— Да я и не собиралась. Устала.

Егор провожает Катю до спальни, дожидается, пока она примет душ. Убеждается, что с ней все в порядке. И уходит лишь тогда, когда Катя начинает проваливаться в сон.

Корф приходит ранним утром, когда сонное небо только-только окрашивается розовым. Он стоит у окна, красивый и потерянный какой-то. Широкая спина затянута льном рубашки, волосы в идеальном порядке. Но все какое-то ненастоящее. Будто в совершенную обертку упакован двойник Корфа, а он сам запрятан где-то глубоко. И Кате отчаянно хочется растормошить его. Или хотя бы взъерошить волосы. И она поддается порыву. Откидывает одеяло. На цыпочках подкрадывается к нему и ощущает, как он напрягается. Хотя казалось бы, куда еще больше. Но он даже дышит иначе, когда Катя касается пальчиками его спины, пересчитывает его позвонки, щекочет шею и добирается-таки до черных с проседью волос. Ерошит. И он откидывает голову на ее ладонь, подставляет ее пальцам, позволяя гладить себя. Катя с удовольствием портит его идеальную прическу. И горячий комок поселяется в солнечном сплетении. И невыносимо хочется обнять его, прижаться всем телом, вдохнуть его аромат. И Катя утыкается носом в его плечо, втягивая терпкий аромат мужского парфюма без единой нотки смородины. Чужой запах. И Корф совершенно чужой. Когда он таким стал? Почему?

— Прости меня, — выдыхает Корф шепотом. Катя замирает и, кажется, забывает, как дышать. — Прости, что бросил вас. Я… — и голос его хрипнет, — я очень виноват перед тобой. И перед Машкой виноват. И я очень устал, Кать. И ты мне ничем не помогаешь. Воюешь со мной. Зачем?

Он смотрит на Катю, и она теряется под его внимательным взглядом. Что за глупости?

— Я не воюю, — качает головой. — Ты не прав.

Он улыбается. Большим пальцем проводит по ее щеке, обводит контур слегка приоткрытых губ. И целует. Мягко, едва касаясь губами. И Катя задыхается от его дразнящей близости.

— Выходи за меня замуж, — выдыхает в губы. И застывает, всматриваясь в ее лицо. А Катя отводит взгляд. Он хмыкает. — Почему, Катя? Ты всегда мне отказываешь. Почему?

Она пожимает плечами. Наблюдает, как на светлеющем небе рождаются золотые мазки встающего солнца. Катя с двенадцати лет мечтала, как выйдет замуж за Корфа. Тайком рассматривала модные журналы, представляя себя в роскошном свадебном платье. Катя наряжалась для него. Мама только радовалась, что ее любимая девочка так рвется быть леди. О, как она рвалась! Как старалась! И оставалась для Корфа лишь маленькой занозой, младшей сестренкой, Печенькой. Да кем угодно, только не возлюбленной. И она настолько привыкла к этой роли, что примерять другую не хочет. Не хочет играть в его жену. Ему бы идеально подошла Лилька.

Катя помнит, как она появилась в их жизни. Это случилось летом того года, когда Корф нашел родителей Кати. Она не видела угрозы в новой воспитательнице. Та была хорошей, с младшими носилась, будто была такой же, как они. Кате нравилось наблюдать, как Лилия Матвеевна придумывает веселые игры для малышни. Она сама ей нравилась. Пока однажды Катя не увидела, как Корф дарит Лилие Матвеевне цветы. У нее был день рождения и ей все дарили в тот день цветы. Но Корф смотрел на нее иначе, что-то говорил, нахально улыбаясь, и она краснела под его взглядом. А еще через два месяца Катя застукала их поздним вечером: они целовались в кладовке. Она тогда набросилась на Корфа с кулаками, называла его предателем. Тогда они впервые поссорились.

А еще Катя помнит, как Корф объяснял ей, что у него с Лилей настоящие взрослые отношения. Их прогулки втроем, где Катя изводила себя ревностью, тогда еще и не смысля ничего в этом.

Помнит, как Лиля отказалась ехать в колонию на опознание Корфа. Как вместо нее с графом поехала Катя. И как граф был даже рад ее присутствию.

Катя помнит, как ее тошнило от запахов. И как она чуть не грохнулась в обморок, когда им показали тело. А еще ей не забыть обезображенное лицо мертвого мужчины, лежащего под простыней. И как ей показали татуировку на бедре трупа. И она едва не задохнулась от обжигающей боли.

Помнит, как граф заставлял ее смотреть и подтверждать, что тело действительно принадлежит Корфу. И она подтвердила. И когда граф ее почти увел, вдруг заметила левую руку мертвеца с распухшими пальцами, одинаковыми, без единого намека на переломы. А у Корфа был сломан мизинец, и сросся он неправильно. Катя потом пыталась доказать, объяснить, что граф всех обманул. Но все решили, что у нее нервное расстройство, так как она потеряла друга. И отправили к мозгоправам.

А потом Катя сбежала из дома. Ее нашли, а снова сбежала. Так и жили: Катя бегала, а ее возвращали. Пока мама не выторговала у графа отдельную квартиру, куда Катя и переехала. Мама потом ей денег предлагала, но Катя отказывалась. Она упорно искала работу. Вот только кто возьмет школьницу?

Денис взял. Вернее, его брат. Она всегда знала, что нравится Загорскому. Граф не раз говорил Кате о единственном шансе реабилитироваться в его глазах – стать женой Дениса. Тогда она не могла понять только одного: в чем она провинилась, что ей нужно искупать свою вину перед отцом? Она не понимала, а граф не объяснял.

Но она умело воспользовалась симпатией Дениса. Она пришла к нему и попросила любую работу. А на вопрос, что она умеет — выразила готовность научиться всему. Но Денис настаивал, и она показала то, что умела лучшего всего — танец. А следующим вечером Катя сидела в кабинете директора клуба «Роза любви» и подписывала контракт…

— Катя, поговори со мной. Пора уже, тебе не кажется? — вытряхивает Корф из воспоминаний, и злость прорывается в каждом его слове. — Давай уже, выскажись, в конце концов.

А Катя находит его руку, гладит кривой мизинец.

— Мне никто не верил, что ты живой. Говорили, что это все нервы. Лечили. И я бы поверила, что они правы, но у того парня все пальцы были целы, — она касается губами его ладони. — Знаешь, граф всю жизнь играл: в бизнес, любовь, в семью, — добавляет она с горечью, выпусти его руку. — А я…я больше не хочу играть в семью.

— Играть? — его пальцы каменеют на Катиной талии. — Ты считаешь, что я играю? С тобой?

Катя молчит.

— Я не слышу. Ты считаешь, что я с тобой играю? — ярость щекочет затылок. Его ярость, живая, которая рвет его фальшивую обертку, вновь обнажая нутро.

— Я тебе не верю, Корф, – признается Катя обреченно. — И я хочу к дочери. Я знаю, ты ее нашел. Иначе тебя бы здесь не было.

— Не веришь, значит. Ну и черт с тобой, — он выпускает Катю и отходит в другой конец комнаты. Робкие лучи золотят спальню, выхватывают из полумрака Корфа, подхватившего с кресла пиджак. Он что-то достает из кармана. Швыряет пиджак обратно. — Я хочу только понять. Почему ты согласилась выйти замуж за Загорского? Почему врала Егору, что у тебя все хорошо? Почему не попросила у него помощи? Неужели твое… недоверие, — он спотыкается на слове и произносит его, как выплевывает, — напрочь вырубило чувство самосохранения? Неужели ты так поглупела, что не понимала, что от такого, как Загорский — валить надо, а не изображать счастье?

— Господи, Корф! Мне было семнадцать лет! — не выдерживает Катя, срывается на крик. — Я была одна, напугана и зла на тебя. Я думала, Денис — другой. А потом поздно оказалось. А Егор…Егор работу потерял. Мы с ним не общались почти.

— Ты могла рассказать потом. Мне. После моста. А ты не захотела, чтобы я лез в твою жизнь. Соврала и сбежала.

— И что бы ты сделал? — горечь оседает на языке.

— То же, что и сейчас, — и он бросает на кровать что-то маленькое. — И мне плевать на твою веру. Ты будешь со мной. Хватит уже бегать от меня. Надоело. И вообще хватит бегать. Ты хоть понимаешь, к чему могла привести твоя самодеятельность? Что ублюдок этот мог следить за тобой, за больницей? Ты на минутку понимаешь, что тебя сейчас могло здесь не быть? Или Машки? Я ведь мог попросту не успеть! — он тоже не выдерживает, повышает голос.

— Не успеть? — и мороз по коже. — Куда? Ты…ты…не нашел Машу?

— С ней все в порядке. И Загорский ее не найдет, я обещаю. Хотя, что тебе мои обещания, — он криво усмехается. А по Катиным щекам стекают слезы. Машка — жива. Корф нашел ее. Она в безопасности. Но где?

— Где она, Крис? Я хочу к ней, слышишь?

— Нет. Пока я не нашел Загорского, ты останешься здесь. И не выйдешь отсюда, пока я не вернусь.

Боль смешивается с отчаянием и непониманием. Прорывается обидой и злыми словами.

— Ты не имеешь права. Слышишь?

В несколько шагов Катя пересекает комнату, со всей силы толкает его в грудь ладонями. Корф отшатывается на шаг. Смотрит мрачно.

— Ты не имеешь права забирать у меня дочь! Только не ты!

Катя бьет его куда попадает и он не уворачивается. Позволяет себя бить. И Катя выдыхается, опускает руки. Всхлипывает.

— Я не отнимаю у тебя Машку. Никогда. Но сейчас нельзя.

— А позвонить? Я ведь могу просто поговорить с ней по телефону, — и голос Кати звучит жалко.

— Нет, — отрезает Корф. — Сейчас ты не будешь разговаривать с Машкой. И вообще будешь делать все, что скажу я. А я говорю — ты не выйдешь отсюда, пока я не вернусь. Поняла?

— Не смей мне указывать, Крис Корф, — почти по слогам выговаривает Катя, стирая слезы. — Я не твоя жена. Ты мне никто.

— Ошибаешься, любимая, — возражает хмуро. — Я очень даже кто.

Катя задыхается от возмущения, а он уходит и запирает ее. Она кидается к двери, дергает за ручку — без толку.

— Я ненавижу тебя, Корф! Слышишь?

— Слышу, — доносится из-за двери. — И я как-нибудь это переживу.

— Ты сволочь, Корф! — рычит Катя, молотя кулаками по деревянной двери.

Но ответом ей лишь удаляющиеся шаги. Обессилев, Катя добирается до кровати. На смятом одеяле лежит капроновая папка. Она включает ночник на прикроватной тумбочке, в комнате все еще царит полумрак, хотя по стене уже скользят первые робкие лучи. В папке Катин паспорт и свидетельство о рождении Марии Корф. Слезы срываются с ресниц. А Катя не верит собственным глазам, вчитывается в каждое слово. И только после третьего раза приходит осознание, что Корф удочерил Машку, забрал ее. И теперь они — ее родители: Корф Кристиан Фридрихович и Корф Екатерина Владимировна. Непонимание зудит в затылке. Катя прячет свидетельство и открывает свой паспорт. И встречается взглядом с серыми глазами дочери, улыбающейся ей с глянцевой фотографии. Забывая обо всем, Катя кладет документы на тумбочку и, не выпуская фотографию, ложится на подушку, натягивает одеяло и обнаруживает в нем что-то твердое. Нащупывает, выуживая из недр пухового одеяла маленькую коробочку. Он резко садится, и дыхание перехватывает. Дрожащими пальцами открывает черную коробочку: на темном бархате сверкают золотом обручальные кольца.


ГЛАВА 18

Сейчас.


Машка спит, подсунув руки под щеку. Тихо дышит. Я поправляю одеяло, всматриваясь в безмятежные черты лица своей дочери. Так и проспит до утра, не меняя положение. Откладываю в сторону недочитанную книгу и выхожу из комнаты, не выключая свет и не закрывая дверь.

На кухне пахнет кофе. Карина сидит за столом, обхватив руками белую чашку.

— Уснула? — спрашивает тихо, едва я переступаю порог.

Киваю и наливаю себе кофе. Отпиваю. Напиток горчит, но сыпать сахар не хочется. Смотрю на сестру.

— Спасибо тебе.

— Да брось, — отмахивается она, слабо улыбнувшись. — Разве я могла поступить иначе?

Пожимаю плечами. Отвык я, когда мне помогают, не ища при этом выгоды.

— Ты так и не рассказала, как у тебя вышло? — сажусь напротив.

— Если честно, я уже отчаялась. Вообще не думала, что будет так трудно изображать из себя отчаявшуюся женщину, для которой усыновление – последний шанс стать матерью. Смотреть в глаза этих детей и понимать, что не в силах подарить им даже крупицу надежды, — она вздыхает, делает глоток. — Машки не было нигде. Крис, ты даже не представляешь, сколько детдомов в одном нашем городе. С ума можно сойти. Мы даже нашли приют, где была сделана та фотография. Но о Машке там даже не слышали: ни персонал, ни дети. А там, где Катя ее прятала, сказали, что ее увезла воспитательница, якобы к матери. Уехала и пропала сама. До сих пор в розыске. В приют Святой Марии я заехала по твоей просьбе, отрабатывая приюты-участники той давней выставки. Машка была там.

Я помню, как Карина позвонила посреди ночи, взбудоражено говоря, что нашла Машку. Она трещала без умолку, а я не мог разобрать ни слова. Резко сел, улавливая самое главное: моя дочь нашлась.

— Где? — перебил тогда, не выдержав.

— В приюте Святой Марии.

Я не верил до последнего, что все оказалось так просто. Что мою дочь прятали там, где воспитывался я с Катей. Не верил, пока не увидел Машку собственными глазами.