— Не думала, Ямпольская, что ты такая неженка, – съязвила Зацепина. Она выглядела идеально: черное платье до колена, босоножки на шпильке и белые локоны, волнами спадающие по плечам. От идеальности замутило еще больше. Но отдышать толком мне не дали, мужики в камуфляжах поторапливали. И пришлось поторопиться. С вертолетной площадки у подножия гор нас вывели на стоянку, где усадили в черный фургон без окон. Сколько мы еще ехали – не имела понятия. Я сконцентрировалась на дыхании и все усиливающемся запахе смородины. В горле пересохло и пить хотелось неимоверно. Меня тошнило и знобило. И я не понимала, в чем причина. Юрка принимал мое состояние за что-то другое, потому что прижал к себе и шептал что-то успокаивающее. Но я не боялась, нет. Это было что-то другое, необъяснимое и неподвластное мне самой.

И я едва не потеряла сознание от духоты салона и приторно-сладких духов Зацепиной. Вынужденная остановка не понравилась нашим сопровождающим, но они позволили мне продышаться.

— Ямпольская, – бухтела Зацепина, отбиваясь от назойливых объятий Жеки, Юркиного друга, – ты нам весь кайф обламываешь.

— Да катись ты, – огрызнулась, выдохнув, и замерла.

На самой вершине окруженная темными деревьями парила крепость. Отвесные серые стены с окошками-бойницами, круглые башни, напоминающие шахматную ладью, и маленькие черные фигурки, виднеющиеся в просветах зубцов. Крепость завораживала, пугала и манила.

— Скажи, на замок Дракулы похож? – с придыханием спросил Юрка, проследив мой взгляд. Я дернула плечом. На замок вряд ли. Скорее на тюрьму.

От крепости веяло опасностью и смертью, а еще черной смородиной. Навязчивый аромат, прокравшийся из снов. Если бы не этот запах, я бы не сунулась туда. Пешком бы ушла. Но аромат не давал покоя, будоражил воспоминания, и я двинула вверх, но была остановлена хмурым водителем и возвращена в душное нутро фургона.

Я не сопротивлялась, а наоборот, не могла усидеть на месте. Нервничала, почему мы плетемся так медленно. А запах черной смородины забился в нос, перебивал тошноту. А мне не терпелось попасть в тот пугающий замок. Я не понимала, в чем дело, но меня словно что-то толкало в спину, подгоняло. Словно я могла куда-то опоздать. Или же мне снова пора навестить психиатра и пропить курс таблеток. Я поморщилась, ощутив горчеь на языке, и отодвинулась от Юрки. Тот отмахнулся от меня, нахмурившись.

Доехали мы быстро. Машину досматривали двое верзил с какими-то приборами: те пикали, мигали зелеными лампочками, – перевернули весь салон, даже коврики. Я лишь усмехалась. Странные, подозрительные типы, которые проверяют даже собственный транспорт и водителя с сопровождающим проводником.

Ничего не найдя, досмотрели нас. Сверили личности по специальным пригласительным, защелкнули на запястьях браслеты, Юрка протянул нам черные маски, купленные накануне, и лишь как мы спрятались под масками, нас вывели к проводнику.

Из смотровой мы попали в круглый двор, обнесенный бетонным забором с колючей проволокой. По периметру вышагивали охранники с автоматами через плечо. Бесстрастные и все как будто на одно лицо. Солнце лило ровный красный свет, смазывая очертания крепости и напоминая, что ночь уже близко.

К полумраку коридора все-таки пришлось привыкать. И браслет защипал кожу. Я попыталась прокрутить его, сглаживая ощущения, но холодный металл сидел плотно.

— Это чтобы никто не потерялся, – шепнул Юрка, видимо заметив мое движение. Кивнула и сжала его ладонь. Стало страшно. Особенно когда стали спускаться вниз. И к страху примешалась паника, когда из полумрака мы вышли в огромный шумный зал, напоминающий арену цирка.

В круглом зале было полно народу и все богачи. Их выдавала манера держаться высокомерно, разговаривать как будто свысока ну и конечно любовь к дороговизне: костюмы от кутюрье, часы модных брендов. Даже маски, с виду одинаковые, стирающие лица, пахли кругленькими суммами.

Наши места находились в первом ряду, чем Юрка гордился – идиотская улыбка не сходила с его лица. А я неотрывно смотрела на арену, оплетенную металлической сеткой, и желание сбежать неотвратимо росло в душе.

Бросила короткий взгляд на мажорчика, но тот уже не замечал меня, как и остальные. Стало противно. Мимо прошмыгнул официант с шампанским. Зацепина выхватила бокал, осушила и уставилась на арену, куда вышел мужчина во фраке. Зал смолк, погас свет. И началось…

Это действительно было завораживающее действо: бойцы словно не дрались, а танцевали, то нападая, то отступая, то раня, то избегая ран. И бой казался театральной постановкой ровно до тех пор, пока один из бойцов не падал замертво. Зал ликовал, взрывался аплодисментами. А я смотрела на все, как на шикарное представление. В смерть не верилось и неумолимо становилось скучно. Ровно до того момента, когда на арену вышел здоровенный детинушка против двух, рвущихся с цепей ротвейлеров. Псы разодрали человека в считанные минуты. Остро запахло кровью и возбуждением. Толпа ликовала. И со всех враз слетела шелуха, обнажая истинные сущности, как в Дориане Грее. Уроды. Меня тошнило, и перед глазами плыли яркие круги. Вжавшись в кресло, я просто искала тот запах, что привел меня сюда. И я нашла.

— Смотри, трусиха, – толкнул Юрка, когда объявили финальный бой. Самый ожидаемый. Против уссурийского тигра. Зверь дышал мощью и был абсолютно слеп.

— О Господи, – прошептала, наблюдая, как зверь беспомощно тычется в сетку. И слезы навернулись на глаза. Какими же чудовищами надо быть, чтобы сделать такое. Тигру просто вырезали глаза. И от этого зрелища позвоночник сводило судорогой. Я не могла такого выносить. Рванулась с места, но Юрка перехватил.

— Сядь! – прошипел в ухо. — Смотри. Сейчас будет круто. Лизка аж ссыт за ним.

Под оглушительные аплодисменты на арену вышел мужчина. Он тоже дышал силой, как и тигр напротив. И совсем не боялся порыкивающего зверя. Поджарое тело перевивали мышцы и шрамы, лицо разукрашивал яркий макияж, спину – иероглифы. В руках он держал короткий нож. Его называли легендой арены, любимцем публики и Самураем. Я застыла, наблюдая, как он идет вдоль сетки, показывая себя зрителям. Как напряжена каждая мышца на его теле. Как он грациозен, будто крадущийся хищник.

— Кровь, – снова Юркин шепот, – у него на лице кровь. Тигр не видит, чует.

Он не воин, приманка. Тигр порвет его, даже слепой. И страх холодом растекся по венам. Зажмуриться, не смотреть. Я хотела, но наткнулась на стальной взгляд: серый, как пасмурное небо, и холодный, как лед в позвоночнике.

Я перестала дышать, смотря в эти глаза. И он не отрывал взгляда, переполненного горечью, неверием и дикой, нечеловеческой болью. Я смотрела и не верила. И все вокруг перестало существовать. Один шаг – и я ощутила аромат черной смородины, пробивающийся сквозь густой запах крови, услышала тяжелое дыхание. Вдох – и пальцы коснулись его через сетку, а на широком запястье вязь иероглифов. Багровую щеку расчертила слеза.

— Корф, – выдохнула едва слышно. Кривоватая усмешка тронула его губы. Сердце сорвалось в галоп.

Выдох – и сильный удар отшвырнул меня в кресло. Корф упал под тяжелыми лапами тигра. Зал изумленно ахнул и затих. И в полной, звенящей тишине, я услышала чей-то надрывный крик:

— Нет!


ГЛАВА 10

Тринадцать лет назад.


Вдохновение – та же мания: засасывающая, стирающая грани. Оно втянуло, размывая время. И почему нахлынуло именно сейчас, когда я уже больше года не бралась ничего рисовать, – черт разберет. Но я рисовала: выводила каждый штрих, вымеряла каждую линию, каждый угол, расстояние. Циркулем вычерчивала клумбы будущего сада. Измарала кучу листков чертежами и расчетами, изгрызла не один карандаш, даже умудрилась сломать линейку. Но ничто, казалось, не могло выдрать меня из цепких лап внезапного вдохновения. А перед глазами вырастал дивный дом: стеклянный, хрупкий, но такой теплый и родной. И он рос на бумаге: по кирпичику, отражая закатное солнце. Да, из окон непременно должен быть виден закат! И когда я добралась до крыши, ломающейся под самыми невообразимыми углами, тишину квартиры вспорол глухой стук в дверь.

Я вздрогнула, выронив карандаш. Лист бумаги спланировал на пол. А стук повторился гораздо настойчивее. Бегло глянула в темное окно, затем на часы на стене – почти десять вечера. Кого это принесло, на ночь глядя? Из своих вроде никто не собирался. Марк приезжал иногда с ночевкой с Лизкой, чаще привозил только Лизку. Но всегда звонил и предупреждал. Граф с визитами не посещал – вызывал к себе. А мама приезжала только днем и то, не больше чем на пару часов – сходить куда-нибудь или просто поболтать. Да и никто не стал бы стучать, когда есть звонок. Но ведь стучали! Я поднялась с пола, размяв спину, и поплелась к двери.

— Кто? – спросила, жалея, что не обзавелась дверью с глазком.

— Свои, – хриплое в ответ. И дыхание сбилось от знакомого голоса, а сердце застряло где-то у горла.

— Кто «свои»? – переспросила, не веря.

— Свои – это значит свои, Печенька. Открывай уже, а то твои соседи решат, что я бомж и спустят с лестницы.

Нет, этого не могло быть! Корф не мог стоять у меня под дверью и шутить! Да мне наверняка все почудилось от усталости. Или нет? Дрожащими пальцами открыла замок и застыла, распахнув дверь.

Корф стоял, плечом подперев косяк, засунув руки в карманы кожаной куртки, и смотрел себе под ноги. Уставший, потрепанный, будто только выбрался из преисподнии. И все равно до невозможности красивый. От радости подкосились ноги, и я прислонилась к стене, тупо смотря на мужчину, наконец поднявшего на меня взгляд. Серые с рыжиной глаза лучились радостью, а на губах играла легкая полуулыбка. И сердце то замирало, то пускалось в пляс. А я не верила собственным глазам. Смотрела, впитывала в себя каждую черточку его лица и все равно не верила. Наблюдала, как он протиснулся в квартиру, заперся, устало оперся спиной на дверь, и не могла пошевелиться. Я говорить не могла, дышать, только стоять и смотреть на него. Даже прикоснуться было страшно. А вдруг мне все это снится? Вдруг я заснула над чертежами и теперь вижу такой дивный сон? Пошевелюсь – и он рассеется.

— Отомри уже, Печенька, и давай обнимемся, что ли, – раскинул руки, приглашая, и улыбнулся широко. И от этой улыбки слезы навернулись на глаза. Шмыгнула носом. — Ну началось, – протянул он и сгреб меня в охапку. — Вот теперь можешь реветь. В мою куртку всяко лучше это делать.

Он шутил и смеялся, а я притаилась в его объятиях, вдыхая волшебный аромат весны, бензина и черной смородины. Такой родной, чудесный аромат. И реветь расхотелось. Да и зачем, когда впору хохотать от счастья. Он рядом, он вернулся. Мой Корф. Живой. Самое главное – живой. И я ощутила, как губы расплываются в улыбке.

— Ну как, – он отстранил меня от себя, заглянул в глаза смеющимся взглядом, – всемирный потоп отменяется?

Я кивнула и сильнее прижалась к Корфу, боясь, что он исчезнет. Зажмурилась, наслаждаясь близостью. А он гладил мою спину, пробежался пальцами по позвонкам на шее. И мурашки толпой разбежались по коже. А Корф добрался до резинки на макушке, стянул ее. Волосы рассыпались по плечам. И Корф сгреб их в кулак, поднес к носу, шумно втянул их запах. Я замерла, с удивлением всматриваясь в его напрягшееся лицо. Губы сжались в одну полоску, скулы заострились, ресницы задрожали. А я подушечкой пальца очертила скулу, провела по заросшей щетиной щеке. Корф выдохнул, пропустил сквозь пальцы мои локоны, перехватил ладонь и поцеловал, улыбаясь.

— Как же я по тебе соскучился, Печенька моя, – и слегка прикусил кожу. Я ойкнула и рассмеялась. — Так бы и съел, – и прищурился.

— Ой, ты же голодный, наверное, – всполошилась я. — Голодный?

Он неопределенно пожал плечами, а я схватила его за руку и потянула за собой. Усадила за стол, распахнула холодильник и обнаружила там лишь пакет молока и несколько баночек йогурта. Корфа явно таким не накормишь. Задумчиво почесала кончик носа, прикидывая, чего бы сотворить, и какой магазин поблизости еще открыт.

— Святым духом питаешься? – хмыкнул Корф совсем рядом. Я рассеянно пожала плечами. А он перегнулся через мою руку, достал йогурт, открыл. — Ложка у тебя имеется?

Кивнула, захлопнув бесполезный холодильник. Достала из ящика за спиной Корфа ложку. Ложку он забрал и с таким удовольствием принялся за йогурт, будто ничего вкуснее в жизни не ел. Я смотрела как завороженная. Никогда еще не видела, чтоб так ели. Даже в детстве все было иначе. Корф всегда ел торопливо, почти не жуя. А сейчас он жмурился от удовольствия и смаковал каждую ложку. В горле снова застрял комок, а в глазах предательски защипало. И тут я вспомнила про пельмени. Расплывшись в довольной улыбке, влезла в морозилку и извлекла оттуда пакет пельменей.