где человек человеку – не волк, а друг и товарищ? Может быть, тогда у тебя нет выбора, кроме одного: доверять другим. Даже если иногда они и обманут. Даже если и воспользуются твоим доверием. Даже если это доверие может принести тебе вред. Ведь это – не обязательно. Это – только исключение. Потому что что даёшь – то и получаешь. И мы сами должны решать, что для нас важно, а без чего мы можем обойтись. И всегда, всегда было так, что если ты что-то выбираешь, то теряешь что-то другое. Нам выбирать. Для себя выбирать. Потому что никто за нас не проживёт нашу жизнь.

Для себя я давно уж выбрала. Выбрала доверие. Что бы ни случалось, вокруг тебя люди. Живые люди, которые всё равно помогут. Для которых ты – тоже живой и любимый человек. И мне совершенно не важно, используют они меня или нет. Потому что когда надо, я тоже использую их, ведь на этом и строится жизнь, верно? Но самое страшное, самое страшное – это когда ты – один. Вот этого я боюсь пуще смерти. Потому что одиночество – это и есть смерть. И как не летает птица отдельно от крыльев, так и нельзя жить человеку без других людей. Это всё, что я хотела сказать. И ещё – до свидания, читатель. До свидания, и не поминай лихом, потому что жить нам с тобой в одной стране, и нужно устроится так, чтобы было хорошо и мне, и тебе. Разве я не права?

Пятница.

Еле высидел уроки. Завтра у меня день рождения, представляю, как будет весело! Пригласил всех одноклассников и свою учительницу Ольгу Петровну. Как жаль, что день Рожденья только раз в году…

Воскресенье.

Вчера у меня был день рождения. Мне уже двенадцать лет. Папа сказал, что я уже взрослый. Ещё он сказал, чтобы я позвал всех, кого я захочу. Я захотел позвать тётю Инну, Пётю, Оксану, одноклассников и мою любимую учительницу Ольгу Петровну. Но папа сказал, что всех одноклассников приглашать не будем, потому что тогда он разорится. Петю тоже приглашать не разрешил, потому что за столом будут «приличные люди». Кто такие «приличные люди», я не знаю, но когда я спросил это у папы, он ответил, чтобы я не приставал с глупыми вопросами.

Ольгу Петровну мне пригласить тоже не разрешили, потому что мама сказала, что приглашать на день рождение учителей не принято. Что такое «не принято», я знаю: это когда хочется, но нельзя. И ещё я знаю, что такое «принято»: это когда нельзя, а надо. Вот папа, например, сказал, чтобы я позвал дядю Аркадия и тётю Полину. Дядю Аркадия и тётю Полину я приглашать не люблю: тётя всегда лезет целоваться, а мне это не нравится, потому что у неё всегда холодные и липкие губы. И они никогда не приносят хороших подарков, а какие-то рубашечки да брючки. Но мама говорит, что это «прелесть» и что у нас такого не достать.

Ещё мне сказали сходить за бабушкой и дедушкой. За ними мне тоже идти не хотелось, потому что они старые, с ними всегда скучно. Я сказал, что лучше пригласить тётю Инну. Но и тётю Инну папа не разрешил приглашать, потому что сказал, что она дальняя родственница, а у нас будет торжество «только для своих».

Так что из тех, кого я хотел пригласить, не пришёл никто, зато пришёл незнакомый мне дядька, которого папа называл «Егором Степановичем». Дядька был очень важным, и я слышал, что папа по секрету сказал маме, что это – большой начальник, и чтобы она «присмотрела за ним». Мне же настрого приказал «быть паинькой».

Получилось, что на моём дне рождения было очень скучно. Тётя Полина и дядя Аркадий принесли какую-то майку, которая мне сразу не понравилась, хотя дядя Аркадий сказал, что привёз её «из загранки». Что такое «загранка», я тоже знаю: это когда дядя Аркадий уплывает на пароходе в другие страны, в которые нельзя приехать поездом. Егор Степанович тоже принёс подарок, какую-то вазу, которую подарил почему-то не мне, а моей маме. Конечно, мне совсем не нужна была эта ваза, но всё равно обидно, когда в твой день рождения подарки дарят другим. Бабушка с дедушкой собирались очень долго, и пока они пришли, остыл яблочный пирог. Потом все начали меня поздравлять, и это было очень приятно, но почему-то недолго: как только папа налил гостям стаканы, все выпили и стали говорить на свои взрослые темы. Я сидел на самом почётном месте, и иногда на меня обращали внимание, но скоро как будто забыли, что это я именинник, потому что все разговаривали только с Егором Степановичем. Наверное, он всем нравился, потому что ему улыбались и наперебой предлагали самое вкусное. Впрочем, я думаю, он не успел поесть дома.

Потом меня попросили рассказать какой-нибудь стишок, и я обрадовался, потому что мы совсем недавно проходили Некрасова «Крестьянские дети». Этот стишок я выучил лучше всех. Поэтому я поломался для приличия и согласился. Дядя Аркадий поставил меня на стул, и я начал рассказывать. Но пока я рассказывал, гости начали говорить между собой, и мне стало обидно. Я замолчал, слез со стула, а тётя Полина сказала: «Какой молодец, как хорошо рассказываешь!». И мне стало ещё обиднее, потому что в то время, когда я рассказывал про мужичка-с-ноготка, тётя Полина говорила Егору Степановичу, как они с дядей Аркадием делали ремонт в своей квартире. Я расстроился и убежал в спальню. Самый грустный день рождения в жизни!

Понедельник.

Сегодня в кинотеатре будет идти американский фильм «Ангар – 18». Про инопланетян. Денег у меня совсем нет, к Петьке подходить стыдно. Я его не пригласил на день рождения и он, наверное, обиделся. Ольга Петровна, наверное, тоже, но по ней не видно. Она говорила со мной, как всегда. А мне было стыдно поднять глаза. Еле пережил этот понедельник! А папа сказал, что думать нужно заранее, кого приглашать, а кого нет, чтобы потом не мучаться. Хорошо ему говорить… Я попросил у него денег, но он сказал, что деньги я могу взять у бабушки. Всё равно она на пенсии и ей деньги уже не нужны. Я подумал, что, наверное, и бабушке нужны деньги, но ничего не сказал. Идти к бабушке не хочется, потому что у неё неинтересно, и она обязательно заставит меня есть тонкие блинчики с сахаром, которые я с детства ненавижу. Она говорит, что я должен быть сильным и толстым, что у меня «кожа да кости». Не понимаю, что это за фраза дурацкая – «кожа да кости». Ещё ведь и волосы есть, и ногти, и сердце. Да много чего! А кости и кожа есть даже у самых толстых. Даже у Димки Фомкина, хотя он еле за парту влазит. Я сказал, что бабушка не даст денег, но папа ответил, что если я чмокну её в щёчку, то конечно, даст. Вот ещё! Видели вы её щёчку? Вся в морщинах и с бородавкой! Ну, хоть лопни, ничего не получается. Сложная это всё-таки штука, жизнь.

Вторник.

Сегодня маму вызвали в школу. Я нечаянно сломал скелет в кабинете биологии. Не сам сломал, а меня Витька толкнул. Я на него спиной налетел, оглянулся – а скелет и рассыпался. Я даже не представлял, что он такой слабенький. Мама вела меня в школу за ручку, как маленького. По дороге она спрашивала меня, что я натворил. Я рассказал, как было. Мама сказала, что тогда я не виноват, виноват Витька. И ещё она спросила, кто из одноклассников видел, что меня толкнули. Я сказал, что никто не видал. В классе мы были только двое, а учитель биологии вошёл, когда я на полу лежал с разбросанными костями. Витька успел убежать, и его не заметили. Конечно, мне никто не поверил. Разве что мама.

А потом случалось совсем непонятное: в кабинете биологии мама схватила меня за шиворот и стала кричать, что она до инфаркта доведу, что она с меня шкуру спустит, что я – настоящий паразит, которого неизвестно как земля носит. Я совсем ничего не понимал, потому что она же сама сказала, что я – не виноват! Учитель биологии вдруг бросился к нам, оттащил маму в сторону и сказал, что «ничего страшного», что он не собирается требовать возмещения убытков, что он только хотел, чтобы родители знали, чем занимается их сын…

Я ревел, как белуга. Когда мы выходили из школы, мне было очень стыдно, потому что каждый видел, что я плачу. Однако мама как будто этого не замечала. Когда мы вышли в город, она сказала, что купит мне мороженное. Сказала, что всё кончилось хорошо. Я совершенно растерялся: как это так? Ведь совсем недавно она говорила, что я – оболтус, и что как меня земля носит? Но мама сказала, что так надо. Теперь нам не придётся платить на скелет. А скелеты стоят дорого.

Мороженное, наверное, было вкусным, но чего-то мне оно показалось горьким.

Среда.

Я думал, что вчера у меня был плохой день, но это оказалось не так. Сегодня ещё хуже. Сегодня поругались мама с папой. С утра они кричали друг на друга, и это было ещё ничего. Я пошёл в школу, надеясь, что когда вернусь, они помирятся. Но, когда я пришёл, в доме была тишина. Это самое страшное – когда дома тишина. Это ещё страшнее, чем когда они ругаются. Потому что когда ругаются, это значит, они ещё слышат друг друга. А когда молчат, значит, дело совсем плохо. Папа смотрел телевизор, мама, наверное, сидела в своей комнате. Она всегда сидит в своей комнате, когда родители ругаются.

Когда я вошёл, папа сразу поинтересовался, как у меня дела в школе. Обычно он никогда этого не спрашивает, потому что школьными делами заведует мама. Потом он спросил, не нужно ли мне что-нибудь. Мне очень нужен был фонарик на динамике к велосипеду, такие как раз появились в «Спорттоварах». Но я сказал, что не надо. Когда папа с мамой ругаются, они всегда такие ненастоящие, и их доброта тоже какая-то ненастоящая. И если пользоваться этой добротой, то потом как-то нехорошо. Как будто кого-то предаёшь. А предавать ведь плохо.

Потом папа сказал, что на выходные свозит меня в цирк. Или на рыбалку. В другие время меня это обрадовало бы, но сегодня – нет. Потому что если я поеду с папой, мама, конечно, обидится и на меня и скажет: «Иди со своим любимым папочкой». Несправедливо и обидно, потому что я – то с ней не ругался.

Я направился на кухню, и тут меня позвала мама. Конечно, она слышала, что я пришёл домой, но позвала только теперь, когда я вышел от папы. Мне стало совсем нехорошо. Потому что сейчас начнётся «перетягивание». Это когда папа тянет меня в одну сторону. А мама – в другую. Сейчас мама скажет, что на выходные мы поедем к тёте Вале, у которой есть новая «Волга». Она знает, что я люблю кататься на машине. Только и кататься мне не хочется, потому что она специально это говорит, чтобы я не поехал с папой.

Я так и знал, – мама спрашивает, хочу ли я ехать к тёте Вале. Я сказал, что не знаю, потому что мне болит голова. Соврал, конечно, но если так дело пойдёт дальше, голова и правда разболится.

Когда я опять оказался в зале, папа посмотрел на меня с весьма довольным видом, зачем-то погладил по голове и даже похвалил за то, что я такой хороший. Чего это я вдруг стал хорошим, не совсем понятно. Но наш разговор с мамой он, конечно, слушал. Конечно, приятно, когда тебя хвалят, но всё равно как-то на душе тоскливо.

И вдруг папа сказал, что купит мне роликовые коньки. Я видел их в «Культтоварах», коньки – просто блеск! Таких не было ни у кого в классе. Удержаться было просто нельзя, и я бросился папочке на шею. Он сказал, что мы пойдём с магазин сейчас же.

Я сразу же бросился одеваться, и в спешке даже забыл шапку. Мы уже почти вышли из дому, как вдруг из комнаты появилась мама. Она скрестила руки на груди, и я понял, что сейчас будет скандал. Стало совсем не по себе. Мама начала кричать, что «он» – это значит, папа, совсем не имеет совести, что он не только редкая бестолочь, но ещё и преступник: что он выпихивает родного ребёнка на улицу раздетого, несмотря на то, что у него (это значит, у меня) болит голова. Оправдывался, но как-то не очень активно. Странный был это скандал: мама не смотрела на папу, а папа – на маму. Нечестный скандал. Потому что ругались они, а без коньков остался я. Была, конечно, надежда, что папа сейчас уговорит маму, что они помирятся, и всем будет хорошо. И папе, и маме, и мне – потому что они будут снова вместе и что папа купит мне коньки. А может быть, мы с мамой поедем к тёте Вале. А с папой – в цирк. Потому что если они помирятся, то можно будет договорится поехать вместе. И не будет обид. Впрочем, можно и без коньков. Можно и без цирка. И без тёти Валиной «Волги». Пусть только помирятся.

Только они не помирились. Мама потащила меня на кухню, кормить, хотя какое там есть! Мне ничего не лезло в горло. Меня душили слёзы.