Сара Данн - Настоящая любовь

— Понимаю.

— Этот парень — не тот парень, — заявила Корделия. — Поверь мне.

— Я знаю.

— Потребуется много чего, чтобы этот парень превратился в того парня, — сказала она. — Но, может быть, он станет твоим сальным блином.

— Моим кем? — спросила я.

— Когда ты печешь блины, первый из них впитывает в себя весь лишний жир со сковородки так сильно, что тебе остается только выбросить его, — сказала Корделия. — Генри может впитать в себя всю грязь, что осталась после Тома. Тогда твоя сковородка будет готова к настоящей работе.

— Не думаю, что это очень хорошая метафора, — сказала я, — но мне она нравится.

— Так говорила моя мать, — сообщила Корделия. — Вот только она вышла замуж за свой сальный блин. «Не повторяй моей ошибки», — говорила она мне всякий раз, когда мы ссорились. «Выбрасывай свои сальные блины».

— Ну, и что мне теперь делать? — спросила я.

— Все просто, — отозвалась Корделия. — Наслаждайся своим сальным блином. А потом выбрось его.

Мне не дает покоя вот что: может статься, у вас сложилось впечатление, что я расстроена тем, что произошло между мной и Генри, тогда мне стоит попытаться исправить это впечатление. Я вовсе не расстроена. Мне было понятно, что с объективной точки зрения я должна чувствовать себя оскорбленной — тем, что Генри удрал посреди ночи, его запиской со словами «классная работа», тем, что он не позвонил мне ни в субботу, ни даже в воскресенье — но также я должна признаться в том, что испытывала определенное возбуждение. Я имею в виду, что он совершенно меня не знал, не знал даже моего второго имени! Все было так, как будто я наконец начала вести такую жизнь, о которой пишут только в книгах, словно однажды утром я проснулась и ощутила себя ковбоем на родео, или португальским конкистадором шестнадцатого века, или гейшей. Вот как все было здорово. Прожив большую часть своей жизни под грузом ограничений, ожиданий и предостережений — большинство из которых сводилось к тому, что секс следует использовать только как инструмент для того, чтобы привязать к себе мужчину на всю жизнь, а все остальное считается тактическим поражением женщины с самыми печальными последствиями — я наконец наплевала на все условности и отбросила всякую осторожность. После всех тех долгих лет, когда хотела и не могла решиться на это. Что бы вы теперь ни говорили мне об опасностях сексуальной свободы. Никто и никогда не сказал мне правды. А правда заключается в том, что сексуальная свобода чертовски похожа на свободу настоящую.

В воскресенье после обеда я написала статью о китайских ресторанчиках и тирамису. Я понимаю, что это лишь незначительный шаг вперед. Но, когда вы пытаетесь рассказать подобную историю, трудность как раз и состоит в том, что вам нужно слишком много переходов, отступлений и ремарок. Я привыкла писать статьи, обычно очень короткие, поэтому пространные объяснения даются мне не очень легко. В хорошей статье рассматривается только одна мысль: ее начали читать и быстренько закончили, а потом читатель уже совершает собственный переход — либо начинает другую статью, либо завязывает шнурки, либо выходит из автобуса… Ну, что-то в таком духе. Но я должна продолжать двигаться вперед, и все, что вам нужно знать о финале именно этого уик-энда, — это то, что я дописала свою колонку в воскресенье после обеда, как делаю обычно. А в понедельник утром отправилась пешком в редакцию, тоже как обычно, и на компакт-диске у меня с собой была моя статья о китайских ресторанчиках и тирамису Я выглядела хорошо. В смысле, выглядела лучше обыкновенного, хотя и не понимала насколько, пока не добралась до редакции, где Оливия и Матт мгновенно прокомментировали мой вид. Я полагаю, что выглядела так, как должна выглядеть девушка, которая в пятницу вечером переспала со своим боссом. Но я не хотела, чтобы Оливия догадалась об этом. Поэтому все закончилось тем, что я рассказала им обоим о Томе. У Оливии очень хорошо развит нюх на такие вещи. Она твердо верит в поговорку «нет дыма без огня» применительно к человеческой сексуальности — то есть если вы думаете, что два человека могут спать друг с другом, значит, так оно и есть (и, как следствие, если вы думаете, что мужчина может быть гомосексуалистом, значит, он и в самом деле гей).

— С чего это ты так вырядилась? — поинтересовался Матт.

— Вовсе нет.

— Еще как да. Оливия, — продолжал Матт, — тебе не кажется, что Алисон выглядит исключительно хорошо нынче утром?

Оливия медленно обвела меня взором с головы до пят и кивнула.

— Мы с Томом расстались, — объявила я.

— Что? — спросила Оливия. — Когда это случилось?

— Мне не хотелось бы говорить об этом, — сказала я. — Вы просто хотели знать, почему я хорошо выгляжу, и теперь вы знаете.

— Потому что ты снова вышла на охоту, — заявил Матт.

— Я ни на кого не охочусь, — возразила я. — Мне было плохо, поэтому я решила, что должна постараться выглядеть как можно лучше. Хотя бы для того, чтобы не испугаться девушки, которую увижу в зеркале.

— Что случилось? — спросила Оливия.

— Мне не хотелось бы говорить об этом, — ответила я.

— Конечно, тебе хочется поговорить об этом, — сказала Оливия. — Расскажи нам, что случилось.

Я посмотрела на них. Было очевидно, что просто так отвертеться мне не удастся.

— Он думает, что мы отдаляемся друг от друга.

— Дерьмо собачье, — высказалась Оливия.

— Почему обязательно дерьмо собачье? — возразил Матт. — Может быть, они действительно отдаляются друг от друга.

— Именно эту дерьмовую причину всегда изобретают мужчины, — сказала Оливия. — Это означает, что ему хочется трахаться с другими, вот что это значит.

— Собственно говоря, я совершенно уверена, что он точно знает, с кем ему хочется трахаться, — сказала я.

— С кем? — спросила Оливия.

— Ее зовут Кейт Пирс, — ответила я. — И он уже трахается с ней.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Оливия.

— Это продолжается с мая месяца, — сказала я.

— Он тебе так и сказал? — спросила Оливия.

— Он только сказал, что любит другую. Остальное я вычислила сама.

Оливия подошла ближе и пристроила свою ягодицу на моем столе.

— Кто она? — пожелала она узнать.

Пришлось рассказать им кое-что о Кейт. Я сказала, что она костлявая и что у нее прилизанные волосы. Я сказала, что она выглядит хрупкой, как маленькая девочка, отчего мне хочется блевать. Я сказала им, что она подарила лазанью Тому на день рождения и что уже тогда мне следовало бы понять, к чему все идет, но я не поняла. (Меня одолевало искушение пропустить лазанью, поскольку это ненужные подробности, как обычно и бывает с подробностями — Кейт Пирс не из тех, кто любит готовить лазанью — но вся соль в том, что Кейт действительно приготовила Тому лазанью, в самом начале, еще до того, как они начали спать друг с другом, и я скажу вам еще кое-что: это был очень ловкий ход.)

— Что ты имеешь в виду — костлявая? — спросил Матт. — Ты хочешь сказать, худая?

— Она имеет в виду, костлявая, — сказала Оливия. — Существует такое понятие, как костлявость.

— Нет. Он прав. Она худая, — сказала я. — Она красивая. Она худая и красивая.

— Она новая, — сказала Оливия.

— В этом вся штука. Она не новая, — сказала я. — Они встречались три года в колледже, а потом она его бросила. — После чего я познакомила Матта и Оливию со своей теорией, которую разрабатывала на протяжении большей части последней недели. Когда Тому было два года, его мать сбежала в Голливуд, чтобы стать кинозвездой, хотя самое большее, чего ей удалось добиться, это маленькой эпизодической роли медицинской сестры в шоу под названием «Дэниэл Денби, доктор медицины». Бабушка Тома, которой пришлось воспитывать его, надевала на него пижаму и каждый четверг по вечерам усаживала перед телевизором, чтобы он мог хоть мельком полюбоваться на свою мамашу. Правду говоря, подобное развлечение частенько приводило только к разочарованию, поскольку роль в сериале была такой маленькой, что ее нередко попросту вырезали. Все это, как мне кажется, объясняло некоторые черты психологического портрета Тома. В нем накопилось немало ярости по отношению к женщинам. У него было ярко выраженное бессознательное стремление вернуть обратно потерянную мать. Моя теория состояла вот в чем: повторное появление Кейт в его жизни после всех этих лет вновь пробудило это желание, и он оказался бессилен противостоять ему.

— Да, — произнесла Оливия, — он вновь участвует в психологической драме своего детства.

Матт повернулся ко мне и сказал:

— А теперь подробнее о бабушке…

Я уронила голову на руки, сложенные на столе.

Оливия начала расхаживать по кабинету.

— Прекрасно. Он хочет женщину, которая его бросила. Он ничего не может поделать с этим. Это внутри его. Его кажущаяся неспособность найти общий язык с бабушкой…

— Ну пожалуйста, — сказала я.

— На этот раз, однако, мамочка тоже хочет его. У них начинается такой невероятно горячий секс, который бывает только тогда, когда он вызван какими-то другими причинами, примитивными, греховными. Том, к несчастью, не понимает, что происходит. Он всего лишь считает, что нашел родственную душу. Ему кажется, что он нашел недостающий кусочек самого себя.

— Меня сейчас стошнит, — выдавила я.

Оливия посмотрела на меня.

— Но ведь я могу и ошибаться, — сказала она.

— Я убью себя, — сказала я.

— Господь свидетель, я ошибалась и раньше, — продолжала Оливия.

— Парни хотят заниматься сексом со своими прежними подружками. Конец истории, — подытожил Матт. После чего он обернулся к Оливии. — Не могу поверить, что тебе платят за то, что ты ведешь колонку советов.

Оливия вышла, чтобы принести стаканчик кофе, и немного спустя Матт подошел ко мне и присел на край моего письменного стола.

— Ты понимаешь, что для тебя так намного лучше, — начал он.

— Что ты имеешь в виду? — сказала я.

— Когда кто-нибудь бросает тебя, всегда лучше, если он оставляет тебя, чтобы уйти к кому-нибудь еще, — сказал Матт.

— Почему? — спросила я.

— Потому что если он уходит от тебя, это означает, что он по-настоящему, на самом деле, терпеть тебя не может.

Я молча смотрела на него.

— Такое пережить легче, — сказал Матт.

— Мне очень тяжело, — призналась я.

— Верь мне, — сказал он.

— Я попытаюсь, — согласилась я.

Во вторник вечером после работы я встретилась в итальянском ресторанчике с Бобом, незнакомцем, с которым у меня было назначено свидание. Я заметила его сразу, как только вошла. Он оказался лысым парнем, сидевшим у стойки бара. Мы пересели за столик.

— Сколько вам лет? — спросил Боб. — Ничего не имеете против, если я спрошу?

— Тридцать два, — ответила я. — Нет, я ничего не имею против. А сколько вам?

— Сорок шесть, — сказал он.

— Вам сорок шесть лет? — переспросила я.

— Да, — сказал Боб.

— О Господи, — вырвалось у меня.

— Что?

— Ничего, — отозвалась я. — Просто я удивлена, что Бонни не упомянула о нашей разнице в возрасте.

— Я не считаю это большой разницей в возрасте, — возразил Боб.

— Вы не считаете четырнадцать лет разницей в возрасте? — поинтересовалась я.

— Не такой и большой, — сказал он.

— А когда последний раз у вас было свидание с шестидесятилетней? — спросила я.

Боб откинулся на спинку стула и посмотрел на меня сквозь полуприкрытые глаза таким взглядом, который, я уверена, он считал неотразимо соблазнительным.

— Ларри говорил мне, что с вами может быть нелегко.

— Что он сказал?

— Точно не помню. Просто у меня сложилось впечатление, что с вами может быть нелегко, — сказал Боб. — Вас беспокоит мой возраст?

— Ну, можно сказать, да, — ответила я.

— С чего бы это?

— Потому что когда-нибудь, когда мне будет шестьдесят, может быть, мне захочется встретиться с парнем, которому будет всего сорок шесть и который будет врачом. Но я не смогу этого сделать, потому что он будет в это время встречаться с тридцатидвухлетними дамами с более свежими яйцеклетками.

— С физиологической точки зрения тридцатидвухлетние яйцеклетки не такие уж свежие, — заметил Боб. Он произнес это отсутствующим врачебным тоном, который иногда проявляется у докторов. — Представление о том, что тридцать пять — это крайний срок, не больше чем миф. Способность к рождаемости резко снижается после тридцати пяти, но статистически значимые нарушения в хромосомах начинают проявляться значительно раньше.

— Насколько раньше? — спросила я.