Мэри Бэлоу - Настоящая любовь

Она ненавидела его.

— Марджед, — тихо произнес он.

Он раскатисто произнес «эр» в ее имени, как это делали валлийцы. И само имя произнес правильно. И все же даже по одному слову стала очевидной его английская выучка. И вообще как он смел обращаться к ней по имени? Она миссис Эванс для чужих людей, а он был чужак. Хотя, конечно, он ведь граф Уиверн, а она всего-навсего арендует у него ферму и платит ему ренту вместе с церковной десятиной. Он ставил ее на место, причем очень решительно, тем, что зашел во двор без приглашения и обратился к ней по имени.

Что ж, ладно.

Держа спину по-прежнему прямо и вскинув подбородок, она согнула колени в глубоком книксене, подхватив юбку по бокам.

— Милорд, — произнесла она, намеренно заговорив по-английски, — какая честь.

Выражение его лица не изменилось. И все же она была уверена, что он понял — ее покорная почтительность не более чем насмешка.

Он понял, что началось сражение.

Как же она его ненавидела!

Он был нежеланным визитером. Об этом говорили ее взгляд и каждый жест. Неловкий книксен и первые слова, произнесенные по-английски, чего он никак не ожидал, лишь подтвердили его догадку. До этой секунды он не подозревал, как сильно надеялся, что она забудет о его глупом поступке десятилетней давности. А может быть, уже забыла. Наверняка забыла. Просто обстоятельства изменились. Все-таки прошло десять лет. За эти годы она успела выйти замуж и овдоветь. А он теперь граф Уиверн. Если она думает, что он изменился, то не ошиблась.

Но он испытал разочарование. Как-никак она была его первым другом. Чудесным другом. Именно так он описал ее своей матери в тот первый день, когда бегом, с перепачканной ягодами рожицей, взобрался на гору. «У меня появился чудесный друг, мама». Мать крепко обняла его, и он прижался лицом к ее исхудавшему телу, а она нежно поглаживала его кудрявые волосы тонкими пальцами.

— Я слышал, ты сама ведешь хозяйство на ферме, — заговорил он по-английски. — Я слышал, у тебя умер муж. Мне очень жаль, Марджед.

Она стиснула зубы, и взгляд ее посуровел. Это выражение он помнил с детства, хотя тогда оно обычно появлялось на ее лице, если кто-то гнал его прочь или бранил ее за то, что она играет с ним.

— Я сама веду хозяйство на ферме, — сказала она, — мне иногда помогают работники, если есть деньги нанять их. А вы думали, женщине одной не справиться? Я всегда плачу ренту вовремя, даже в этом году. И десятину тоже.

«А чем, интересно, примечателен этот год?» — подумал он, но не спросил. Внезапно он понял, откуда такая резкость и воинственность. Как это похоже на ту Марджед, какой он ее помнил. Она испугалась, что он пришел выразить сомнение в ее способности самостоятельно управлять фермой. И приготовилась к бою.

— Ты не покажешь мне ферму? — спросил он, оглядывая двор и дом, которые, как ему показалось, содержались в отличном порядке.

В первую секунду она не отреагировала. Продолжала смотреть на него суровым взглядом, по ее лицу нельзя было ничего прочесть. А затем она вновь присела в книксене.

— Разумеется, милорд, — сказала она, — я к вашим услугам. Будь оно на самом деле так, раздраженно подумал Герейнт, он бы сразу поставил ее на место. Он не спускал дерзости своим подчиненным.

— Загон для свиней слишком велик, — сказала она, махнув рукой в сторону изгороди. — Его построил много лет назад мой свекор. Но не станешь же каждый год перекладывать каменную ограду, чтобы уменьшить площадь. Теперь у нас осталась только Нелли, и она здесь лишь потому, что после свадьбы я сделала непростительную ошибку — дала ей имя. Она стала моей любимицей, и мне невыносима мысль заколоть ее.

Марджед повернула к дому. А все-таки, подумал он, было бы разумно прикупить или разводить свиней. Когда он был ребенком, все фермеры держали не меньше полудюжины этих животных. Бекон и ветчина всегда были на их столах в изобилии, только не у них с матерью, разумеется. Он последовал за Марджед. В углу двора поклевывали зерно несколько кур. На соседнем лугу он заметил пасущихся овец.

— Коров пока держим в доме, — пояснила она. — Скоро, наверное, выпущу, хотя несколько теплых дней в здешних краях еще не означают, что пришла весна. Мне бы не хотелось рисковать здоровьем телят или удоем.

Она говорила сухо, безразлично и только по-английски. Шагала широко, твердой поступью. И тем не менее выглядела очень женственно.

Он шагнул за ней в темный прохладный коридор, начинавшийся сразу за входной дверью. Коровник располагался по правую руку. Одна из коров довольно замычала. Герейнт насчитал десять стойл. Пять из них были заняты. У трех коров были телята. Хотя пахло хлевом, но было чисто и прибрано. Солома на полу выглядела свежей.

— Коровник был полон пять лет назад, — сказала Марджед. — Постепенно пришлось продать половину стада.

Он не спросил почему.

— Видно, что за ними хорошо ухаживают, — сказал он. — Ты сама смотришь за коровами, Марджед? Сама доишь?

— Почти всю работу в хлеву делает свекровь, — ответила она. — У меня есть другие дела, и времени всегда в обрез.

Он до сих пор не заметил никаких признаков пребывания ни свекрови, ни бабушки.

Она провела его по коридору на задний двор в пристройку, где находилась молочная. Внутри все блестело, ни пылинки. Он увидел, что тут готовят сыр и масло.

— На продажу? — поинтересовался он.

В детстве он завидовал детям фермеров, когда они с родителями отправлялись на рынок в повозках, загруженных доверху продуктами.

— Когда есть спрос, — ответила она. — На угольных рудниках и плавильном заводе в последнее время бастуют. У людей нет денег на сыр и масло. И цены упали.

— Вот как? — Он взглянул на нее. — Жаль.

— Да, — согласилась она, сдерживая гнев, — жаль.

Как будто он был виноват в упадке торговли и понижении цен.

— А как зерновые? — спросил он. — Ты нанимаешь работников на посевную?

— Я сама работаю в поле, — ответила она. — С плугом не так трудно справиться, если лошади хорошо обучены. Наши лошадки уже немолоды, но все еще справляются. Так что землю обрабатываю сама. Помощь мне нужна только при сборе урожая.

Ему приходилось видеть мужчин, толкавших тяжелые плуги за лошадьми или быками, от пахарей требовалось немало усилий, чтобы делать борозды прямыми и одинаково глубокими. Он ни на секунду не поверил, будто с плугом нетрудно справиться. Неужели она настолько упряма, что отказывается нанять работника на время пахоты? Неужели ей хочется доказать всем мужчинам Глиндери и Тегфана, что она им ровня?

Поддавшись внезапному порыву, он взял ее руки в свои и повернул их ладонями вверх. И только сделав это, он понял, что дотрагиваться до нее не стоило. Как-то слишком интимно это у него получилось и весьма неосмотрительно с его стороны. Ему пришлось приблизиться к ней на шаг, чтобы дотянуться до рук. Ее руки лежали у него на ладонях, и он придерживал ее большие пальцы своими.

Он взглянул ей в глаза. Еще одна ошибка. Она умела выдерживать взгляд как никто другой. Он не помнил, чтобы когда-либо пытался заставить Марджед отвести взгляд, но это была бы бесполезная игра, в которой он обязательно проиграл бы. Теперь он вспомнил, что в детстве серые глаза Марджед окаймляли длинные ресницы, гораздо темнее ее волос. Так все и осталось.

— Мозоли, — тихо произнес он, слегка сжав ее руки, когда почувствовал, что они дрожат.

— Вам известно это слово и что оно означает, — так же тихо проговорила она. В тоне не слышалось и намека на сарказм, однако он угадывался в ее взгляде. — Они появляются от тяжелого, честного труда, милорд.

Герейнт перевел взгляд на ее губы, и она облизнула их, хотя он знал, что сделано это без всякого намерения показаться соблазнительной. Но все равно у него перехватило дыхание. Он запоздало отпустил ее руки.

— Милорд, не хотите ли пройти на кухню и выпить с нами чашку чаю? — пригласила она.

Герейнт никак не мог понять, почему она так сильно ненавидит его. Неужели попытка неуклюжего мальчишки совратить ее вызывает в ней гнев даже десять лет спустя? Или все дело в том, что он теперь богат, а она нет? Его расстроило, что именно Марджед оказалась такой завистливой. Он коротко кивнул.

— Благодарю, — произнес он в ответ.

Несколько секунд она продолжала смотреть ему в глаза с неприкрытой враждебностью и негодованием во взгляде. И ровно столько же он выдерживал ее взгляд, успев разозлиться, готовый прямо спросить, чем он сумел так оскорбить ее. Много лет назад, чуть ли не с рождения, во всяком случае, уж точно с двенадцати лет, он научился не подставлять себя под удар — будь то разочарование, обида или отказ. Сейчас от Марджед исходила опасность, и он отгородился от нее.

Затем Марджед повернулась и направилась в дом. Пройдя по коридору, она открыла низенькую дверь, ведущую на кухню. Он последовал за ней и оказался в помещении с плиточным полом и огромным открытым очагом. Возле огня сидела старая женщина, которую, как ему показалось, он раньше не видел. Она кивала головой, видимо, в знак приветствия. В шаге от нее миссис Эванс, та, которую он помнил, жена Мэдока Эванса, присела в книксене, вперив смущенный взгляд ему под ноги. Он поздоровался с обеими кивком и пожелал им доброго утра.

— Мама, бабушка, его сиятельство оказывает нам честь, согласившись выпить с нами чаю. — Марджед по-прежнему говорила по-английски. — Пожалуйста, присаживайтесь, милорд.

Она показана на пустую деревянную скамью с высокой спинкой у огня и повернулась к шкафу, чтобы достать чашки и блюдца.

Герейнт опустился на скамью.

Марджед злилась на себя. Она так гордилась своим умением держаться с презрительной вежливостью и безразличием. Она так обрадовалась, когда почувствовала, что он понял ее отношение к нему, но не знал, как поступить.

А потом он испугал ее, когда взял за руки и взглянул на ее мозолистые ладони. Ее тут же обуяли ужас и стыд. До замужества она изо всех сил старалась одеваться и вести себя как леди, насколько ей это удавалось. Она много читала и приобрела кое-какие знания. Даже думала попытаться уговорить старого графа или его управляющего открыть школу, где бы она могла обучать деревенских ребятишек. Но ей польстило внимание Юрвина, и, когда он сделал предложение, она приняла его. Это был мужчина, которым она восхищалась. Почти все мозоли появились уже после его смерти, хотя она и раньше много работала.

Она гордилась своими мозолями и все же, когда он взглянул на них, испытала стыд и смущение. Стыд, потому что ей приходилось заниматься тяжелым трудом. Смущение, потому что она не выглядела как леди.

А потом пришло острое сознание его близости, теплоты и силы его рук. Он действительно был выше, чем десять лет назад. И шире в пленах. От него исходил аромат дорогого одеколона. Она взглянула ему в лицо, и он в ту же секунду поднял на нее глаза. Таких голубых глаз она ни у кого больше не видела.

Когда он заговорил, ей кое-как удалось придать холод своему ответу. Но на самом деле ее околдовали его глаза, а потом она с ужасом заметила, что его взгляд скользнул на губы. На секунду ей показалось, будто сердце вот-вот вырвется из груди. Она подумала, что сейчас он ее поцелует. И ничего не пыталась сделать, чтобы помешать этому.

Тут он отпустил ее руки. Но сначала все-таки почувствовал, что они дрожат. Она знала это наверняка: его пальцы крепче сжались.

Марджед была в ярости. В ярости, потому что испытала стыд. В ярости, потому что почувствовала и откликнулась на его мужское обаяние.

А ведь это он виноват, что на ферме нет ни одной свиньи, кроме Нелли. Это он виноват, что осталось только пять коров с телятами. И всего несколько кур. И гораздо меньше овец, чем раньше. И никаких обнов почти два года. Это он виноват, что она не может никого нанять для работы на ферме. И вряд ли ей это будет по карману и во время жатвы. Это он виноват, что нет Юрвина, который сам мог бы справиться с тяжелой работой.

Но все же ей повезло больше, чем многим другим. Худо-бедно, но они пока живут на ферме и работают — она, мама и бабушка. А вот другие уже покинули свои фермы. Семью Парри, например, согнало с места последнее повышение ренты. Осели теперь на вересковой пустоши и надеются как-то перебиться случайным заработком, который позволит им избежать страшной участи — попасть в работный дом. Очень многие семьи живут теперь на грани нищеты, в долгах, и, конечно же, не смогут выдержать ни малейшего повышения ренты или еще одного плохого урожая, ни падения цен на рынке.

И за все это в ответе Герейнт Пендерин. И несмотря на это, она чувствовала стыд, что он увидел ее огрубевшие руки. Ее привлекло его мужское обаяние.

Марджед постелила на кухонный стол скатерть, расставила чашки и блюдца, а ее свекровь тем временем налила в чайник кипятку и закрыла его стеганым чехлом, чтобы чай настоялся. Марджед не делала попыток поддержать разговор, хотя чувствовала, как растет напряжение. Герейнт вежливо, как говорят образованные англичане, осведомлялся о здоровье двух старших женщин, а те отвечали односложно. Ей нравилось, что он чувствует себя не в своей тарелке, хотя продолжает говорить. Конечно, джентльменов ведь обучают поддерживать разговор, даже когда вообще не о чем говорить.